Среди бесконечно разнообразных произведений русского народного творчества (фольклора) одно из самых видных и почетных мест принадлежит старинным эпическим песням, называемым крестьянскими сказителями «старинами», или «ста-ринками», а в науке известных под именем «былин». Термин «былина» — искусственный, введенный в научное употребление в 30-х годах XIX в. ученым-дилетантом И.П. Сахаровым на основании известного выражения из «Слова о полку Игореве» — «былины сего времени».
Значение былин в истории русской национальной культуры чрезвычайно велико. Эти древние песни очень ярко и полно отразили в себе разнообразнейшие стороны исторической и бытовой жизни русского народа; они являются чудесными памятниками народного самобытного искусства. Былины поражают богатством повествовательных сюжетов и мотивов, обобщающей силой и монументальностью художественных образов, воплотивших в себе героические черты русского народа, его мечты и чаяния, чеканностью поэтических форм, выработанных многими поколениями народных певцов, сочностью и выразительностью народного языка.
Монументальность эпических образов и вся поэтическая полноценность русских былин делают их не только национальной русской гордостью, но и по праву ставят их в ряд таких прославленных произведений эпоса других народов, как греческие «Илиада» и «Одиссея», французская «Песня о Роланде», германская «Песнь о Нибелунгах», скандинавские «Саги», а также, хотя и обработанные отдельными писателями, но основанные на древних традиционных народных песнях иранская «Шахнаме» Фирдоуси, грузинская поэма «Рыцарь в тигровой шкуре» Руставели, карельская «Калевала».
Русские былины недаром привлекали к себе внимание не только ученых исследователей (русских и иностранных), но и великих поэтов, музыкантов и художников, давая много стимулов для их творчества. Былины, знакомые Пушкину по сборнику Кирши Данилова, как теперь в достаточной степени доказано, много содействовали насыщению поэзии Пушкина образами и поэтическими богатствами народной речи. Былины вдохновили Римского-Корсакова на создание знаменитой оперы «Садко». Из былин взял образы «Трех богатырей» Васнецов. Былинам суждено вдохновлять поэтов, музыкантов, художников и в наше время и в будущем.
В русском эпосе былинных сюжетов насчитывается около ста. Записей же былинных текстов накопилось около двух тысяч. Несмотря на то что многие из былин по своему происхождению относятся к очень глубокой древности, записи русской эпической поэзии стали производиться сравнительно поздно. Самые старые записи датируются XVII в.; наиболее древние из дошедших до нас относятся к 1619-1620 гг. В эти годы для приезжавшего в Россию англичанина Ричарда Джеймса было записано несколько исторических песен, повествовавших о событиях конца XVI — начала XVII в.1
От XVII и XVIII вв. в науке известно всего 24 записи былин — из них лишь пять могут быть отнесены к XVII в.2 Старые записи излагают семь различных былинных сюжетов. Особенно часто встречается в них былина об Илье Муромце и Соловье-разбойнике. Эти записи былин сделаны были не с научной целью, а в целях занимательного чтения. Недаром они в своих заглавиях имеют характерные для книжной литературы XVII-XVIII вв. названия: «слово», «сказание», «история», например, «Сказание о киевских богатырях, как ходили в Царьград».
От середины XVIII в. дошел до нас знаменитый сборник 'былин, составленный казаком Киршей Даниловым для уральского богача Демидова. Он заключает в себе свыше 70 текстов.
В первом (неполном) издании этот сборник вышел в 1804 г., более научно и полно он был опубликован в 1818 г. иод заглавием «Древние российские стихотворения». Вполне же научное издание этого сборника относится уже к началу XX в. (издание 1901 г. под редакцией П.Н. Шеффера).
В первую половину XIX в. былины собирались в разных местах России и присылались для знаменитого ценителя и собирателя фольклора П.В. Киреевского; изданы они были в десяти выпусках «Песен, собранных Киреевским», после его смерти — в 1862-1874 гг.
Большая работа по собиранию русского былинного эпоса была проделана в 60-70-х годах XIX в. От этого времени до нас дошли два больших и ценных сборника былин: 1) «Песни, собранные П.Н. Рыбниковым» (1861-1867), 2) «Онежские былины» А.Ф. Гильфердинга (1873). Рыбников записал 224 текста былин в Онежском крае, а Гильфердинг через несколько лет в том же крае записал 318 текстов.
В течение всей второй половины XIX в. делались частичные записи былин и в других районах европейской части России и в Сибири. Эти записи были впоследствии объединены в двух сборниках: «Былины старой и новой записи» II.С. Тихонравова и В.Ф. Миллера, М., 1894 (85 номеров), и «Былины новой и новейшей записи» В.Ф. Миллера, М., 1908 (108 номеров).
На самом рубеже XX в. работа по собиранию былевого эпоса продвинулась в отдаленные районы севера Европейской России, где были обнаружены новые былинные богатства. В 1901 г. вышел большой сборник «Беломорские былины» (116 номеров), явившийся результатом записей, сделанных А.В. Марковым на побережье Белого моря1. После этого А.Д. Григорьев выпустил сборник «Архангельских былин», т. I, М., 1904, и т. III, М., 1910 (всего 424 номера), записанных в Поморье и на реках Мезени и Пинеге2. В 1904 г. в Петербурге вышел сборник «Печорских былин» (101 номер), записанных Н.Е. Ончуковым на реке Печоре.
Сборники эти по технике записей и принципу публикации стояли на высоте научных требований того времени; в основном они выдержаны в правилах, установленных Гильфердингом.
