«Русский вопрос» и внутренняя политика России в меняющемся историческом контексте
Русские (более широко - восточные славяне) по своей витальной силе, численности, экономическому потенциалу, культуре и историческому прошлому составляли стержень Советского Союза. Тем самым они оказались как залогом политической устойчивости, так и решающей предпосылкой ускоренного развития новой системы. Русские не были «основной» и «самой талантливой» национальностью мира, но, бесспорно, представляли самый важный народ СССР. И эту - ключевую роль русских нельзя было игнорировать, продолжая их прежнее неумное и жестокое третирование
Тем более что феноменальная динамика нацистской Германии слишком очевидно продемонстрировала колоссальные возможности этнической мобилизации и слабость узко классовой идеологии. А ведь это было потенциально наиболее мощное европейское государство с организованным и влиятельным рабочим классом и сильной компартией. Большевизм и фашизм взаимно индоктринировали друг друга: фашисты почерпнули у большевиков важность социальных аспектов программы и революционный стиль действий, а коммунистам пришлось усвоить преподанный им урок важности национальных чувств .
7 апреля 1934 г. Г.Димитров в разговоре с членами Политбюро ЦК ВКП(б) поставил вопрос: почему в решительный момент миллионные массы идут не с коммунистами, а, скажем, как в Германии с национал- социалистами? Поиски ответов на этот вопрос открыли, что первопричина кроется в неправильном подходе к национальной психологии народных масс и национальным традициям, к которым коммунисты проявляли явное пренебрежением. Если в документах Коминтерна говорилось о патриотизме, то обычно в критическом смысле, нередко это понятие отождествлялось с шовинизмом. Обновленное руководство Коминтерна вместе с Политбюро ЦК ВКП(б) решили вернуть международную организацию «к марксистско- ленинским взглядам на отечество, патриотизм, и идеям, оказавшимся забытими или искаженными в практическе революционной борьбы предшествующих лет» и впредь не допускать проявлений национального нигилизма . Этот поворот оказался столь резким и неожиданным, что многим коминтерновским активистам показалось, будто «Москва ликвидирует пролетарский интерационализм и начианет культивировать в рабочих массах преувеличенный патриотический национализм» .
К этим факторам стоит добавить так называемую «революцию сверху» - давление подготовленных в годы советской власти значительных контингентов новых интеллектуалов и управленцев на административно- бюрократическую элиту первого послеоктябрьского призыва . Существенное отличие старой и новой элит среди прочего состояло в том, что если среди первой была высока доля этнических нерусских, прежде всего евреев, то вторую составляли преимущественно этнические русские (восточные славяне). Даже будучи вполне правоверными коммунистами- интернационалистами, они не могли полностью элиминировать собственные национальные чувства и безропотно принять господствовавшую в официальном дискурсе свирепую русофобию. Важность этой группы элиты была тем более значительна, что именно на нее Сталин опирался в борьбе с реальной и мнимой внутрипартийной оппозицией и конкурентами в высшем эшелоне коммунистического руководства .
Этническое измерение внутриэлитной динамики породило ее пропагандистские и академические интерпретации как сталинского «антисемитизма» и наступления «русского национализма». Между тем популярная тема сталинского «антисемитизма» откровенно мифологизирована. Как убедительно показал Г.В.Костырченко, не обнаружено ни тени, ни намека приписываемых «вождю народов» кровожадных планов массового репрессирования евреев и их выселения на Колыму; этнический состав арестованных по «делу врачей» также не позволяет рассматривать его как антиеврейское и, тем более, начало антиеврейской этнической чистки . Даже в пиковый 1937-й год сталинских репрессий доля арестованных евреев среди репрессированных не превышала их доли в численности страны (соответственно 1,8 % арестованных евреев и 1,8 % - их доля в населении СССР), так что нет оснований говорить о какой- то избирательности в этом отношении.
Хорошо известный политический прагматизм Сталина заставляет скептически воспринимать обвинения в его адрес в антисемитизме. Более того, в ином ракурсе приписываемая ему юдофобия парадоксальным образом оказывается защитой евреев! Высокая доля евреев среди руководства и следователей НКВД (21,3 % на сентябрь 1938 г., а по некоторым данным - до 40 % ) - чудовищной машины репрессий и насилия - не могла не провоцировать массовый антисемитизм. Значительная представленность евреев в административно-управленческом аппарате, культуре и искусстве придавала конфликту старой и новой советских элит опасное этническое измерение и выступала одним из ключевых факторов отчуждения общества от режима, что было чревато вспышкой русского национализма, направленного против евреев и будто бы покровительствовавшей им верховной власти. Опыт Германии не позволял Кремлю легко отмахнуться от подобных опасений. Так что когда в ключевых советских ведомствах происходило изменение этнического баланса, а евреев, работавших в средствах массовой информации, вынуждали брать псевдонимы, власть нейтрализовывала массовое недовольство и потенциальную угрозу внутриэлитного бунта, тем самым косвенно защищая евреев.
