Архивы сайта iamruss.ru за декабрь месяц 2015 года

Как соотносятся военные потенциалы США, НАТО и России

Источники: доклад НАТО "Оборонные расходы в 2014 году и оценки расходов на 2015 год", Стокгольмский международный институт исследования проблем мира (SIPRI), Министарства обороны России, "Ведомости" № 3688 от 03.10.2014

Свою независимость Крым мог сохранить недолго. Там после Кучук-Кайнарджийскаго мира шла борьба двух партий: русской и турецкой. Ханы менялись в зависимости от того, какая партия, русская или турецкая, брала перевес. Чтобы положить конец беспорядкам, происходившим в связи с этой борьбой, Екатерина по совету Потемкина присоединила Крым к России (1783 г.). Григорий Александрович Потемкин происходил из небогатых смоленских дворян. В юности он обнаруживали большую любознательность и поступил в только что открытый тогда Московский университет.

Парни и девушки встречаются часто: в будничные дни они встречаются на работе, в праздничные дни на гулянье, а в осенние и зимние вечера в специальных собраниях молодежи, называемых «беседами». Из игр в беседе самая употребительная и любимая — «в соседи», так как она дает возможность посидеть рядом с «предметом» {обыкновенно мужчины сидят все вместе на отдельной скамье). Кроме того, девицы поют
песни; в каждой упоминается имя одного из присутствующих парней; парень, для которого поется песня, выбирает одну или двух девушек и когда кончат песню, целует их. Для примера привожу песню, в которой, по-моему, наиболее определенно выражены требования, которым должен удовлетворять деревенский «герой».

В статье «Русофобия как идеология» (ВН-13) я попытался описать русофобию не как определённого типа отношения к России и русским, а как цельный комплекс идей и исторических трактовок, который имеет свой вполне прослеживаемый генезис и развитие. Однако у этого явления есть и другая сторона – русофобия как практика, то есть целенаправленные действия по уничтожению чего-либо русского, причём именно как русского. Здесь вряд ли можно найти единую систему таких практик, скорее это набор очень разнообразных методов устранения русскости в самых разных её аспектах и проявлениях. Многолетняя история их применения позволяет говорить об их систематичности, а значит и важности их описания.

Российская идентичность мусульман Северного Кавказа:
исторические особенности формирования и проявления в кризисных условиях
на рубеже XIX — начала XX вв.

Монография. Матвеев Владимир Александрович

В монографии анализу подвергается цивилизационная специфика северокавказской окраины Российской империи. Наряду с конфессиональными аспектами проводившейся политики в приложении рассматриваются также демографический и экономический факторы, обуславливавшие развитие интеграционного процесса. Исследование рассчитано на широкий круг специалистов, научных работников, преподавателей и студентов высших учебных заведений, интересующихся особенностями формирования отечественного мусульманства, историческим опытом проявления его патриотического потенциала в условиях возникновения различных угроз для российской государственности. Материалы могут быть использованы в том числе для чтения спецкурсов.

Скачать книгу в pdf-формате

[pagelist_ext limit_content="200"]

Актуальность темы

Конструированию различных сепаратистских проектов на Северном Кавказе способствуют в значительной мере, как известно, ретроспективные искажения, основанные на негативном отображении реалий формирования государственного единства края с Россией. Какая опасность исходит от таких презентаций прошлого можно, в частности, проследить по востребованности их в религиозной доктрине ваххабизма, одной из радикальных разновидностей ислама. Нацеленность ее на подрыв устоев российского федерализма опирается прежде всего на утверждения о насильственном присоединении.

Оправдывается с помощью соответствующих исторических обоснований и террористическая деятельность, подчиненная так или иначе достижению независимости. «Моджахеды Кавказа» призываются к началу «освобождения… от русских оккупантов»4. В качестве конечной цели борьбы предлагается «исламское государство», охватывающее территорию «от Каспийского до Черного и Азовского морей» с отнесением северной границы к пределам донских степей. Кавказ после этого, по мнению идеологов, должен стать «Великой Державой», которой Россия платит «налоги за нанесенный ущерб».

Однако такая перспектива не получила поддержки у населения, не воспринявшего «ценности ваххабизма» и намерений отделения от России под какими бы то ни было предлогами, в том числе и религиозными. Отсутствие массовой опоры вынуждены были также признать сторонники других разновидностей северокавказского сепаратизма. В проектах разрушения российской государственности содержатся и скрытые механизмы, представляющие не меньшую угрозу.