Производились частичные записи былин и в других местах. В Белозерском крае Б. и Ю. Соколовы записали 28 номеров былин, в Саратовском крае (М. Соколовым, Б. Соколовым и др.) были записаны 24 номера. В Сибири В.Г. Тан-Богоразом и другими было записано 27 номеров. Довольно значительный былинный материал в своеобразных вариациях, отличных от северных текстов, был записан в начале XX в. у казаков донских, терских, уральских, оренбургских (записи Листопадова, Аре-фина, Железнова, Мякушина и др.)
После Великой Октябрьской социалистической революции собирательская работа в области русского эпоса развернулась еще шире и, что особенно важно, приняла новое направление в СССР. Несмотря на всю ценность работ дореволюционных собирателей, их деятельность страдала тем большим недостатком, что в процессе своей работы они давали сведения только о статике эпоса и не собирали достаточных материалов для суждения об изменениях в эпосе определенной местности.
Значительную роль в деле изучения русского эпоса в послеоктябрьские годы сыграла трехлетняя научная экспедиция московских фольклористов на север, осуществленная под руководством Б. и Ю. Соколовых в 1926-1928 гг.2
По давно задуманному плану эта экспедиция детально изучала современное состояние былевого эпоса в различных районах бывших Олонецкой и Вологодской губ. (Заонежье, Пудожский берег, Водлозеро, Кенозеро), побывав как раз в тех местах, где за несколько десятилетий до этого производилась запись былин Рыбниковым и Гильфердингом.
Эта экспедиция «По следам Рыбникова и Гильфердинга» записала 370 былинных текстов и сделала ряд важных наблюдений над состоянием былинной традиции у трех-четырех поколений сказителей, установила характер изменений, происходивших в былинном творчестве, за последние шестьдесят лет.
Большая работа по собиранию эпоса на севере РСФСР в послеоктябрьские годы была произведена и ленинградскими фольклористами, особенно А.М. Астаховой.
Наблюдения над географическим распределением былин показывают, что главным хранителем былинного эпоса является далекий Север РСФСР — бывшая Архангельская губерния (теперешняя Архангельская область) — побережье Белого моря, бассейн рек Мезени, Пинеги, Печоры; бывшая Олонецкая губерния (часть Карелии) — главным образом острова и побережья Онежского озера. Как показывают наблюдения, сделанные в XIX и в начале XX в., былины частично сохранялись еще и в ряде других областей и краев. Много былин было записано в Сибири, имеются записи из Среднего и Нижнего Поволжья (Нижегородская, Саратовская, Симбирская, Самарская губернии) и из центральных русских губерний: Новгородской, Владимирской, Московской, Петербургской, Смоленской, Калужской, Тульской, Орловской, Воронежской и др. Долго и устойчиво сохранялись былины в русских казачьих районах на Дону, Тереке и по Уралу.
На Украине былин в подлинном смысле записано не было.
В Белоруссии они были записаны в очень небольшом числе и в сильно измененном виде. Но существование сходных сюжетов в сказках и песнях, наличие имен ряда былинных героев в украинском и белорусском фольклоре, упоминание тех же имен в некоторых письменных памятниках (например в письме старосты Орши Кмиты Чернобыльского, 1574 г.) и другие косвенные данные говорят о том, что былины в древности были известны в значительно более широких пределах, чем те, в которых они сохранились в XIX и XX вв.
Но почему же былины за последние два с половиной века сохранялись лишь сравнительно в узкой полосе русской территории, главным образом на далеком севере Европейской России, а в других местностях или начисто исчезли, или сохранились в отрывочных и скудных остатках? Причины этому надо искать в особенных исторических условиях жизни крестьянства Северного края.
ВХУ1-ХУП вв., когда былинное творчество, повеем данным, было распространено среди русского населения всей страны, Северный край был одним из очень оживленных краев.
С середины XVI в. до первых десятилетий XVIII в. Север со своими реками и озерами представлял собой бойкий транзитный путь, соединявший центр русского государства с заграницей.
Оживленный в то время торговый путь притягивал к себе множество народа: летнее движение на лодках и баржах с перегрузкой товаров на волоках и на устьях, гужевое движение по замерзшим рекам зимою требовали большого количества грузчиков, возчиков, бурлаков, корабельщиков и т.п. Северный край жил шумной жизнью, будучи связан со всей культурой торговых и административных центров московской и новгородской Руси.
Это отразилось на художественной культуре крестьянского севера; замечательные крестьянские избы с тонкой изящной резьбой, древние, деревянные шатровые и многоглавые храмы, например знаменитый двадцатидвухглавый Кижский собор За-онежья, изумительные по своей красоте парчевые и шелковые наряды и жемчужные головные уборы северных крестьянок, разнообразные, известные всему миру вышивки полотенец, скатертей и ширинок — все это свидетельствует об интенсивности и высоте художественной культуры крестьянского Севера в древнее время.
С начала же XVIII в. судьба края резко изменилась. С завоеванием Прибалтики (во времена Петра I) северный торговый путь быстро стал сходить на нет, край постепенно стал глохнуть, и богатая художественная старина как бы законсервировалась.
