«Русский вопрос» и политика на современном этапе отечественной истории
В отечественном контексте термины вроде «российской нации» и «российского народа» бессмысленны, а миф «политической нации» не обладает мобилизующим свойством, потому что у нас господствует прямо противоположная тенденция этнизации сознания и идентичности. Возможно ли в таких условиях обеспечить политическое единство России и сформировать идентичность нового государства? Да, если фокусировать государственную политику на активации связанного с государством аспекта этнической идентичности проживающих в России этнических групп. А в этом отношении вне конкуренции находятся русские - основной этнический массив населения страны, народ, чья идентичность в наивысшей степени тематизирована государством.
Если не ясное понимание, то подспудное ощущение решающей роли русского народа для формирования современной российской государственности проглядывало в «новом государственничестве» - политике стимулирования и поощрения государственного патриотизма, основные контуры которой заметны еще с середины прошлого десятилетия . Эта политика нашла свое выражение в обогащении официального лексического ряда патриотической и державной риторикой, дозированном и вербальном антивестернизме, продвижении в общественно- политический дискурс категорий «национальных ценностей», «национальных интересов» и «национальной идеи», государственной поддержке Русской православной церкви, манипуляции имперскими символами .
Здесь проглядывает очевидное сходство с использованием имперских
702
мотивов И.В.Сталиным в 40-е - начале 50-х годов XX в. Историческая несоразмерность этой аналогии лишь ярче оттеняет функциональное сходство проводившейся политики. В обоих случаях речь шла об обеспечении власти дополнительным источником легитимации и инкорпорировании старых идентитетов в конструируемые государством новые идентичности. Также предпринималась попытка мобилизовать традиционную государственную идентичность русских при одновременном пренебрежении этнической идентичностью и враждебном отношении к русскому национализму. Как сталинский «национал-большевизм», так его модифицированная государственническая реплика конца XX в. не изменили (и вообще не задавались такой целью) принципиальных оснований существовавших политических и экономических систем, а лишь обеспечили их идеологическое и пропагандистское прикрытие и дополнительную легитимацию. Но на эволюцию политических режимов такая политика, безусловно, повлияла.
Принципиальное сходство состояло также в том, что изменения в идеологии представляли своеобразный ответ правящего класса на фундаментальные потребности отечественного общества, в котором после фазы революционных потрясений оформился консервативный запрос на порядок, стабильность и сохранение части основ прежнего бытия. Помимо этого, в России второй половины 90-х годов XX в. и начала XXI в. артикулирование идеи и символов государства было призвано компенсировать его реальную слабость и канализировать нараставшие патерналистские настроения отечественного общества.
Современная российская элита использовала массовые настроения в собственных интересах. По точному наблюдению израильского историка и политолога И.Брудного, движущий мотив неогосударственничества российской элиты носил корпоративный характер - легитимировать «//^либеральную модель капитализма», при которой эта элита оставалась «главным центром экономических решении» .
Аналогия со сталинской эпохой полностью улетучивается при оценке эффективности политики государственного патриотизма. Не произошло общественного подъема, а результаты оказались противоположны ожиданиям. Исследование Фонда «Общественное мнение» (ФОМ) рубежа 2000 и 2001 г. показало, что патриотизм как социализированное чувство, в основании которого лежат ценностно-нормативные и интеллектуальные обоснования, принцип взаимной ответственности и взаимных обязательств между человеком и государством, переживает драматический кризис. Более того, в массовом сознании комплекс патриотических переживаний оказывается не просто вне государства, он выступает его антиподом: «там, где есть патриотизм, нет места власти, а там, где есть власть, там нет места патриотизму». Хотя социализированный патриотизм более не воспринимается обществом как основополагающая ценность (таковым его назвали лишь 3 % респондентов), вывод об атрофии этого чувства был бы поспешен .
Во-первых, дефицит социализированного патриотизма в какой-то мере компенсируется патриотизмом личностным, интимным - привязанностью к «малой родине», к месту рождения, к собственной семье .
Во-вторых, понятие «Родины» («Отечества»), выступающее одним из фокусов социализированного патриотизма, в 90-е годы в наименьшей степени подверглось ценностной инфляции, сохранив для русских высокую значимость .