В условиях современных вызовов патриотический потенциал российского мусульманства как и ранее оказывается тем не менее не востребованным. На наличие такого феномена впервые обращено внимание в брошюре крымско-татарского просветителя Исмаила бея Гаспринского (1881). Между тем российское мусульманство как наследие прошлого остается до сих пор не изученным. Существование его проявлялось неоднократно с возникновением внешних и внутренних разрушительных для общего отечества вызовов. Интеграционный потенциал российского мусульманства для его сохранения обнаруживался в реалиях прошлого чаще всего неожиданно.

Так, в самый тяжелый для страны период германского вторжения, приходившийся на 1941–1943 гг., северокавказские муллы объявили газават против фашистов, так и не нашедший по вполне понятным идеологическим соображениям поддержки у Москвы. Находились среди них и те, кто всячески поддерживал агрессоров, надеясь на реализацию в той или иной форме своих сепаратистских замыслов. По инициативе этой части мусульманского духовенства Северного Кавказа Гитлер был провозглашен «великим имамом». Однако призывы такого рода не находили широкой поддержки. Представители всех без исключения народов края пополнили ряды тех, кто защищал родину. При аналогичных обстоятельствах это происходило и ранее. Мусульманское духовенство неоднократно способствовало формированию патриотических настроений, в которых Россия являлась определяющим фактором.

Отражая мнение верующих, оно не поддержало и попытки разделения российской государственности в постсоветскую эпоху. Прослеживалось это по всем входящим в ее состав субъектам. Особо следует отметить усилия муфтия Чечни А. Кадырова, внесшего вместе с тем весомый вклад благодаря своему авторитету в укрепление позиций традиционного ислама. Российское согражданство было сохранено при поддержке и других представителей мусульманского духовенства. Объективные предпосылки для этого, безусловно, существовали. Неслучайно при разрешении, например, «чеченского кризиса» тенденция на единство с Россией лишь усиливалась.

Даже Х.-А. Нухаев, один из организаторов сепаратистского сопротивления, вынужден был констатировать невозможность отделения значительной части вайнахов, признающих ее своей родиной. С учетом этой реальности им была предложена формула урегулирования конфликта «одна страна – две системы», предусматривавшая обособленное обустройство лишь для тех, кто боролся за «национальную независимость». В разных аспектах этот проект подвергался уже обоснованной критике1, и его утопичность в ней убедительно, на мой взгляд, доказана.

Объектом же предпринимаемого исследования избрана цивилизационная специфика северокавказской окраины Российской империи. Предметом анализа являются российское мусульманство на Северном Кавказе, исторические особенности его формирования, взаимодействия с другими отечественными конфессиями, проявление в условиях революционной экстремальности. Исследование соответственно затрагивает преимущественно вторую половину XIX – начало XX в., включая период 1917–1920 гг.

Степень изученности

Когда именно в России стал проявляться интерес к осмыслению мусульманского вероучения, наукой не установлено. Можно лишь с полным основанием отметить, что переводы Корана в ее пределах обрели известность уже во второй половине XVII в. Производились они в тот промежуток времени с польских изданий. Как бы там ни было, но «Алкоран Махметов» приобретали для своих частных библиотек видные государственные деятели, хотя знакомство с его содержанием судя по всему было еще не столь значительным. Однако перевод на русский язык 1716 г. имел уже более широкое распространение. Такие издания Корана предпринимались и в дальнейшем. Появлялись вместе с тем ознакомительные публикации о мусульманстве. В XIX в. Россия в освоении исламской культуры занимала уже лидирующие позиции.

Подтверждением этому является в том числе издание в 1848 г. типографией III отделения «собственно Его Императорского Величества канцелярии» размышлений об отечественном мусульманстве, отразивших в доступной форме уважительные заметки православного автора об основах вероучения. Резолюцию «печать позволяется» наложил «От Санктпетербургской Духовной Цензуры… Архимандрит Аввакум». Надзор в виде духовной цензуры в Российской империи устанавливался для книг только религиозного содержания и предназначался в том числе для противодействия образованию сект во всех без исключения конфессиях.

Несмотря на полемичность описаний, автор «Писем о магометанстве» отвергает малейшую возможность оскорбить соотечественников другой веры «не только словом, но даже неприятным для них помыслом». По его признанию, «одна только искренняя к ним любовь побуждает… говорить». В прилагавшихся комментариях об исламе разъясняется для тех, кто поставлен управлять Кавказом в непростое время разъяснялось, что «строгое исполнение нравственных правил Корана, в котором есть… много назидательного», должны сделать каждого подданного этой российской окраины «прежде искренним Магометанином».

Такие рекомендации в преобладающей степени и формировали российскую политику, хотя на том этапе и признавалась отдельными представителями православного духовенства предпочтительность «христианизации». Ставка на ислам в проводившейся политике осуществлялась и впоследствии. Во «Всеподданнейшем отчете за восемь лет управления Кавказом» наместником его императорского величества И.И. ВоронцовымДашковым выделяются благоприятные для интеграции изменения в конфессиональной сфере, обосновывается необходимость повышения уровня образованности мусульманского духовенства (1913).

