«Русский вопрос» и внутренняя политика России в меняющемся историческом контексте
Однако позиция Бухарина была не более, чем отражением взглядов В.И.Ленина, который в своем политическом завещании по национальному вопросу - работе «К вопросу о национальностях или об "автономизации"» фактически отождествил «истинно русского человека» с образом «великоросса-шовиниста, подлеца и насильника». «Благодаря авторитету Ленина и значимости его высказываний, приобретавших для партии характер руководящих указаний, было положено начало целенаправленной политике игнорирования национальных интересов русских. Особенно ярко это проявилось в борьбе с "колонизаторством" на национальных окраинах. Проблемы, связанные прежде всего с земельными взаимоотношениями, действительно имели место. Но им был придан сугубо этнополитический характер, тем более, что X и XII съезды партии, нак оторых специально рассматривался национальный вопрос, прошли под лозунгами борьбы с великорусским шовинизмом» .
Задним числом, после гибели СССР можно с уверенностью утверждать, что настороженность коммунистической власти в отношении русского народа была небеспочвенной, хотя в историческом контексте 20-х - начала 30-х годов XX в. она приняли явно избыточную и иррационально жестокую форму преследования русской этничности. Сокрушительный удар был нанесен по олицетворявшему русский этнический принцип православию, жесточайшим преследованиям подверглись образованные слои старого русского общества, в ходе сталинской модернизации было безжалостно разрушено традиционное мировоззрение основной части русского народа - крестьянства .
Так, в Киргизии второй половины 20-х годов прошлого века произошли массовые столкновения местного и русского населения. Причиной чему стала так называемая «сафаровская реформа», когда земли, принадлежащие русским поселенцам, передавались «коренным» жителям, которые ей «не пользовались, обрабатываеть ее не стали, а жилые дома превратили в конюшню» .
Беспощадно подавлялись любые проявления русского национального самосознания. Малейшее указание на специфические русские интересы квалифицировалось как проявление «великодержавного русского шовинизма» с соответствующими жестокости той эпохи выводами , а на русских - «бывшую угнетающую нацию» - возлагалась коллективная ответственность за мнимые и реальные прегрешения царизма. Даже слова «русский» и «Родина» были изъяты из употребления или использовались исключительно в негативном смысле, а проявление любого, даже научного, интереса к русскому народу рассматривалось как «контрреволюционная вылазка» .
Однако подчеркнуто русофобский фасад (трудно иначе охарактеризовать дискурс и социальные практики коммунистической власти в первое пятнадцатилетие ее существования) скрывал точно схваченное понимание кардинальной угрозы, которую русская стихия представляла институту государства и власти как таковым - вне зависимости от их социально-политического характера.
Между тем большевиками двигал пафос формирования кардинально нового в человеческой истории социополитического, экономического и культурного порядка, радикально порвавшего со старым миром, отряхнувшего даже его прах . В контексте этой подлинно титанической задачи русская этничность выглядела двойственно: с одной стороны, выступая в дореволюционной ретроспективе создательницей и опорой империи, она тем самым отождествлялась с подлежащим тотальному разрушению старым порядком; с другой стороны, русская стихия воплощала тот самый Хаос, который надлежало трансформировать, переплавить в новый мир. Но в обоих случаях русскость подлежала преодолению.
Тем самым элиминирование русской этничности или, как минимум, подозрительное и настороженное отношение к ней имело серьезные основания с точки зрения устойчивости новой власти и в контексте большевистской доктрины. Но формы и проявления этой политики явно выходили за пределы разумного, характеризовались чрезмерностью и избыточной жестокостью .
Ряд обстоятельств придал этой политике заметный налет иррациональности. Во-первых, значительную роль в новой власти играли этнические нерусские, которые даже при самом искреннем и последовательном интернационализме не могли удержаться от бессознательной мести ассоциировавшимся с институтом царизма русским «угнетателям». Контраргумент, что иные нерусские коммунисты нередко вели себя как отъявленные русские империалисты и шовинисты (например, в хрестоматийной скандальной предыстории образования СССР) не убедителен: они защищали не интересы русского народа, а принцип единого государства, где перед националами открывался несравненно более широкий социальный и культурный горизонт, чем в их собственных «удельных княжествах». Функционирование союзного государства обеспечивалось эксплуатацией русских (более широко - восточнославянских) этнических ресурсов в несравненно большей мере, чем существование «старой» империи.