В то же время на массовом уровне произошла отчетливая дифференциация понятий «Родина» («Отечество»), «народ» и «государство». В 90-е годы социализированный патриотизм ориентировался преимущественно, если не почти исключительно, на первые два идентитета, которые - явно или неявно, осознанно или не очень - противопоставлялись государству. Новым это выглядело лишь в сравнении с советской эпохой, отчасти преуспевшей в формировании чувства тождества «советской Родины» с «государством» и «народом». Однако в досоветскую эпоху государственная и этническая идентичности также находились в конфликтных отношениях .
Вопреки своим целям, официозная политика государственного патриотизма усилила противопоставление «государства» и «народа» и привела к конфликту между обществом и государством. Она представляет собой патриотический симулякр - манипулирование идеологическими «пустышками», символами без содержания, чье назначение состоит в ситуативной мобилизации и пропагандистском прикрытии. Подобная политика стимулирует не столько патриотические чувства и лояльность по отношению к власти, сколько отторжение государства как такового .
Иной исход трудно было ожидать в ситуации, когда патриотические знаки и символы не были подкреплены соответствующим изменением реальной политики, оказавшейся диаметрально противоположной пропагандируемым ценностям, а призванные задавать обществу образцы и нормы поведения элитные группы демонстрировали крайний эгоизм и своекорыстность. Другими словами, предлагавшиеся обществу «парадные» ценности противоречили ценностям самой элиты, а «правда жизни» - создаваемые российской действительностью» образцы и нормы социальногоповедения - разрушала любые эталоны и идеальные модели .
Фиаско политики государственного патриотизма служит симптомом того, что русские отказывают государству в его фундаментальном праве служить источником «больших» смыслов, идеальных императивов и целеполагания.
Свобода от «всесильного монстра» государства - а это стремление составило нерв демократической революции в России - обернулась его разрушением, катастрофическим снижением эффективности
государственных институтов, массовым отчуждением от нового государства. Оно воспринимается русскими с недоверием, стыдом и подозрением, кажется им чужим и враждебным. О глубине и драматизме этого отчуждения свидетельствует то, что в конце 90-х годов «инородность» государства основному этническому массиву России осмысливалась не только в политико-социальных, но и в этнических категориях.
В начале 1999 года почти треть (точнее, 32 %) населения России соглашалась с тезисом о том, что «власть в России находится в руках евреев»; отказались разделить это мнение 37 % респондентов, при 32 % затруднившихся с ответом. Поскольку число респондентов, склонных возлагать на эту этническую группу ответственность за политические и экономические провалы российской власти, меньше в разы (от 5 до 13 %), то приведенные цифры вряд ли можно трактовать как тревожно высокийуровень юдофобских настроений в России .
Скорее мы имеем дело с инверсией: неэффективная и отчужденная от общества власть воспринималась как этнически чужая, «нерусская».
Соответственно изменение ее этнического облика, «обрусение» виделось средством преодоления отчуждения общества от государства и повышения эффективности последнего.
Формировавшийся в российском обществе постреволюционный запрос на порядок, стабильность и возвращение государства открыл возможность его валоризации - позитивной переоценки массовым сознанием. При этом отношение к государству вследствие произошедшего, по мнению социологов, «неоконсервативного синтеза» - слияния «черт, характерных как для традиционного в России понимания соотношения общества и власти, так и новых общественных отношений, сформировавшихся за последние десять лет» - стало носить болеепрагматичный, рациональный и взвешенный характер .
Уйдя от антигосударственнического полюса русского этнического архетипа, маятник массовых настроений не остановился в диаметрально противоположной позиции. Сакрализация государства - выбор незначительного меньшинства. Общенациональный опрос обнаружил лишь 7 % «жестких» сторонников традиционного понимания государственничества (доминирование государства над личностью,патернализм и закрытость страны) . В то же время доля респондентов, выбравших «комфортную, удобную для жизни страну, в которой на первом месте стоят интересы человека, его благосостояние и возможности развития» более чем в три раза превысила долю сторонников идеала «могучей военной державы, где во главе угла стоят интересы государства, его престиж и место в мире» (76 % против 24 %) .
Гипергосударственническая тенденция локализована в группах населения с низким уровнем образования и высокой долей пожилых людей . Она носит угасающий характер, а база ее поддержки в силу своих социально-демографических характеристик даже потенциально не может составить точку кристаллизации мобилизационного меньшинства.