Деятельность русских благовестнических миссий на окраинах с применением ретроспективных сопоставлений отражено в этнографическом очерке И. Беляева (1900). Об отношении церкви к исламскому исповеданию, равно как и к другим, свидетельствует хотя бы то, что «православная Казань», к слову, распространяла, как пишет исламовед М.А. Батунский, «посредством своих типографий… мусульманские издания по всей России». М.А. Миропиев описал с опорой на непосредственное знание вероучения «религиозное и политическое значение хаджа», представив его как «священное путешествие мухаммедан в Мекку» (1877). Для познания ислама переводились на русский язык также издания, осуществлявшиеся за границей. На рубеже XIX – начала XX вв. в России публикуются работы А. Мюллера (1895), Р. Дози (1904)27 и др. История ислама А. Мюллера выпущена под редакцией приват-доцента Н.А. Медникова.

Научное обеспечение переводам трудов зарубежных авторов оказывалось и Лазаревским институтом восточных языков. Работавший в нем профессор арабской словесности А.Е. Крымский написал, в частности, предисловие и редакционные примечания к книге Р. Дози. В приложении к ней помещена статья И. Гольдциэра «Идеалы старо-арабские и идеалы Мохаммеда». Выпускались монографии и российских исламоведов В. Череванского (1901)2, Н. Остроумова (1912)30 и др. О глубине их исследований свидетельствует хотя бы то, что различия (мазхабы) выделялись даже в мусульманском праве (шариате). Литература такого содержания издавалась типографией «Туркестанских ведомостей» при канцелярии генералгубернатора края в Ташкенте.

В советский период развития отечественной исторической науки на публикации об исламе наложилась схема, предполагавшая отображение контрреволюционной сущности любой религии. В преломлении противостояния «красных и белых» выдержаны были появившиеся уже в 1922 г. воспоминания непосредственного очевидца событий на Северном Кавказе К. Бутаева, в которых содержалась информация и о «шариатском движении Узуна-Хаджи». В выпущенных очерках К. Василевского (1930)3, Л. Климовича (1936)34 отечественное мусульманство соотносится с «реакцией», направленной на сохранение пережитков прошлого.

В книге Н.А. Смирнова «Мюридизм на Кавказе» (1963)35 изложена получившая распространение в XIX в. версия в толковании ислама, обосновывавшая необходимость «священной войны» («газавата») против России. Реакционная роль мусульманства отображалась и в преломлении национальных отношений. Освещение же специфики конфессиональной ситуации на северокавказской окраине России на рубеже XIX начала – XX вв. под воздействием атеистической пропаганды несколько сужается.

По теме ислама выпущена лишь книга А.В. Авксентьева (1973). Оценка мусульманства в ней попрежнему дается с сугубо негативных позиций. Монографическое обобщение А.В. Авксентьева, также как и все отмеченные публикации, вносили, несмотря на идеологические издержки в советский период разработки исторических знаний о периферии отечественного Востока, определенный вклад в осмысление проблемы. Однако в них по понятным причинам не показывалась консолидирующая роль для государства отечественного мусульманства и иных религий.

Только в постсоветскую эпоху стали появляться разработки так или иначе отражающие роль исламского фактора в российском цивилизационном контенте на разных этапах его формирования. В очерках В.О. Бобровникова впервые показано использование обычного права и шариата в нагорном Дагестане в условиях перемен, вызванных интеграционными процессами в имперское сообщество (2002). Отношение к исламу в России раскрывается в исследовании М.А. Батунского (2003).

В нем также воссоздается практика преодоления разломов географических зон (контактных ареалов), обладавших сложной религиозной спецификой из-за наследия несхожих цивилизаций. В издании содержатся описания различных эпох конфессиональных взаимодействий при формировании «российского народа», включая период XIX – начала XX в. Теме «Россия и ислам» посвящен выпуск «Отечественных записок» (2003)4, в котором представлены статьи А. Малашенко, В. Зорина, С. Червонной и других авторов.

С.М. Исхаковым поднимается проблема участия мусульман в революционных событиях 1917–1918 гг. (2003). В его монографии сосредоточены сведения и о проявлениях общегражданского раскола по ходу противостояния (2004). Этничность в цивилизационном контексте получала отражение и в других конкретных исторических разработках. В 2007 г. была защищена докторская диссертация О.Н. Сенюткиной «Российский политический тюркизм: истоки и закономерности развития (1905–1916 гг.)»4, а в 2008 г. – А.К. Тихонова «Политика Российской империи по отношению к католикам, мусульманам, иудеям в последней четверти XVIII – начале XX в.»46 Издания производились и по отдельным составным частям мусульманской культуры. Исследования, в частности, по суфизму позволяют глубже понять конфессиональные особенности северокавказского ареала.