Оторванность от культурных центров, слабый приток веяний новой культуры содействовали тому, что крестьянство Севера крепче, чем в других краях, держалось в течение двух с лишним столетий традиций старины. Сохранению этой старины способствовали и особенности северной природы и примитивные формы сельского хозяйства. Покрытая камнями и лесом северная земля, требуя огромного труда от землепашца, все же не давала ему возможности прокормиться. Северный крестьянин вынужден был обычно обращаться к добавочным заработкам: к рыболовству, охоте, рубке и сплаву леса. Прихоти погоды, нередко заставляющие рыболовов подолгу пережидать бурю и ненастье, работа по плетению сетей в течение многих недель, а иногда и месяцев в кругу семьи и соседей, артельная жизнь лесорубов с долгими зимними вечерами в лесных землянках — все это должно было располагать к оказыванию и слушанию долгих и эпически спокойных «старин».
Большое значение для народного творчества на Севере имело и то обстоятельство, что северное крестьянство меньше испытывало гнет крепостного права и обладало большей независимостью и самостоятельностью, чем крестьянство центральных и черноземных областей, испытавшее всю тяжесть крепостной зависимости.
Север оказался — в силу указанных нами исторических и природных условий — живым хранителем художественной старины. Старая народная поэзия, утраченная во многих своих проявлениях в центре и на юге России, сохранилась в живых своих формах на Севере, и благодаря памятливости и творческому труду северных сказителей мы получили возможность судить о поэтических созданиях древности, созданиях, так ярко отобразивших в себе все разнообразие многовековой жизни русского народа.
Кто же занес на далекий север старинные былины, говорящие нам и о южных степях, и о Днепре, о Киеве, о Галиче-Во-лынском, Великом Новгороде, Рязани и Москве? Как мы говорили, Север притягивал к себе народные массы со всех концов и краев Древней Руси. На Север шли корабельщики, бурлаки, возчики, сюда шли и каменщики и плотники — строители храмов и украшенных изб и богомазы-художники — живописцы (вспомним замечательные фрески Ферапонтова и Кирилловского монастырей), сюда шли и художники слова — создатели памятников народного словесного искусства.
Былины, эти очень разнообразные по своему историческому содержанию песни, проникали на Север через средневековых народных поэтов и музыкантов, так называемых скоморохов и бахарей, аналогичных французским жонглерам, немецким шпильманам, кавказским ашугам, среднеазиатским бахши, акынам.
Скоморохи, «бродячие», или «прохожие», были странствующими артистами русского Средневековья, выступавшими с пением и игрой на городских площадях и деревенских улицах. Они были носителями народного искусства, вносившими порой в свое творчество очень заметный элемент социальной сатиры и протеста против господствующих классов. Отсюда понятна многовековая ненависть к скоморохам и их искусству со стороны церкви. Своето апогея эта ненависть достигала в годы царствования царя Алексея Михайловича. Опираясь на светскую власть, церковное мракобесие творило свою жестокую расправу над скоморохами. Их чудесные музыкальные инструменты, называвшиеся церковниками ругательски «бесовскими сосудами», отбирались и сжигались, а самих скоморохов ловили и рассылали по далеким «украинам». Но там эти замечательные народные артисты и поэты получали полную возможность свободно развивать свое искусство, находя благодарных слушателей и последователей среди местного населения. Многие из них оседали и вполне сливались с северным крестьянством, иные продолжали свою профессиональную художественную работу.
Являясь выразителями интересов трудовых народных масс, скоморохи в своих произведениях выражали иногда очень резкий протест против гонения церкви и царского правительства на народное искусство.
Во многих былинах в противовес стремлению духовных проповедников и царских чиновников опорочить в глазах народа скоморошье искусство скоморохи с любовью вырисовывали образы «удалой скоморошины*, «веселых людей*, «славных гуселыциков».
По данным былин ясно устанавливается двойственное отношение к скоморохам со стороны господствующих классов Древней Руси. Под влиянием церкви, а также из классовых побуждений боярские, великокняжеские и царские круги не могли не относиться подозрительно и враждебно к демократическому искусству скоморохов. Но, с другой стороны, искусство народных певцов, музыкантов и артистов было столь заманчиво, что скоморохи допускались и в царские и великокняжеские палаты, в боярские и купеческие хоромы. Правда, народному артисту всегда отводилось самое последнее место.
Говорит же тут удала скоморошина:
Лх ты, солнышко Владимир стольно-киевский,
Где то наше место скомороховское?
Отвечает ему Владимир стольно-киевский:
Ваше место скомороховское Что-ль на печке да на запечке1.
Скоморохи в своем протесте против гонения на них со стороны церкви и самодержавия не ограничивались сатирическими выпадами против князей, бояр и попов, но и создавали целые произведения, возвеличивающие и прославляющие скоморошье искусство.
С исключительной симпатией обрисован образ загрустившего из-за временной безработицы новгородского гуселыцика Садко:
Ай как тут на Садком теперь да случилося,
Не зовут Садка уж целый день да на почестей пир,
Ай не зовут как другой день на почестен пир,
Ай как третий день не зовут да на почестен пир.
Ай как Садку теперь да соскучилось,
Ай пошел Садко да ко Ильмень он ко озеру,
Ай садился он на синь на горюч камень,
Ай как начал играть он во гусли во яровчаты,
А играл с утра как день теперь до вечера2.
Как известно, в былине рассказывается, что Садко своей игрой сумел зачаровать самого морского царя.