Безусловный приоритет государственных интересов над этническими был характерен и высшей коммунистической элите русского происхождения. Например, М.И.Калинин, призывал поставить малую народность в заметно лучшие условия по сравнению с большой (имелось в виду русской) . Более того, этничность вынуждала номинально русскую элиту к подчеркнутой демонстрации собственного интернационализма и пренебрежения русскостью, дабы не быть заподозренной в русском национализме. И такое положение дел сохранялось вплоть до последних дней существования СССР, о чем некоторые русские представители высшего эшелона советской элиты впоследствии с сожалением отзывались в своих мемуарах . В 1920-е же годы многие видные русские большевики были настроены откровенно русофобски.
Во-вторых, критическая зависимость коммунистической власти (пока она не окрепла) от настроения и поведения русской массы провоцировала естественную компенсаторную реакцию. Люди, обязанные приходом к власти русскому мужику, испытывали по отношению к нему не чувство благодарности, а прямо противоположные эмоции, и своей жестокостью изживали пережитую ими унизительную зависимость.
В-третьих, в поведении первой генерации советской элиты явно прослеживался сектантский (а большевистская партия в дореволюционный период очень напоминала религиозную секту) комплекс: осознание себя в качестве носителей высшей истины, высокая харизматичность, чувство превосходства по отношению к автохтонному населению, ощущение избранничества и мессианизма . Вкупе с технократическим подходом и радикальным доктринальным утопизмом это порождало пренебрежительное и утилитарное отношение к русскому народу как строительному материалу нового мира, той tabula rasa, на которой напишут новые и красивые слова.
Коммунистическая стратегия в отношении русского народа, концептуализированная знаменитой ленинской формулой об интернационализме, который «должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически» , была далеко не случайностью и ситуативным пропагандистским лозунгом, не только доктринальным аспектом или рациональным расчетом. Она была устойчивым и глубоким психоэмоциональным убеждением и именно поэтому оказалась тем единственным «ленинским заветом», который последовательно выполнялся до последних дней существования коммунистической власти .
К середине 20-х годов в основном сложилась и стала активно претворяться в жизнь партийная концепция ликвидации фактического неравенства республик. В практическом плане это означало приоритетное развитие национальных окраин и отсталых регионов за счет более развитых, в первую очередь великорусских и украинских. «На протяжении всех 20-х годов для национальных регионов был характерен более высокий удельный вес нового строительства, чем в целом по Союзу. Если в первую пятилетку (1928-1932 годы) капиталовложения в новое строительство по отношению ко всей сумме капиталовложений в промышленность составили по СССР в целом 42,4 %, то по республикам Закавказья этот показатель составил - 65 %, по БССР - 58,3, по Казахской ССР - 63, по Туркменской ССР - 74,3 %. Во второй пятилетке в восточные районы было направлено около половины всех капиталовложений, направляемых на новое строительство объектов тяжелой промышленности» . За финансовыми потоками из центра на окраины следовало перемещение предприятий и трудовая миграция, ведь собственных квалифицированных кадров в национальных регионах попросту не было.
Даже индустриализация Украины с ее преимущественно занятым в сельском хозяйстве местным населением на первых порах осуществлялась русскими руками: «...в середине [19]20-х годов на Украине доля русских среди рабочих промышленности была равна 35 %, среди специалистов и руководителей, занятых в промышленном производстве, - 37 %, что было выше доли русских в занятом населении республики в 3 раза» . А на национальной периферии, например, в Грузии или, тем более в Узбекистане, доля русских в индустриальном производстве во много раз превышала их долю в населении республик. Так, в Узбекистане середины 1920-х гг. русские, составлявшие всего 5 % республиканского населения, в то же время давали 40 % всех рабочих в промышленности и около 70 % специалистов
Фактические «репарации» со стороны бывшей «угнетающей нации» не ограничились лишь начальной стадией социалистической модернизации, политика «перекачки» средств и ресурсов составила магистральную тенденцию советского строя на протяжении всей его истории. Это не миф патриотической историографии, а научный вывод, который имплицитно содержится и в работах ряда западных исследователей. СССР, как утверждается в одной из последних монографий по истории национальных отношений в довоенном Советском Союзе, представлял собой «империю аффирмативных акций» , то есть проводил сознательную и целенаправленную стратегию развития и поощрения советских меньшинств, этнической периферии. Требовавшиеся для этого значительные ресурсы изымались у восточнославянского этнического ядра; в сущности, само это ядро и было главным ресурсом нового строя.