Изученность же различных подходов в преодолении неблагоприятной цивилизационной ситуации дает возможность осмыслить не только существовавшее в прошлом. Интерес для выявления специфики политики на окраинах отечественного Востока представляют и подборки сведений «Императорская Россия и мусульманский мир (конец XVIII – начало XX в.)». Использование их информационного контента позволяет комплексно воспринимать интеграционные аспекты проводившейся политики и те затруднения, с которыми сталкивались ее организаторы на практике. Составленное видным современным исламоведом Д.Ю. Араповым, издание сопровождено его же вступительной статьей в предисловии и пояснительными комментариями.

Уточнение понятий

В дополнение к историографическому обзору определим позицию по встречающейся формулировке «российский ислам». Применение ее, безусловно, неправомерно, так как любая монотеистическая религия, в том числе и христианство, имеет единую догматическую основу. Ислам также не предполагает этнических ответвлений. На это указывается в трудах богословов. Муфтий Гайнутдин Равиль, видный современный отечественный религиозный деятель, по этому поводу дает такое разъяснение: «Ислам, по определению священного Корана, основывается на неизменном вероучении… ниспосланном Аллахом. И с этой точки зрения нет и не может быть ислама российского, арабского, турецкого, индонезийского. Мусульмане России, так же как и их зарубежные единоверцы, живут на основе религии Аллаха, придерживаются положений, вытекающих из Священного Корана и Сунны».

Авторитетный богослов в связи с этим сделал и такое разъяснение: «мы вправе говорить, что есть и будут мусульмане России, Турции, Аравии, Индонезии… Они отличались и отличаются историческим… религиозным опытом». Резюмируя изложенное, муфтий обращает внимание, что «отечественного мусульманина» нельзя рассматривать «на одном уровне с единоверцами из стран дальнего зарубежья». Различия, заметим, весьма существенные. Трансформациям, связанным с этнополитическими интеграционными процессами, подвержено, таким образом, только мусульманство, означающее исповедование ислама теми или иными общностями людей.

Консолидирующую роль для восточного славянства, как известно, играло православие. Сложилась его русская вариация, но нет такой разновидности христианства из-за единой символики веры, общности религиозных представлений. В предпринимаемом исследовании используются формулировки, не затрагивающие канонический спектр отечественных и зарубежных конфессий. Для понимания специфики религиозной обстановки на северокавказской окраине Российской империи и характеризующих реальность терминов, наряду с исламом, учитываются также богословские версии христианства и буддизма. Изложенные уточнения должны, безусловно, применяться при исследовании исторических особенностей формирования российской идентичности мусульман на Северном Кавказе. Пояснения по иным понятиям отображаются в контексте систематизаций.

При вхождении в состав Российской империи различные иноэтнические сообщества нередко возлагали надежды не только на охрану интересов «прочным государственным порядком», но и на «религиозную свободу». Проводившаяся политика на ее окраинах в отношении иных конфессий отличалась от зарубежных практик. Делясь впечатлениями после поездок за границу, в ходе которых произошло в том числе знакомство с обустройством европейских стран и колоний, крымско-татарский просветитель И. Гаспринский отметил: «Русские мусульмане по законам нашего отечества пользуются равными правами с коренными русскими и даже в некоторых случаях, во уважение их общественного и религиозного быта, имеют кое-какие преимущества и льготы».

Мусульманство наряду с другими конфессиями имело равноправный статус и на Северном Кавказе, а исповедовавшее его население признавалось официально верноподданным3 или субъектом «единого отечества». В своде законов Российской империи содержалось специальное разъяснение: «все, присягая царю на верность подданства на кресте и Евангелии или по своей вере и закону, становятся русскими подданными, независимо от национальности и вероисповедания». Принцип религиозной свободы, таким образом, охранялся государством и предполагал неукоснительное соблюдение.

По российским законам запрещению подвергалось «порицание других церквей», тогда как представители католического духовенства и в XIX в. продолжали придерживаться принципа «чья власть, того и вера». В статье 62 главы 7 «О вере» свода законов Российской империи констатировалось: «Первенствующая и господствующая… вера есть Христианская Православная Кафолическая Восточного исповедания». Вместе с тем статья 67 дополняла данную правовую норму важным уточнением: «Свобода веры присвояется не токмо Христианам инославных исповеданий, но и Евреям, Магометанам и Язычникам: да все народы, в России пребывающие, славят Бога Всемогущего разными языки по закону и вероисповеданию праотцев своих, благословляя царствование Российских Монархов и моля Творца вселенной о умножении благоденствия и укрепления силы Империи».