Совершенно исключительной апологией народного скоморошьего искусства является уникальная былина о Вавиле-скомо-рохе, записанная от замечательной северной сказительницы Марии Дмитриевны Кривополеновой, прямой наследницы скоморошьего мастерства. В этой былине скоморохи обрисовываются как люди святые, совершающие своим искусством подлинные чудеса. Недаром встречающиеся со скоморохами лица должны были признать:
Эти люди шли да не простые,
Не простые люди — те святые...1
В былине рассказывается, что поднятые до положения святых «веселые люди, скоморохи» направились в «инишшое царство» «переигрывать царя-собаку» и не только добились поставленной себе цели, «переиграв» царя, но и уничтожили его царство, возведя на престол крестьянина-скомороха Вавилу. Основной противоправительственный смысл этой былины, ярко подчеркивающий народные демократические тенденции скоморошьего искусства, ясен. Вполне понятно, что искусство скоморохов было глубоко воспринято и развито северным крестьянством, выдвинувшим из своей среды ярких и талантливых наследников и продолжателей мастерства средневековых народных художников слова.
Оказывание былин у северного крестьянства, однако, не является общим достоянием: оно требует всегда особого художественного дарования и выучки. Исполняют былины на Севере «сказители», для которых при этом оказывание былин большей частью не служит профессиональным занятием, связанным с добыванием средств пропитания, как это было прежде у скоморохов. Известно, однако, что сказителей, не являвшихся вообще профессионалами, все же порою специально приглашали участвовать — именно в качестве сказителей — в тех или иных северных промыслах, например в рыбном или лесном; причем сказитель, отправлявшийся на рыбную ловлю или на работу по рубке леса, получал оплату наравне с другими членами рыбных и лесных артелей, а иногда даже ббльшую. Нередки среди сказителей были лица, занимавшиеся портняжеством, сапожным или валяльным промыслом, поскольку эти занятия по самому своему характеру способствовали оказыванию длинных медленно поющихся былин.
Для запоминания и исполнения былин, но признанию самого северного крестьянства, требуется обладание «особенным таланом», и некоторые сказители пользуются у населения большим уважением.
Хорошие сказители относятся к исполнению своих былин с серьезным вниманием. Они глубоко вживаются в содержание былин, чутко соблюдают их «обрядность», т.е. присущие былинам особенности поэтической формы. Несмотря на то что они с большим вниманием относятся к сохранению перенятых от своих учителей текстов, у каждого сказителя всегда проявляется своя особая творческая индивидуальная манера построения былины, а нередко и значительные изменения в ее содержании и форме. Объясняется это тем, что исполнение былин никогда не бывает механическим воспроизведением затверженного текста, а всегда есть самостоятельный акт художественного творчества. Перенимая былину, сказитель, по наблюдению исследователей, никогда не заучивает ее наизусть. Он заполняет ее обычными для былинного эпоса описаниями или повествованиями, так называемыми «общими местами», постоянными эпитетами и сравнениями и другими традиционными особенностями былинной поэтики.
Подлинным сказителем-мастером надо считать не того, кто механически запоминает огромные тексты, а того, кто в совершенстве владеет искусством оказывания былин. Хороший сказитель — прежде всего хороший знаток традиционной эпической поэтики. Он знает особенности строения былины. У него былина состоит из «запева», «зачина», основной повествовательной части былины и «исхода» или заключения.
Запев в былине выполняет определенную художественную функцию: обычно не имея по своему содержанию прямой связи с излагаемой былиной, он стремится своим напевом, ритмом, неожиданным поэтическим образом привлечь внимание слушателей к исполнению былины. Характерен знаменитый «запев» в былине о Соловье Будимировиче, использованный Римским-Корсаковым для оперы «Садко»:
Высота ли, высота поднебесная,
Глубота, глубота Океан-море,
Широко раздолье по всей земле,
Глубоки омуты днепровские1.
Этот поэтический запев, создающий представление о необъятных, беспредельных просторах, в соединении с мажорным напевом способен сразу вызвать у слушателей живой интерес к былине и расположить его к слушанию длинного эпического повествования. Есть и запевы другого характера, ярко отражающие бродячий образ жизни средневековых слагателей былин, их бывалость, их веселую профессию. В таких запевах перечисляются различные местности, в которых исполнителям былин приходилось бывать во время своих странствований. Эти запевы обычно содержат в себе шутливую издевку или задорную сатиру на различные города, села и их жителей. Таков, например, запев:
Ай чистые поля были ко Опскову,
А широки раздольица ко Киеву,
А высокие-то горы Сорочинские,
А церковно-то строенье в каменной Москве,
Колокольный звон да в Нове-городе,
Ай тертые калачики Валдайские,
Ай щапливы, щеголи вы в Ярославе городе,
Дешевы поцелуи в Белозерской стороне.
А и сладки напитки во Питере,
А мхи-то болота ко синю морю,
А широки подолы пудожаночки,
Ай дублены сарафаны по Онеге по реке,
Толстобрюхие бабенки Лешмозсрочки,
Ай пучеглазые бабенки Пошезерочки,
Ай Дунай, Дунай, Дунай,
Да боле петь вперед не знай1.
Таким же скоморошьим складом отличаются и некоторые «исходы*. В них иногда встречаются намеки на награду и угощение за исполнение былин. А в «исходах», сложенных в среде крестьянских сказителей-рыболовов, нередко звучит мотив заклинания, основанный на вере в силу поэтического слова и напева над самою природой. Иногда оба эти типа «исходов» соединяются в одну общую формулу:
То старина, то и деянье,
Как бы синему морю на утйшенье,
А быстрым рекам слава до моря,
Как бы добрым людям на послушанье,
Молодым молодцам на иерениманье,
Еще нам, веселым молодцам, на нотешенье,
Сидючи в беседе смиренныя,
Испиваючи меды, зелено вино.