СССР действительно был «империей наоборот», то есть такой государственной конструкцией, где номинальная метрополия ущемлялась и дискриминировалась в пользу периферии. И чем могущественнее становилась страна, тем больший объем ресурсов перекачивался, перенаправлялся от ее ядра к периферии. «Россия все более обессиливала от навязанной ей роли донора, снабжения "братских народов" топливом, техникой, производственными кадрами. Превратившись в своего рода "внутреннюю колонию", фактический источник достаций национальным республикам, она была по существу обречена на экстенсивную модь общественного развития» .
Так, с начала 1970-х гг. Советский Союз выручил около 150 млрд. нефтедолларов, одновременно в республики Средней Азии было вложено 150 млрд. рублей (по тогдашнему паритету покупательной способности рубль не существенно отличался от доллара) - и в основном не в развитие производства, а в фонды потребления, потому что среднегодовой прирост населения в этих республиках в 60-80-е годы XX в. был в 3-4 раза выше, чем в России . В то же время местное население слабо участвовало в современных производствах: в новых промышленных центрах коренные жители составляли всего 20 % против 50-60 % в крупных и малых городах со старой промышленностью . Костяк инженерного и высококвалифицированного рабочего корпуса Средней Азии составляли восточные славяне, а львиная доля в фондах потребления причиталась многодетным азиатским семьям, причем сами эти фонды формировались преимущественно за счет той же России.
И среднеазиатская ситуация была не исключением, а лишь наиболее ярким и вопиющим выражением общего правила. Производство на душу населения в РСФСР было в 1,5 раза выше, чем в других республиках (при том, что рост капиталовложений из госбюджета в Кавказ и Среднюю Азию был в 5-6 раз больше, чем в русские регионы), а потребление - в 3-4 раза ниже, чем в Грузии, Армении, Эстонии. Правда, по причине демографического бума среднедушевые доходы в Средней Азии были ниже российских в 2-3 раза .
На протяжении всей советской истории именно России и русским суждено было служить мотором социалистического строительства и источником ресурсов для ускоренного развития национальной периферии. Эту жертвенную роль с ними делили украинцы и белорусы. Только три республики - РСФСР, УССР и БССР (возможно, еще Азербайджан) на исходе коммунистического строя были донорами союзного бюджета, все остальные республики - его реципиентами .
Это - красноречивый итог политики «равномерного размещения» промышленности, производительных сил в Советском Союзе. Ее частичные достижения и успехи не поколебали значения России и Украины как экономического ядра страны. В той мере, в какой эта политика удалась на национальной периферии, она была следствием преимущественных усилий восточнославянского этнического ядра, составлявшего костяк индустриальных рабочих и инженерного корпуса страны . На исходе советской эпохи «почти во всех республиках (кроме Белоруссии и Армении) в составе занятого русского населения... относительная численность работников индустриальных отраслей была выше, чем у коренных
национальностей, особенно в республиках Средней Азии». Даже на Украине русские составляли более четверти всех занятых в индустрии .
Таким образом, цена доктрины «выравнивания» и «возмещения» выглядела чрезмерно высокой даже с позиции экономической целесообразности. Что уж говорить о русском народе, за счет которого она осуществлялась. С точки зрения его фундаментальных интересов, то была настоящая катастрофа. О подлинном трагизме русской ситуации дает косвенное представление то обстоятельство, что против партийной политики решился выступить даже один из крупнейших советских руководителей, глава Совнаркома А.И.Рыков. На объединенном Пленуме ЦК и ЦКК (июль-август 1927 г.) он заявил, что РСФСР является наиболее отсталой из республико по оплате культработников. Но попытка выравнять положение дел была расценена как великорусский шовинизм . «При обсуждении союзного бюджета он возражал против значительно более быстрого роста бюджетов остальных национальных республик по сравнению с ростом бюджета РСФСР и заявлял, что считает «совершенно недопустимым, что туркмены, узбеки, белорусы и все остальные народы "живут за счет русского мужика"»
Однако у экономически нерациональной политики, - а в хозяйственном ракурсе целесообразнее выглядела первоначальная максимальная концентрация ресурсов и усилий в экономически развитых регионах, то есть в европейской России и на Украине, - были очень веские основания, причем не только доктринального толка (подразумевая идеи интернационального долга и грядущего слияния национальностей).