Некоторые исследователи полагают, что принцип веротерпимости в российской политике утвердился после указа Екатерины II 1773 г., передавшего общее заведование различными конфессиями светской, а не религиозной власти и оградившего тем самым «иноверные исповедания» от какого-либо влияния православной церкви. Однако наличие такого подхода в обустройстве государства прослеживается и на более ранних этапах. Когда в 1584 г., например, в Стамбул (Константинополь) был отправлен из Москвы посланник Благов для извещения султана о вступлении на престол царя Федора Ивановича, ему было поручено вместе с тем «убедить турецких пашей» в безосновательности «жалобы Оттоманской Порты на притеснения магометан в России» и разъяснить, что их вера «на русской территории нигде не притесняется». Прибывшие специальные эмиссары из этой страны убедились в полной правдивости представленной на этот счет информации9.

Объяснение отсутствию в России «озлобления против ислама» видели в существовавшем в империи Чингисхана цивилизационном компромиссе. Вследствие этого православное население «не испытывало никаких религиозных притеснений». Ограничившись политическим господством над Русью, монголы «ее церкви не только предоставляли полную свободу и независимость, но и оказывали особое покровительство». Такое отношение к другим исповеданиям во времена их евразийского владычества имело весьма широкое применение. Сосуществование государственной религии (конфуцианства) с другими конфессиями, среди которых достаточно многочисленной была исламская, установилось и в Китае, также являвшемся когда-то частью империи Чингисхана. Южные славяне в пределах Оттоманской Порты, как христиане, напротив, подвергались религиозным притеснениям.

Несмотря на это, они с пониманием относились к тому, что в России отношение к исламу основывалось на принципе веротерпимости. Выдерживался он и при установлении единства с Кавказом. Когда после одной из проигранных битв в годы русско-персидской войны (1826– 1828) предводитель персов Гассан-хан в бессильной злобе хотел предать огню знаменитый Эчмиадзинский монастырь, один из старейших беков бросил горький упрек ему: «Сардарь, русские два раза были в Эриванском ханстве, два раза терпели поражение, но, уходя назад, никогда не оскорбляли магометанской святыни». Принцип веротерпимости являлся определяющим также при формировании политики по ходу Кавказской войны. Уважительное отношение к исламу не менялось несмотря на то, что в отдельные ее периоды религиозное противостояние достигало крайнего предела и сопровождалось ростом фанатичности масс.

Вследствие этого этнодемографическая составляющая «священной войны» («газавата») против России в региональном масштабе обретала тенденцию к расширению. Профессор Тельавивского университета М. Гаммер политику России на Кавказе называет неоднократно «антиисламской», заявляя, что она «грозила кавказским народам потерей своей самобытности», предполагала отмену шариата и т.д., и не сопоставляет с этими заключениями имеющиеся в его распоряжении сведения, проясняющие подлинное отношение к мусульманской религии. Факты и оценочные суждения в его систематизации остаются в разных плоскостях, нередко противореча друг другу. В одном из обобщений, в частности, говорится: «Даже в ходе ожесточенных сражений мечети оберегались русскими войсками». И это действительно имеет подтвержденность.

Когда после одной из проигранных битв, например, в период русскоперсидской войны предводитель персов Гассан-хан в бессильной злобе хотел предать огню знаменитый Эчмиадзинский монастырь, один из старейших беков упрекнул его: «Сардарь, русские два раза были в Эриванском ханстве, два раза терпели поражение, но, уходя назад, никогда не оскорбляли магометанской святыни». Об отношении к исламу в период утверждения «русского владычества» на Кавказе сохранилось и такое упоминание: «Герменчук, самый большой чеченский аул, имевший три мечети, из которых лучшая была построена на деньги, пожалованные Ермоловым».

В мусульманском мире, находившемся в зависимости от европейских стран или Турции, в свое время также было известно, что «русские не доказывают своего религиозного превосходства». В восточных ареалах Российской империи, в частности, в Средней Азии, проповедь православия не допускалась и все попытки обращения в эту веру, предпринимавшиеся «туземным населением», в среде которого ислам недостаточно глубоко укоренился, отвергались. Наблюдавшие деятельность русской администрации в только что присоединенных районах Средней Азии во второй половине XIX в., замечая отличия от деятельности европейцев в зависимых странах Востока, констатировали: «Русские покушались строить мечети, поставлять мулл и проч.»21 Такая практика наблюдалась и на Северном Кавказе.