Где-ко пиво пьем, тут и честь воздаем Тому боярину великому И хозяину своему ласкову2.
Вслед за запевом в хорошо сложенной былине следует зачин. Зачин — это опять традиционная форма, дающая начало повествованию. В былинах героических зачин часто состоит из описаний пира у князя Владимира. Завязка действия, в ряде былин уже дается самим зачином: похвальба богатыря на пиру или задача, которую дает князь Владимир богатырям, и является отправным моментом действия, составляющего содержание всей былины.
Вот типическая формула зачина с описанием княжеского пира:
Как во славном то городе во Киеве,
Как у ласкова князя у Владимира Заводилось пированьице, почестей пир.
Л и все на пиру да напивалися,
А и все на честном да наедалися,
А и все на честном ведь прирасхвастались1.
Описание хвастовства в развернутой формуле дается так:
Как тут все на пиру напивалися,
Как все на пиру наедалися,
Похвальбами все похвалялися.
Кто чем хвастает, кто чем похваляется:
Иной хвастает бессчетной золотой казной,
Иной хвастает силой удачей молодецкою,
Иной хвастает добрым конем,
Иной хвастает славным отечеством,
Иной молодым молодечеством,
Умной и разумной хвастает Старым батюшкой и старой матушкой,
А безумной дурак хвастает молодой женой2.
Что же касается самого повествования, то опытный сказитель стремится строго выдерживать традиционный прием троекратного повторения каждого эпизода. При этом часто повторения не являются совершенно тождественными, а допускается легкое варьирование, которое придает большую живость рассказу.
Большинство сказителей и в повествовании, а не только в запевах, в зачинах и исходах, пользуются традиционными формулами (1ос1 соттипез). Для каждого типического эпизода, встречающегося в разных былинах, у каждого сказителя имеется своя отлившаяся в более или менее законченный вид поэтическая формула. Такова формула седлания коня или формула, представляющая описание приезда богатыря на княжеский двор и прихода его в княжеские палаты. Того же типа формулы повествования о выборе богатырем коня и оружия, о снаряжении в путь, о столкновении в ноле с противником и т.д.
В полном согласии с традиционностью зачинов, типических формул и концовок стоят также другие стилистические и композиционные приемы былин.
Сюда относится обилие всевозможного рода повторений. Былинная поэтика не стесняется буквальным или почти буквальным повторением целых мотивов или эпизодов былин, значительных по своему размеру, создающих замедленность повествования, так называемую ретардацию. Например, приказания князя послу с буквальной точностью повторяются при изложении послом этого приказания иноземному царю. Особенно излюблены троекратные повторения эпизодов, правда, с некоторой тенденцией наращения. Этот же принцип повторений дает себя ясно чувствовать в словесном стиле былин. Таковы простые повторения слов («Чудным чудно», «дивным дивно», «из лесу было лесу темного»), повторение предлогов, повторение одного и того же слова в двух или нескольких следующих друг за другом стихах («Того ли то соболя заморского, Заморского соболя ушистого, Ушистого соболя, пушистого»), повторение путем отрицания противоположности («А и холост хожу, не женат гуляю», «Немало дело то, великое»), употребление синонимов («Без бою, без драки, кровопролития», «Не знаешь, не ведаешь»), связь этимологически родственных слов («Мелкие ручейки бродом брела, глубокие реки плывом плыла», «Дождь дождит», «Сослужу службу дальнюю»), сюда же относится и повышение числа в каждом новом стихе: «Там повыправь дани, выходы, за двенадцать год, да за тринадцать лет, за тринадцать лет да с половиною».
К отстоявшимся традиционным приемам былинного стиля относятся также так называемые постоянные эпитеты, прилагаемые к различным предметам: белый (березка, грудь, день, кречет, лебедь, горностай, рука, свет, снег, шатер), высокий (стол, светлица, ворота и др.), красный (солнце, золото), серый (волк, гусь, селезень), широкий (двор, степь, дорога, доля, раздолье), богатырский (голос, конь, лошадь, сила, сон, добыча). Многие из этих эпитетов дают представление об эстетических вкусах и пристрастиях русских былин. Большинство постоянных эпитетов применяется лишь к одному-двум словам: поле чистое, море синее, мелкий жемчуг, облако ходячее, гости богатые, тугой лук и др. Эпитеты дают часто важные указания на исторические отношения (славный, богатый Волынь-город, татарин поганый, Литва хоробрая, седелышко черкасское), историко-бытовые (терема златоверхие, подворотенки — дорог рыбий зуб, печка муравлена) и социальные черты (Владимир стольно-киевский, старый казак Илья Муромец, бояре думные) предыдущих периодов в жизни русских былин.
В русском былинном эпосе довольно часты сравнения, таковы, например, «Опять день за днем, будто дождь дождит, Неделя за неделей, как трава растет, А год за годом, как река бежит». Или в былине об Идолище: «Глазища, будто чашища, Ручища, будто граблища»; еще больше встречается уподоблений («Владимир красно солнышко», «Брови черна соболя»).
Нередки в былинах также параллелизмы, особенно отрицательные, например: «Не ясен сокол тут вылетывал, Не черной ворон тут выпархивал, Выезжал тут злой татарчепок».