Первое из этих оснований парадоксально коренилось в русской культуре и русской идентичности. Мощный русский мессианизм никуда не исчез, а лишь облекся в новую - коммунистическую - форму. В советскую эпоху он имел два аспекта: внешний - «первое в мире государство рабочих и крестьян» прокладывало новые пути всему миру, всему человечеству и внутренний - русские приобщали к прогрессу народы северной Евразии, восстанавливали справедливость в отношении «аутсайдеров» истории . Помощь «братьям» внутри страны и вовне была, в том числе, добровольно взятым на себя моральным долгом, а не только навязанным императивом. Как «старая» империя, так и Советский Союз существовали и развивались, опираясь не только на материальные ресурсы России и биологическую силу русских, но и, не в меньшей степени, на их символические, моральные, экзистенциальные ресурсы. Проще говоря, у русских брали потому, что они внутренне готовы были отдавать, а когда эта готовность иссякла, улетучился и Советский Союз.
Второе основание относится к сфере политической прагматики. Перед главными задачами континентальной политии - сохранением территориальной целостности, поддержанием политической стабильности и статуса великой державы - любая идеологическая доктрина отступала на второй план или адаптировалась к практическим потребностям решения этих задач .
Залогом стабильности «старой» империи ее власть считала этнических русских, в то время как периферийные народы рассматривались с точки зрения потенциальной или актуальной сепаратистской угрозы. Но держатели коммунистической власти собственными глазами могли наблюдать, что распад империи начался с номинальной метрополии и под натиском русских, а национальные окраины лишь воспользовались открывшимися возможностями . Поэтому в первое пятнадцатилетие советского строя формула внутренней стабильности изменилась: лояльность националов «покупалась» как противовес потенциальной угрозе государственности вообще и новой власти в частности, со стороны этнического ядра страны - русских.
Коммунистическая власть последовательно и целенаправленно поощряла развитие самосознания нерусских народов . Хотя впоследствии это направление советской политики ослабло, оно никогда полностью не исчезало и не сходило на нет. Результатом проводившейся с 1920-х гг. стратегии так называемой «коренизации» стало формирование амбициозных этнических элит и престижных институтов национально-государственных образований. В более широком смысле в Советском Союзе, представлявшем по форме федерацию народов, а не территорий, были созданы институциональные, экономические, кадровые и социокультурные предпосылки для формирования новых наций и возникновения национальных государств. Привязав национальную принадлежность к территории и введя ее паспортное установление, режим институционализировал этничность, следствием чего стало формирование наций и строительство «национальных домов» - квазигосударственных образований - даже там, где их исторически никогда не существовало .
Без повивальных усилий коммунистической власти у подавляющего большинства постсоветских независимых государств было не очень много шансов обрести собственное историческое бытие или же путь к нему оказался бы гораздо более длительным, трудным, извилистым и без гарантий на успех. Это относится не только к среднеазиатским государствам, Казахстану, Азербайджану и Белоруссии, которые лишь в новейших доморощенных мифах обладают собственной традицией государственности, но даже к Украине - одной из крупнейших (по территории и численности населения) стран Центральной и Восточной Европы.
«...Сегодняшнее украинское государство родилось благодаря коммунистам. Именно их тоталитарная рука, проведя в 20-е годы "большевистскую украинизацию", подготовила истинное рождение украинской нации. И уже никакие откаты, никакие обратные русификации не могли ничего изменить. Дитя родилось в свой срок. Роды же в 1917-м могли оказаться преждевременными» .
В своей приверженности модернизации коммунисты пошли значительно дальше любой другой империи: общий уровень грамотности и среднего образования в советской Средней Азии оказался недостижимым для английских небелых колоний; местное население советских среднеазиатских республик играло несравненно более значительную роль в управлении, чем местное население британских колоний . Не говоря уже о бесспорных и общепризнанных заслугах коммунистического режима в сохранении малочисленных этнических групп и культурной самобытности .
Такая политика в отношении нерусских народов вдохновлялась не только духом Просвещения (а большевики, безусловно, были его носителями), внутренне противоречивой коммунистической доктриной, предполагавшей приход к «постепенному слиянию» наций через их «расцвет», развитие «национальной по форме, социалистической по содержанию» культуры, но и диктовалась, еще раз подчеркну, важными политическими соображениями, в первую очередь, императивом политической стабильности и территориальной целостности.