Об ослаблении полюса традиционного государственничества свидетельствует его постепенный дрейф в прошлое. Русские гордятся своейстраной и ее историей (это чувство испытывали 80,5 % респондентов ), особенно высоко оценивая пики имперского взлета - эпоху Петра I и Екатерины II, а также время национального сплочения - период Великой Отечественной войны . Но русский исторический миф не проецируется на современность, он лишен жизнеутверждающего пафоса и мобилизационного порыва, представляя лишь ностальгию по государственному могуществу и национальной консолидации. Даже традиционалисты, не говоря уже о либералах, не готовы жертвовать сиюминутными, текущими интересами ради страны и государства, историей которых они так гордятся. Потенциально мобилизационная позиция - готовность к жертвам во имя будущего страны - выглядит «парадной», а не интериоризованной ценностью .
Может показаться, Россия наконец-то выстрадала более взвешенное и разумное отношение к государству, нащупала «средний путь» между всеподавляющим Левиафаном и разрушительным русским бунтом. Однако новое - рациональное и прагматичное - отношение русских к государству послужило и новым, отличным от традиционного, основанием для его оценки. Повышение ценности государства как теоретического норматива, как идеи, не повлекло за собой позитивного отношения к актуальному государству. Эти две линии не совпали и даже оказались разнонаправленными.
Общественный запрос на возвращение государства сформировался уже довольно давно: рост числа сторонников идеи «укрепления России в качестве великой державы» с 41, 4 % в 1995 г. до 48,3 % в 2001 г. нельзя назвать драматическим. Но только на рубеже столетий в России открылась возможность персонификации государственнических устремлений общества. Президент В.В.Путин воплотил классический тип русского суверена - фигуры, которую все элементы отечественного социума записывали в «свои». Но, как показывают социологические опросы, высокое и беспрецедентно устойчивое доверие к президенту Путину не распространяется на основные государственные и политические институты. Уровень доверия к ним, несмотря на некоторые флуктуации, остается довольно низким, а в ряде случае - чрезвычайно низким. Более половины респондентов не доверяют государственным институтам, с деятельностью которых им чаще всего приходится сталкиваться в повседневной жизни - милиции (60,3 %) и местной власти (58,2 %) .
Другими словами, валоризация олицетворяемой фигурой президента идеи государства не привела к позитивной переоценке актуального государства и политической системы. Парадоксальная ситуация - президент находится в фокусе государственнических настроений, а государство вызывает нарастающее разочарование - представляет исторически устойчивую проекцию русского сознания, которое традиционно испытывало пиетет по отношению к суверену и отвергало «средостение» между царем и народом.
Хотя фигуре президента удалось несколько снизить напряженность в отношениях между обществом и государством, отчуждение народа от власти не уменьшилось, а выросло. Доля русских, отрицающих возможность какого-либо эффективного влияния на власть, устойчиво росла: с 42 % в 1995 до 59,6 % в 2001 г. В природе этого отчуждения можно усмотреть «неоконсервативный синтез». К традиционным основаниям настороженного отношения русских к государству добавился качественно новый элемент - апелляция к принципам и нормам демократии. Вполне адекватное представление русских о демократии и ее основных чертах вступило в фундаментальное противоречии с невозможностью обнаружить демократию в действительности, главной причиной чего люди считают «приватизацию» демократии элитой. Ровно две трети отечественного общества (66,6 %) в начале XXI века считали, что «демократические процедуры - это пустая видимость, а страной управляют те, у кого больше богатства и власти» .
В массовом сознании происходит «минимизация» актуального государства. Предъявление ему требований, даже обоснованных, выглядит бессмысленным делом, ввиду того, что дистанция между властью и обществом увеличивается; власть рассматривается заведомо нечестным партнером; за государством не ощущается способность выполнять даже свои базовые функции. Освободившееся от обязательств по отношению к обществу государство встречает симметричную реакцию: люди предпочитает чувствовать себя свободным от любых обязательств по отношению к нему. Полагая, что «государство обязано всегда быть честным со своими гражданами», они в то же время считают, что «врать государству не зазорно, поскольку оно обманывает граждан» Популярные идеи «укрепления России как правового государства» (число ее сторонников выросло с 30,3 % в 1995 г. до 46,5 % в 2001 г.) и равенства всех граждан перед законом (рост с 53,9 % в 1998 г. до 83 % в 2001 г.) в массовом сознании сочетались с признанием приемлемости нарушения закона и обмана государства. Лишь каждый пятый (19,6 %) респондент считал безусловное законопослушание незыблемым правилом повседневного поведения, в то время как 46,2 % заявляли, что законы надо соблюдать, только если это делает сама власть . В общем, ситуация с фундаментальной либеральной ценностью - законом («где нет закона, там нет свободы» - Локк) - откровенно удручает. Однако такой результат неизбежен: законопослушное общество не может возникнуть раньше законопослушной власти.