Таковы, по мнению автора диссертации, были основные (помимо выше перечисленных можно указать и другие, менее важные) причины, побудившие коммунистический режим отказаться от стратегии «выжженной земли» в отношении русской этничности. Что пришло взамен? Было бы непростительным заблуждением полагать, что началась национал- большевистская трансформация режима или, тем более, его перерождение в русском националистическом русле . Если в нем и было что «национальное», так это эксплуатация русских этнических ресурсов, а «русский национализм» сводился к включению в идеологический дискурс формулы о «старшем русском брате», обосновывавшей русскую жертвенность, а для самой жертвы служившей своеобразной анестезией, вербальной компенсацией.
Начиная с 1930-х гг., как при Сталине, так и при его преемниках, отношение к русскому фактору носило исключительно функциональный характер. Он использовался в той мере и в тех пределах, в которых это укрепляло базовые принципы режима (монопольная власть партии, коммунистическая идеология) и способствовало осуществлению главных государственных приоритетов, в общем, не изменившихся с дореволюционных времен: территориальная целостность, политическая стабильность, поддержание статуса великой державы. То, что называют национал-большевизмом, в действительности представляло собой возрождение традиционного государственного патриотизма - преданность Отечеству и служение государству, но с непременным добавлением: социалистическому Отечеству и советской Родине. Не говоря уже о верности делу коммунистической партии.
В сталинской интерпретации, величие, талант и первенство русского народа состояли в том, что он первым поднял «флаг Советов против всего мира», «первым вырвался из цепей капитализма, первым установил Советскую власть», «породил Ленина» . Староимперские идентитеты и символы, отдельные элементы дореволюционной культуры, новое «старое» (великодержавное) прочтение отечественной истории и даже патронировавшееся государством православие включались в советскую идентичность, довольно органично вплетались в новую социальную и культурную ткань, не меняя при этом социальной сущности режима и даже укрепляя ее .
Как и в «старой» империи, русские снова оказались неиссякаемым резервуаром ресурсов для экономического развития и военной машины, краеугольным камнем государственности, залогом территориальной целостности и стабильности. В то время как национальная периферия вновь стала восприниматься потенциальным вызовом стабильности и целостности страны. Потенциальная угроза периферийных национапизмов и сепаратизмов нейтрализовывалась политикой «кнута и пряника»: покупка лояльности этнической периферии сочеталась с периодическими чистками и системой партийного контроля.
Такой подход - опереться на русских - выглядел в том историческом контексте единственно возможной формулой существования и развития СССР. Но именно он привел к грандиозному фиаско («крупнейшей геополитической катастрофе XX века» в формулировке президента В.В.Путина) - гибели Советского Союза!
Судьба СССР, подобно судьбе Российской империи, была предрешена русскими - их действиями или, точнее, их бездействием, нежеланием жервтовать ради сохранения единства страны, считавшейся их Родиной. Никакие прибалтийские, закавказские и прочие периферийные национализмы не представляли (вопреки тому, что пишут их участники и апологеты) кардинальной угрозы единству СССР.
Так что же, поставив на русских, коммунистические правители СССР допустили ту же роковую ошибку, что и незадачливый Николай II? Если это было ошибкой, то ее вместе с Кремлем должны разделить крупнейшие интеллектуальные центры современного мира. Все известные западные прогнозы развития стратегической ситуации в СССР предрекали, что к началу III тысячелетия главный вызов «этническому доминированию русских» будет исходить с Юга - от бурно растущих народов Средней Азии и Кавказа . Западная схема о русских «хранителях империи», противостоящих потенциальному бунту этнической периферии, эксплицировала потаенное опасение Кремля .
Однако ее базовая посылка оказалась неверной: если бы русские оценивали собственный статус как этническое доминирование, то СССР не прекратил бы своего существования столь бесславно и относительно бескровно. Оказавшиеся в похожей ситуации сербы Хорватии, Боснии и Герцеговины, Косовского края вели себя иным образом в первую очередь потому, что они действительно доминировали в Югославии, несмотря на все попытки маршала Тито их приструнить и обуздать.