Традиционность былинного стиля повлекла за собой в некоторых случаях нечувствительность к смыслу тех или других выражений, слов и оборотов. Сюда нужно, например, отнести «окаменелые» эпитеты, т.е. такие эпитеты, какие, употребляясь по привычке, иногда оказываются в былинах не к месту. Например, князь Владимир называется «ласковым» даже тогда, когда по действию былины он, наоборот, весьма неласков, царь Калин своего же подчиненного татарина называет «поганым», а татарин, передавая грозное приказание князю Владимиру от имени своего повелителя, называет последнего «собака, Калин-царь».
Значительно менее, чем внешняя техника и стилистика былин, разработаны вопросы о приемах былинной композиции. Как в самой архитектонике внутреннего состава былин, так и в формах былинного действия былины далеко не однородны. Прежде всего в этих отношениях будут различаться былины богатырские от былин-новелл, как их давно В.Ф. Миллер различал по содержанию. В богатырских былинах движение отличается центростремительностью к главному действующему лицу — богатырю. Идет оно не всегда прямолинейно, а очень часто с внезапными сдвигами в противоположную сторону. Излюбленным приемом богатырской былины является прием антитезы. (Илья вопреки предостерегающей надписи на распутье трех дорог идет по ним и своими действиями опровергает эти предостережения; Добрыня не слушается наставлений матери и купается в Пучай-реке и т.д.)
Аналогично приему антитезы в развитии действия в богатырских былинах, видим тот же прием контраста и в организации образа былинных героев. В начале былины герой недооценивается, далее опорочивается, враг кажется значительнее его, сильнее, затем все это сразу опровергается дальнейшим и в особенности финальным моментом богатырской былины (богатырь один расправляется с многотысячной враждебной силой). Контрастно, например, обрисованы такие пары, как Илья и Идолище, Потаня и Кострюк, Добрыня и Змей и др.
Для обрисовки богатырей чрезвычайно характерны различные формы гиперболизации как внешнего вида былинных героев и их атрибутов, так и их действий, подвигов.
Былины-новеллы (Чурила и Катерина, Алеша и Добрыня, Хотен Блудович и др.), в отличие от богатырских былин, включают значительно больше элементов чисто драматического действия. Не малую роль в поэтике былин играют различные формы диалога, причем в богатырской воинской былине диалог или вообще прямая речь менее употребительны, чем в былине новеллистической, для которой диалогическая форма изложения в значительной мере является формальным признаком особого былинного жанра. Диалог выполняет существенную динамическую функцию в строении былин, он в значительной мере движет действие в былине.
В отношении звукописи былины стали лишь сравнительно недавно подвергаться научному анализу. Так, например, обстоит дело с рифмой в былине.
Если раньше считалось общепринятым, что былинный стих является нерифмованным, «белым» стихом, то сейчас, по новым исследованиям (В.М. Жирмунский), наоборот, конечной рифме отводится несомненная роль в метрическом строении былины. Правда, в большинстве случаев эта былинная рифма является непроизвольным следствием характерного для былины ритмико-синтаксического параллелизма соседних стихов или полустиший и поэтому в ней преобладают созвучия морфологически тождественных окончаний (суффикса или флексии), например (подлыгаешься — насмехаешься, кушати — рушати, столовым — дубовым). Кроме того, обычное наше представление о рифме в былинном стихе осложняется тем обстоятельством, что в этом стихе при напеве нужно разуметь ударным каждый последний слог, независимо от фонетической ударности этого слога (Ф.Е. Корш).
С этой точки зрения в былине рифмованными окажутся такие слова, как: по солнышку, по месяцу; Никитинич, Иванович. Впрочем, обычное рифмованное созвучие в былине распространяется до третьего слога с конца, приобретая характер дактилической рифмы с метрическим отягчением на последнем слоге (соловьиный — звериный), довольно частые в былине конечные созвучия носят характер глубоких рифм благодаря параллелизму предложений (призадумались — призаслухались). Как видно из последнего примера, для былинной рифмы не важно несовпадение согласных между ударной гласной третьего слога и окончанием (ср. еще поска-кивать — помахивать; хороброей — кленовоей). Вообще в былине большею частью преобладают рифмы неточные, приближенные или даже просто ассонансы, поэтому лучше говорить не о рифмах в былине, а о «рифмоидах» (В.М. Жирмунский).
Тем не менее эти конечные созвучия придают некоторый характер членения былинных стихов на неравномерные и непоследовательные композиционные рифмико-синтаксические единицы (не строфы, а «строфе мы*). Обычно рифма в былине связывает собой два или три идущих друг за другом стиха («А орет в поле ратай, понукивает, А у ратая-то сошка поскрипывает, Да но камешкам омешики почиркивают»).
Иногда встречаются более обширные строфические объединения одной рифмой, обычно в исходе былины или на эффектных вершинах действия. Большею частью в былинах последовательное объединение стихов разными рифмами принимает форму аа — вв — сссх; здесь икс обозначает конечный нерифмованный стих, заключающий собой такую строфему. По приблизительному подсчету в былине имеется около трети стихов в том или другом виде, связанных рифмой «рифмоидом». Качественное и количественное различие в употреблении их зависит часто от художественной манеры и навыков отдельных сказителей.