Подходы, направленные на укрепление вероучений, применялись и в отношении других религий. Поддерживалось все наиболее прогрессивное и связанное с традициями. При вхождении в состав России буряты, например, преимущественно были шаманистами, но покровительство, оказанное русской властью более культурным ламам, способствовало в значительной степени укреплению их учения у соплеменников. Представляемая ими религия получила более широкое распространение. Ее позиции существенно укрепились.

Противопоставляя в делах веры политику Шамиля, М. Гаммер заявляет, что тот «никогда не навязывал обращения в ислам». Затем он отображает реальность, опровергающую данное утверждение. Сообщается, к слову, об убежденности имама, что «обращать в истинную веру» необходимо 1WЅ_к'Ѓч_Дтолько «посредством силы». Оказывается на самом деле отношение Шамиля к иным религиям и их приверженцам «строго определялось канонами шариата», а «в Дагестане и Чечне» происходило все же его «насильственное введение». Более того известно, что для этих целей предпринимались усилия с его стороны искоренить все связанное с прошлым, в том числе даже эпические упоминания о старине, мифы, легенды, составлявшие уникальное духовное достояние каждого народа. Создавая объемный труд, М. Гаммер судя по всему особо не беспокоился о его соответствии критериям научности, не допускающим взаимоисключающие доказательства.

Поиск противовесов религиозному фанатизму подсказывал по ходу Кавказской войны формировавшим российскую политику в крае администраторам необходимость ставки на традиционализм и унаследованные от предшествующих этапов развития стереотипы функционирования «туземных обществ». Эта мера, как предполагалось, должна была создать некий барьер на использование ислама во враждебных для России целях, но она не была направлена против самой религии. При этом вырабатывались взвешенные и весьма осторожные подходы, так как цивилизационные приоритеты в ходе противостояния на Северном Кавказе имели огромное значение. Конфессиональные противоречия продолжали сказываться и впоследствии.

Повышенная же склонность к религиозному фанатизму во второй половине XIX в. отмечалась именно в районах, входивших когда-то в имамат Шамиля и служивших главным плацдармом войны, источником ресурсов, прежде всего людских, для ее ведения. В этом отношении особенно выделялся ряд чеченских обществ в нагорной полосе. Степень исламизации населения здесь оказалась более высокой, чем в равнинных ареалах. Кабардинцы, как и другие мусульманские народы, придерживавшиеся российской ориентации, к возбуждавшей фанатизм религиозной агитации были невосприимчивы. При закреплении северокавказской окраины в составе России существовала потребность учета этих особенностей. В проводившейся политике это так или иначе находило отображение.

Однако на ситуацию влияние оказывали и не зависевшие от нее обстоятельства. Вероятность религиозных столкновений обусловливалась не только идеологическими противоречиями двух конфессий, христианской и мусульманской, носившими в прошлом, до вхождения в состав России, непримиримый характер, но и доктринальными разногласиями в самом исламе. В среде мусульманского населения на Кавказе они появились вследствие влияний, исходивших из Ирана, где был распространен шиизм, и Османской империи, в пределах которой утвердился суннизм. В северных частях края получила преобладание последняя разновидность ислама. Данное соотношение, как показывал опыт зарубежных мусульманских стран, не уменьшало опасность силового разрешения споров между шиитами и суннитами, обвинявшими друг друга в приверженности «неистинному исламу», отклоняющемуся от первозданной канонической сути. Шииты были убеждены, что именно их версия веры соответствует «древним установлениям», берущим истоки якобы от самого пророка Мухаммеда. Сунниты, напротив, только себя признавали последователями «истинной религии» и обвиняли своих оппонентов в «нетерпимости и экстремизме». Шииты, в свою очередь, считали неприемлемой практику учета «единодушного мнения общины» при принятии тех или иных решений религиозного свойства и отдавали приоритет духовному вождю (имаму), доказывая, что его предназначение имеет божественное происхождение, чем объясняется, по их утверждениям, «непогрешимая мудрость» высшей религиозной власти.

Вследствие этих разногласий в исламе существовала потенциальная опасность регионального конфликта. При посещении Кавказа в 1858–1859 гг. французский писатель А. Дюма зафиксировал по рассказам сопровождавших его представителей русской администрации существовавшую в крае реальность, что из-за «религиозного различия» исповедующие шиизм и суннизм «ненавидят друг друга так же искренне и глубоко, как в XVI столетии католики и гугеноты». Несмотря на происходившие подвижки в идеологической сфере, как показывали различные события, этот антагонизм сохранялся.

В свою очередь у суннитов на Северном Кавказе сложилось разделение по принадлежности к направлениям ханифитского и шафиитского толков (мазхабов). Приверженность к первому установилась у абазин, адыгов, черкесов, кабардинцев, карачаевцев, балкарцев, ногайцев, туркмен и части осетин, ко второму – у значительной части населения Дагестанской области (за исключением мест расселения азербайджанцев, лезгин, цахуров и части татов). Православие соответственно распространение имело в среде русских (восточных славян), а также у осетин, моздокских кабардинцев и др. В составе казачества сохранилась также прослойка старообрядцев. В пределах Северного Кавказа существовали вместе с тем общины сектантов, католиков, иудаистов и др.