Власть воспринимается массовым сознанием как главный источник беззакония: 96 % респондентов «считают, что в стране царит произвол властей . Свыше половины из них убеждены, что найти защиту от этого произвола в сегодняшней России невозможно. На суд как на защитника рассчитывают 9 % , на "братков" и взятку - 11 %» . Надо признать адекватность этого восприятия и справедливость высказанных упреков. Именно государство последние полтора десятилетия разрушало правовые нормы, моральные и социальные конвенции. Оно отказалось от фундаментальной прерогативы определения что справедливо, а что нет (а это и есть глубинный смысл существования любого государства), поэтому отношение к актуальному российскому государству стало основываться на презумпциях виновности и недоверия.
Признавая нормативную ценность государства и его теоретическую важность, подавляющее большинство населения отказывает актуальному государству в легитимности — праве служить источником целеполагания и «больших» смыслов (80 % населения «не представляют себе даже, какое именно государство создается сегодня в России, к какой цели она движется» ), выступать гарантом справедливости, законности и порядка. В перспективе общественного мнения современное российское государство зиждется на фигуре популярного суверена (в то время как основные государственные институты скомпрометированы и делегитимированы), а также на негативистском «общественном договоре»: люди не выступают против власти, пока она не мешает им жить, не оказывает на них чрезмерного давления.
Таким образом, провал проекта «политической нации» был обусловлен не только ложностью его интеллектуальных оснований и слабостью соответствующего мифа, но и провалом самого «конструктора» новых идентичностей - государства, не обретшего массовую, низовую легитимность. «Новое государствепничество» оказалась имитационной стратегией, способной продуцировать лишь симулякры. Содержание новой государственной идентичности в России составляют не лояльность государству и стремление к интеграции с ним, а прямо противоположные чувства.
Однако самый неожиданный итог незадавшегося строительства «российской политической нации» состоит в том, что им был стимулирован процесс этнизации русского сознания и русской идентичности. Вместо «политической» в России складывается «этническая» нация.
Заключительный этап советской истории и начальная стадия постсоветского развития прошли под знаком национализма. Закат СССРбыл ознаменован подлинным взрывом национальных движений . В возникших на его обломках новых независимых государствах власть оказалась в руках националистических движений или старой партийно- советской элиты, перекрасившейся в национальные цвета и умело воспользовавшейся благоприятной политической конъюнктурой для освобождения от опеки Кремля и утверждения безраздельной полноты власти в собственных республиках. Хотя к середине 90-х годов националистическая стихия ослабла, национализм остается важным фактором легитимации постсоветских государств: он обосновывает их право на независимое существование, служит основой официальной идеологии и пропагандистской доктрины. Националистические движения и партии играют важную роль в политической жизни бывших советских республик.
Россия явно выбивалась из этого ряда. Национализм самого большого народа СССР - русского - не принял сколько-нибудь широкого характера. Русский национализм как политическое течение был слабым и маловлиятельным. Доминировавшая в общественной жизни России интеллигенция демократической ориентации относилась к проявлениям русского национального самосознания индифферентно, если не враждебно, и не пыталась, в отличие от интеллигенции других советских республик, соединить национальные и демократические ценности. Российская политическая элита в массе своей также избегла инфицирования вирусом национализма. Однако приблизительно с конца 1993 г. ситуация стала меняться. На парламентских и президентских выборах русские националисты получили ощутимую поддержку общества. В официальной лексике и пропаганде все чаще стали появляться обороты и идеи, заимствованные из лексики и идейного арсенала национализма. Хотя русский национализм не определяет содержание отечественной политики, тем не менее он превратился в значимый фактор жизни страны, который уже нельзя просто игнорировать.
Автор текста: Валерий Соловей
Материал создан: 15.12.2016