Помимо конечных рифм в былинном стихе часты начальные и срединные рифмы (основанные на том же ритмикосинтаксическом параллелизме): «Пошипи змей по-змеиному, Зарявкай зверь по-туриному», а также рифмовка полустиший и «подхватывание» второго полустишия в начале следующего стиха («А кто стоя стоит, тот и сидя сидит, А кто сидя сидит, тот и лежа лежит»). Вообще лично мы склонны придавать в былинном стихе больше значения, чем конечным рифмам, другим видам и приемам звукописи, каковы различные виды ассонансов, аллитераций и звуковых повторов, часто организующих собой целые периоды былины. На этих приемах, например, основан приведенный выше запев: «Ай чистый поля были ко Оп-скову, Ай широки раздольица ко Киеву» и т.д.
В этом запеве замечательные свойства каждой местности подобраны не по одному смысловому принципу, но и по звуковому притяжению. Примеры построения целых былинных стихов путем аллитераций довольно часты (ср. «Повели Илью, да по чисту полю, А ко тым полатам полотняныим, Проводили ко палатке полот-няноей, Привели его к собаке царю-Калину»). Звуковому притяжению мы склонны придавать также немалое значение в образовании постоянных эпитетов (ср. «Люто лохалищо, выходы высокие, пиво пьяное» и др.); огромное количество постоянных эпитетов, на наш взгляд, образовало взаимное притяжение плавных согласных рил (сыра земля, стрелочка каленая, стремя булатное и др.)1.
Былинное стихосложение получило разработку известного ученого Ф.Е. Корта. Ритмический склад былинного стиха Корш рассматривает в связи с напевом былины. Былинный стих характеризуется наличием четырех главенствующих ударений, из которых последнее представляет собой указанное выше метрическое отягчение, и при напеве былина нередко сопровождается музыкальным растяжением (долготой). В былинном стихе музыкальное ударение может быть не только ударением слова, но и ударением целой фразовой группы (добрый молодец, золота орда, птицей сбколом).
Для былинного стиха неважно количество неударных слогов в стихе. Число слогов иногда доходит до 14 или 15, но также нередко встречается стих в 8 слогов. Цезура былинного стиха может быть очень подвижной: она может быть женской (У великого князя вечеринка была), мужской (А сидели на пиру честны вдовы) и дактилической (И сидела тут Добрынина матушка) и, как видно из последнего примера, не требует логической остановки.
Былинные напевыу так же как и сюжеты, и стиль, претерпели длинный ряд изменений. Былина имеет несколько типов напева. Из них выделяются два напева: спокойный, даже величавый, и быстрый, веселый — скомороший. Былины исполняются не спеша, ровно, с редкими изменениями темпа. Тягучее однообразие мелодии не только не отвлекает внимания от содержания былины какими-либо музыкальными эффектами, а наоборот, оно успокаивает слушателя, чрезвычайно гармонируя со спокойным, мерным изложением события отдаленных времен.
В целом эти композиционные приемы, соединенные с троекратными или многократными повторениями, с устойчивыми, так называемыми постоянными эпитетами, с веками выкованными образами, с медлительным напевом, придают былевому эпосу своеобразную поэтическую цельность, монументальность, величавость.
В пределах этой традиционной поэтики, однако, открывается простор для индивидуального творческого почина талантливых сказителей. В умении композиционно сладить былину, в комбинировании описательных элементов традиционной поэтики, ее поэтических формул, в пристрастии к отдельным из них в зависимости от собственных вкусов выражается своеобразная поэтическая манера каждого исполнителя былины — сказителя.
Творческая индивидуальность каждого сказителя проявляется очень выпукло и в подборе его репертуара, и в своеобразной трактовке образа былинного героя, а иногда в изменении тех или других подробностей в содержании и в поэтике1.
Зависимость былин от мировоззрения и духовного склада сказителей выражается в самых разнообразных направлениях. В исполнении набожного сказителя герои его былины становятся сами набожными, все время кладут поклоны и кресты. У сказителя, любящего читать книги, невольно и текст былин проникается книжными оборотами речи или отдельными, взятыми из литературы словами. Примером такого исполнителя может быть указана беломорская сказительница Аграфена Матвеевна Крюкова, у которой записывал былины собиратель А.В. Марков.
Индивидуальными особенностями сказителей объясняются и некоторые детали былинного текста. Совершенно понятно, почему у одного из сказителей, по профессии портного, голова Идолища поганого от удара Ильи Муромца «отлетает точно пуговица».
Для оказывания былин требовалась большая восприимчивость. Обычно былину «понимали» в юные годы, хотя редко ее публично исполняли люди моложе сорока лет. Так, например,
один из лучших сказителей, от которого записывались былины в 1926 г., глубокий старик Мякишев рассказывал, что он хорошо помнит приезд в его деревню собирателя А.Ф. Гильфердин-га в 1871 г. На заданный сказителю вопрос, почему же он не спел А.Ф. Гильфердингу былин, Мякишев ответил, что в то время он был еще совсем молодым и хотя и знал былины, но ему и в голову не могла прийти мысль выступить со своими былинами тогда, когда вокруг находились старые прославленные сказители, у которых он учился своему искусству.
Оказывание былин является преимущественно делом людей «степенных» (обычно шестидесяти, семидесяти, а иногда даже девяноста и ста лет). Лучшие сказители обладают замечательной памятью и часто знают десятки тысяч стихов. Таковы
М.С. Крюкова с Белого моря или Г. А. Якушев с Онежского озера. Существовал обычай передачи искусства сказывания былин по наследству от отца к сыну. Примером такой семейной традиции может быть знаменитая семья сказителей Онежского края Рябининых, у которых искусство сказывания былин можно проследить с XVIII в. до наших дней.