Продвижение же в ареалы с мусульманским населением происходило при помощи самого ислама. Отсутствие в России «притеснений по религиозным мотивам» отмечают, делясь воспоминаниями своих предков, и потомки мухаджиров (этнических иммигрантов с Северного Кавказа второй половины XIX в.) в Турции. Напротив, по их заверениям, именно в этой стране переселенцы столкнулись с запретами на использование родного языка и культуры, не говоря уже о возможности их творческого развития. Обучение детей и отправление религиозных обрядов разрешалось только на официальном языке Османской империи. Для этой цели во все мечети, связанные с местами расселения выходцев с Кавказа, направлялись представители «турецкой национальности».

При проведении российской политики на окраинах с мусульманским населением осуществлялись иные подходы, в которых учитывалась этническая и религиозная специфика. В открывавшихся на Северном Кавказе в аулах казенных школах право на преподавание основ ислама предоставлялось представителям от самого населения, получавшим духовный сан, так же как и отправление обрядов в мечетях. Примечательно, что данный тип образовательных учреждений опирался на государственную поддержку и являлся соответственно объектом правительственного контроля.

Уважительное отношение выдерживалось в Российской империи и к мусульманской традиции, предписывавшей каждому верующему хотя бы раз в жизни совершить паломничество («хадж») в Мекку «для поклонения гробу пророка Магомета». Для желающих посетить в соответствии с религиозными установлениями мусульманские святыни препятствий не существовало. Паломникам в отдельных случаях выделялась от казны помощь, что указывает на наличие официальной поддержки явления «хаджа». Имелись в «Русском обществе пароходства» и специально оборудованные «паломнические» пароходы «для удобства господ хаджи».

На этих судах существовали «все необходимые помещения и приспособления соответственно их обычаям… устраивались места для молений» и три раза в день бесплатно отпускалась «горячая вода для чая», а заболевшим в пути оказывались также бесплатно врачебные услуги и отпускались лекарства. Разрешено было совершить паломничество вскоре после наступления мира на Кавказе и имаму Шамилю. Запрета на «хадж» не появилось в России даже с наступлением периода революционной нестабильности. Только в 1906–1907 гг. из Севастополя отошли четыре паломнических парохода в Геджас, откуда начинался один из сухопутных маршрутов к исламским святыням на территории Османской империи, и обратно.

Отправление таких пароходов происходило кроме того из Одессы и других южных портов. Не прерывался «хадж» и тогда, когда при помощи турецкой агентуры, «богомольцев, возвращавшихся из Мекки», предпринимались представлявшие опасность попытки активизировать во враждебных целях исламский фактор в пределах Российской империи. Они отслеживались Министерством внутренних дел, но запрет на паломничество мусульман в святые места так и не устанавливался.

В России поддерживался в проводимой политике во второй половине XIX – начале XX в. и курс на «исламское просвещение». После вхождения в ее состав тех или иных мусульманских народов поощрялось открытие у них новых средних и высших духовных школ (мектебе и медресе). В Туркестанском крае они существовали почти в каждом кишлаке. На Кавказе их насчитывалось до 2 тыс.41 По количеству открывшихся учебных заведений, где велось преподавание ислама, Россия тогда, пожалуй, не уступала зарубежным мусульманским странам. Эти учебные заведения в крае существенно преобладали над «министерскими школами», открывавшимися официально. Соотношение это стало меняться лишь с конца XIX в., но в прежней пропорции сохранилось до 1917 г.

На северокавказской окраине в тот период при мечетях действовало более 2 тыс. мектебе и медресе. Распределялись они как и молельные учреждения неравномерно: 45% приходилось на восточную часть и только , 1% – на западную. Мектебе являлись школами низшего типа, по законам Российской империи для их открытия не требовалось официального разрешения ни краевой, ни верховной власти. Оно зависело только от наличия учащихся и тех, кто изъявлял готовность вести преподавание. Поэтому мектебе имелись во многих аулах. Медресе же являлись учебными заведениями более высокого уровня и существовали лишь в наиболее крупных населенных пунктах. Утверждение о том, что «имперская администрация не поддерживала инициативы мусульман» в намерении создавать при мечетях школы4, не соответствует действительности.