Однако со временем стратегическое видение ситуации изменилось: если в первое пятнадцатилетие советской власти этническая периферия казалась противовесом русским, то с начала 1930-х гг. коммунистические правители перестали испытывать всепоглощающие опасения в отношении русского этнического ядра, а этническая периферия начала возвращать себе статус наиболее опасного потенциального вызова стабильности и целостности страны. Хотя нейтрализации «русского национализма» (эвфемизм для обозначения русского самосознания) по-прежнему уделялось огромное внимание, русские небезосновательно отождествлялись со «страной Советов» в целом (а не отдельными ее частями), виделись ядром, надежным гарантом и опорой существования СССР .
В первой половине 30-х годов в сталинском лексиконе появились такие непривычно комплиментарные характеристики русских, как «русские -это основная национальность мира», «русская нация — это талантливейшая нация в мире». Сталин, консолидировавший к началу 1930-х гг. власть, указывал на интегрирующую роль русского народа в истории и современности: «Русский народ в прошлом собирал другие народы. К этому же собирательству он приступил и сейчас» . Знаменитый сталинский тост за «здоровье русского народа» на торжественном приеме в Кремле 24 мая 1945 г. по случаю победы в Великой Отечественной войне был не случайным эмоциональным выплеском или началом «новой стратегии в этнополитической сфере» , а относительно давним и устойчивым (но до поры до времени скрывавшимся) представлением «красного цезаря» о месте и роли русского народа. Весьма примечательно, что все предшествовавшие 24 мая 1945 г. комплиментарные проговорки о русских не публиковались, то есть не могли повлиять на официальный и массовый дискурсы, и звучали в застольных выступлениях Сталина. Последнее важно отметить в связи с известной способностью алкоголя ослаблять тормозящие центры и способствовать вербализации сокровенного, скрываемого.
Сталинское потаенное эксплицировалось в произошедшем в первой половине 30-х годов радикальном изменении официального идеологического дискурса, новой образовательной и культурной стратегии. Вектор этих перемен можно определить как частичную реабилитацию русскости и восстановление государственного патриотизма. Содержание данного процесса описано в ряде научных работ , но вопрос о его причинах и пределах остается в историографии остро дискуссионным. Поэтому автор диссертации сосредоточится именно на этой стороне проблемы.
Характеризуя факторы, приведшие к фундаментальным и драматическим изменениям советской внутренней политики в 1930-е гг., стоит, по мнению автора диссертации, на первое место поставить не то, что было, а то, чего не было. Русские вовсе не составляли капитальной угрозы коммунистическому режиму. Потому ли, что их подрывная, антигосударственная энергия иссякла в революции и гражданской войне или же в силу эффективности большевистской системы социального контроля - это уже не имело значения. Главное, они оказались в целом лояльны новой власти, не поднялись на новую «пугачевщину» даже в ситуации жестокой коллективизации и безропотно согласились тащить несравненно более обременительное тягло, чем в «старой» империи. В общем, русского бунта можно было не бояться.
В то же время отказ от идеи непосредственной реализации мировой революции, переход к предполагавшей опору на собственные силы доктрине «социализма в одной стране» со всей беспощадностью и драматизмом поставил вопрос о политической устойчивости советского строя и, главное, о его способности осуществить форсированную модернизацию во враждебном окружении. В выступлении на Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности 4 февраля 1931 г. И.В.Сталин заявил: «В прошлом у нас не было и не могло быть отечества. Но теперь, когда мы свергли капитализм, а власть у нас, у народа, - у нас есть отечество и мы будет отстаивать его независимость», и если не хотеть, чтобы наше отечество было побито и утеряло независимость, нужно в «крачайшие сроки ликвидировать его отсталость и развить настоящие большевистские темпы в деле строительства социалистического хозяйства» .
В знаменитом письме в редакцию журнала «Пролетарская революция» «О некоторых вопросах истории большевизма» (октябрь 1931 г.) Сталин вообще представил русский большевизм в качестве эталона для коммунистов других стран: именно русские большевики, - утверждал он, - «выдвигали на первый план коренные вопросы русской революции», именно их интернационализм «является образцом пролетарского интернационализма для рабочих всех стран» .
Автор текста: Валерий Соловей
Материал создан: 14.12.2016