Первым известным нам знаменитым сказителем-классиком из этой семьи был Трофим Григорьевич Рябинин, от которого было записано Рыбниковым и Гильфердингом двадцать три былинных сюжета. Вот как описывает П.Н. Рыбников свою встречу с Т.Г. Рябининым: «Черезпорог избы переступил старик среднего роста, крепкого сложения, с небольшой седой бородой и желтыми волосами. В его суровом взгляде, осанке и поклоне, поступи и во всей его наружности с первого взгляда были заметны спокойная сила и сдержанность»1. Рассказывая о том, как он поет, Рыбников писал: «Напев былин был довольно однообразен, голос Рябинина, по милости его шести с половиной десятков лет, не очень звонок, но удивительное умение сказывать придавало особенное значение каждому стиху. Не раз приходилось бросать перо, и я жадно прислушивался к течению рассказа, затем просил Рябинина повторить припев, и он нехотя принимался исполнять мои пропуски. И где Рябинин научился такой мастерской дикции! Каждый предмет выступал у него в настоящем свете, каждое слово имело свое значение!»1
Этот сказитель передал свое искусство своему сыну Ивану Трофимовичу, не менее знаменитому мастеру сказа. Слава об его искусстве облетела всю Россию. Он после смерти отца выступал в 90-х годах со оказыванием былин во многих городах, и его возили даже за границу. Очевидец2 в таких словах описывает творческий метод этого замечательного сказителя: «Когда И/Г. поет свои былины, обычно за работой уча им и своих детей, — в эти моменты чувствуется в нем очень ярко проявление личного творчества. Удерживая в большинстве случаев лишь общее содержание запавшей некогда в память былины, певец применяет различные уже готовые поэтические картины и выражения, творит новые, в одном месте сгущает краски, в другом опустит две-три подробности, подчас забытые, а подчас не заслуживающие сочувствия или внимания, и стройно, красиво развертывается перед слушателем старая песня на новый лад».
И.Т. Рябинин не любил, когда во время его многочисленных выступлений в школах кто-нибудь из учителей требовал у него пропуска того или иного «непристойного» стиха в былине.
«А я как могу не петь-то? Нешто из песни слова-то выкинешь? На то она и старина, что как старики певали, так и нам петь надо. Сам знаешь, не нами сложено, не нами и кончится».
Не признавал он и исполнения былин не полностью, а частями, отрывками: «А может, лучшие-то слова как раз к концу скажутся», — говорил он.
От Ивана Трофимовича перенял искусство оказывания былин его пасынок, Иван Герасимович Рябинин-Анд реев, выступавший в предреволюционные годы в Петербурге, и, наконец, представителем последнего поколения сказителей в семье Рябининых является сын Ивана Герасимовича, молодой крестьянин-колхозник, живущий сейчас на родине Рябининых, в деревне Гар-ницах Кижского района, на Онежском озере, — Петр Иванович Рябинин-Андреев. В творчестве его видна прекрасная семейная традиция, передававшаяся из поколения в поколение. Однако наблюдение над былинным репертуаром у сказителей из одной семьи на протяжении четырех поколений приводит к определенным выводам о постепенном угасании былинного творчества. У каждого нового поколения уменьшается количество исполняемых былин. Так, например, от Трофима Григорьевича было записано двадцать три сюжета (хотя очень возможно, что знал он их еще больше), тогда как современный сказитель П.И. Рябинин-Андреев знает всего лишь восемь сюжетов.
Происходят, несомненно, утраты и поэтических приемов оказывания. Современные сказители забывают и утрачивают разнообразные музыкальные мотивы, и если Т.Г. и И.Т. Ряби-нины исполняли свои былины на несколько (до десяти) различных мотивов, то правнук все былины поет только на два музыкальных мотива1.
На протяжении всего времени, когда велось записывание былин, фольклористы-собиратели слышали немало рассказов и преданий о многих выдающихся сказителях, память о которых жива более столетия и распространилась на большую округу. Выдающиеся сказители были учителями ряда поколений. В манере оказывания былин, сюжетах и приемах как словесного, так и музыкального оформления можно определенно видеть целые школы сказителей, восходящие к отдельным лучшим мастерам. Кроме Рябининых в Онежском крае известным сказителем был В.П. Щеголенок, которого лично знал Л.Н. Толстой и от которого заимствовал ряд сюжетов для своих произведений (в частности, для рассказа «Чем люди живы») , в 1926 г. былины записывались от двух его дочерей — глубоких старух. На Кенозере (бывшей Вологодской губ.) во второй половине XIX в. жил знаменитый сказитель Сивцев-Поромский, создавший свою «школу» сказителей, последние представители которой живут до сих пор.
Большой теоретический интерес представляет творчество упомянутого выше сказителя Григория Алексеевича Якушова с восточного берега Онежского озера. Экспедициями 1926 и 1928 гг. от него было записано 37 былинных сюжетов. Как оказалось, Якушов является учеником трех талантливых сказителей эпохи Рыбникова и Гильфер-динга: Ивана Фепонова, Никифора Прохорова (Утицы) и По-тапа Антонова. Сравнительное изучение текстов Якушова с соответствующими текстами его учителей (по сборникам Рыбникова и Гильфердинга) обнаруживают не механическое следование им, а выработку Г.А. Якушовым самостоятельного, индивидуального стиля, свидетельствующего о большой творческой работе этого прекрасного сказителя1.
Авторы: Владимир Аникин, Юрий Матвеевич Соколов
Материал создан: 04.09.2016