Преподавание в мектебе и медресе зачастую вели посланцы из мусульманских стран зарубежного Востока, преимущественно из Турции, насаждавшие «чуждые понятия»4, что способствовало, безусловно, повышению предрасположенности к сепаратизму. На эти учебные заведения опиралась чаще всего и иностранная агентура, проникавшая на северокавказскую окраину для проведения агитации за отторжение ее от России. Отношение к ним среди мусульманского населения постепенно менялось, изза чего количество их постоянно сокращалось. Они функционировали вне правительственного надзора и финансовой государственной поддержки не получали. Церковно-приходские школы, напротив, субсидировались казной. Если же они находились в станицах, то на их содержание дополнительно отчислялись и денежные пособия из войскового капитала. Для развития грамотности среди казаков помимо церковно-приходских школ существовали и станичные училища.

Но запрета на открытие и образовательную деятельность мектебе и медресе не существовало. Исламское просвещение в России предназначалось не только для подданных мусульман. Богословская литература, в частности Коран, переводилась и на русский язык. Поощрялось строительство новых мечетей, количество которых до появления кризисной ситуации в империи также неуклонно возрастало. Так, в аулах Екатеринодарского и Майкопского отделов Кубанской области в 1894 г. их было 10, а к 1917 г., – насчитывалось уже более . В проводившейся политике на Кавказе, так же как и на других окраинах с мусульманским населением, эта линия выдерживалась весьма последовательно.

Строительство мечетей с минаретами не встречало препятствий даже в самых отдаленных местах Российской империи, где появлялись общины верующих. Производилось оно, например, ссыльными поселенцами на острове Сахалин. Для строительства мечетей здесь в соответствии с установившейся практикой по всей стране использовались собираемые средства и пожертвования. Но так возводились молельные учреждения и во всех остальных отечественных конфессиях. Исповедовавшие православие исключений не имели. Инициатива в возведении мечетей на острове Сахалин в ряде случаев принадлежала тем, кто ранее выполнял функции священнослужителей.

В г. Александровске, к слову, строительство осуществлял «на свой счет» мулла, выходец из Дагестанской области. В других населенных пунктах привлекались вместе с тем средства верующих. Из своей среды общины различных исповеданий выбирали и духовных наставников. Отбывавшие ссылку мусульмане имели возможность выдвигать по своему усмотрению мулл. Администрация в эти решения не вмешивалась. Различие с обычной общеимперской практикой заключалось лишь в том, что представители низшего мусульманского духовенства не получали официального статуса. Строительство мечетей, равно как и выборы низшей категории мусульманского духовенства, и на Северном Кавказе опирались на инициативы самого мусульманского населения.

Связанные с этим «приговоры горских обществ» при соблюдении норм не встречали препятствий. Подтверждением этому служит, в частности, намерение тулатовцев возвести мечеть в 1907 г. «в честь государя императора… в память благополучного избавления от покушения на его жизнь». Такие инициативы замечались и вызывали незамедлительный отклик монарха. На телеграмме, присланной по этому поводу начальником Терской области, он наложил резолюцию со словами искренней благодарности. Возводились мечети на мусульманских окраинах России и в честь 300-летнего юбилея «царствующего дома Романовых», широко отмечавшегося по всей империи в 1913 г.59

Укрепление же начал мусульманского вероучения во второй половине XIX – начале XX в. является показателем наметившегося «исламского ренессанса» на ее территории. Этого не смогли достигнуть за предшествующий период в мусульманских регионах России заинтересованные сопредельные страны. Вследствие проводившейся политики на восточных окраинах, в том числе и на Северном Кавказе, исламизация населения возрастала. Причем это происходило в среде даже тех народов, которые до вхождения в состав России были подвержены этому процессу весьма поверхностно. Показателями «исламского ренессанса» на территории Российской империи в тот промежуток времени являются открытие мечетей, функционирование религиозного обучения, сохранившееся каноническое общение с единоверцами за рубежом.

Укреплению мусульманства на окраинах отечественного Востока способствовало и наличие легитимности. Эти показатели «исламского ренессанса» типичны для любого периода. Укрепление начал вероучения предпринималось русскими властями прежде всего «для поднятия нравственности и гражданственности» на восточных окраинах. Двойственное цивилизационное тяготение, имевшее ярко выраженный восточный вектор, в начале XX в., как показывает предпринятый анализ, на Северном Кавказе сохранялось.

Проводившиеся на северокавказской окраине преобразования в духовной сфере укрепляли, как видно, авторитет самой религии в жизни иноэтнических сообществ, способствуя исламизации населения. Это происходило в среде даже тех народов, которые до вхождения в состав России были подвержены этому процессу поверхностно. Мусульманство вследствие этого укрепило свои позиции, обретало конструктивный для формирования целостности российской государственности потенциал. Оно перестало играть враждебную роль, превратившись и на северокавказской окраине в элемент общероссийской консолидации.