В данном случае имело место естественное и органичное развитие отечественной истории, приведшее к очередной радикальной мутации русской традиции. Характерное «старой» империи и послужившее первопричиной ее гибели фундаментальное противоречие между имперской и русской этнической идентичностями, между государством и русским народом в полной мере сохранилось и даже усугубилось в советскую эпоху. «Несомненно, Сталин в некотором смысле был русским националистом, возможно, даже самым удачливым. Однако в другом смысле... Сталин сделал максимальное возможное, чтобы уничтожить все исконно русское. При нем нео-Российская империя достигла своего апогея, как одна из двух мировых свердержав, тогда как русскую нацию довели до состояния почти унизительного» .
Взаимоотношения между государством и русской этничностью носили сложный и неоднозначный характер, не сводясь исключительно к конфликту. Так, Советская армия воплощала плодотворный синтез советского начала и русской этничности. Однако ситуация небогатого континентального полиэтничного государства, изо всех сил поддерживавшего статус великой державы, объективно оставляла слишком мало места для их компромисса. Если компромисс был ситуативен, то конфликт - постоянен, хотя зачастую латентен .
Даже предоставив русским новые возможности, открыв новые перспективы, советская система не сразу была «природнена» русским народом. Коммунистическая власть не питала на этот счет особых иллюзий. Чего стоит откровенное и саморазоблачительное признание Сталина западному собеседнику в критической ситуации осени 1941 г.: «Мы знаем, народ не хочет сражаться за мировую революцию; не будет он сражаться и за советскую власть... Может быть, будет сражаться за Россию» . Именно победоносная и кровопролитная Великая Отечественная война дала решающий импульс и послужила мифологическим основанием официальной стратегии отождествления русскости и коммунистического строя, Советского Союза .
По мнению автора диссертации, подобный взгляд имел веское основание в виде симбиотических отношений коммунистического строя и русской этничности. Питаясь русскими соками, советская система в то же время с максимально возможной полнотой проявила, актуализировала властный инстинкт (этнический архетип) русского народа. Хотя «каждая кухарка» так и не смогла управлять государством, она участвовала в отправлении таинства власти на своем месте - в качестве комсомольского или профосоюзного активиста, члена добровольной народной дружины или комитета народного контроля, добровольного осведомителя КГБ или письмоводителя ЖЭКа и т.д. В советскую эпоху система организации власти не только «огрубились» и упростились, утеряв сложную имперскую дифференцированность и ассиметричность. Властные отношения приобрели также характер всеобщности, они разворачивались как сверху вниз, так и по горизонтали, мириадами нервов пронизывая всю толщу отечественного социума . В общем, блестящее и исчерпывающее подтверждение концепции М.Фуко о власти, разлитой в пространстве человеческого бытия, а не концентрирующейся только в вертикальных связях.
В каком-то смысле советская система действительно оказалась самой демократической в мире - в ней доступом к власти, пусть микроскопической, обладала более значительная часть общества, чем в любой западной демократии. Обеспечив массовый доступ к власти, интегрировав миллионы людей во всеохватывающую систему властных отношений, коммунистический режим сделал гораздо больше, чем просто открыл перспективу вертикальной социальной мобильности. Он реализовал русский этнический архетип, нейтрализовав тем самым потенциальную несанкционированную социополитическую активность населения. Так было заложено массовое основание и обеспечена стабильность нового строя.
Ретроспективно легко понять, как много дала русским советская система. Никогда в отечественной истории - ни до, ни после - русский народ в массе своей не жил так сытно, обеспеченно и спокойно, как он жил с середины 60-х по середину 80-х годов XX в., в пресловутую «эпоху застоя» ; уровень жизни начала 1980-х гг. выглядит сейчас несбыточным мечтанием для подавляющего большинства населения России. Но, в то же самое время, коммунистический режим подрывал силу русского народа, тем самым разрушая краеугольный камень советского строя. Такова была диалектика взаимоотношений коммунизма и русского народа, не позволяющая принять позицию тождественности их сущностных интересов.
Если бы они и в самом деле совпадали, то коммунистическая власть не воспринимала бы любые манифестации русского этнического сознания (даже не русского национализма!) как угрозу режиму и Советскому Союзу . И вряд ли русский народ оказался бы главной движущей силой процесса «выхода» из коммунизма.
Несмотря на дифирамбы в честь «старшего брата», «талантливейшего русского народа» и пр., реальная политика коммунистической власти в отношении русского самосознания носила настороженно-агрессивный характер. Весьма примечательно, что так называемое «ленинградское дело» возникло в разгар культурно-идеологической кампании за «русское первенство» . «В фальсифицированном бериевскими спецслужбами «Ленинградском деле» одной из линий было обвинение в "русском национализме", выражавшемся, в частности, в "противопоставлении" органов власти и управления Российской Федерации союзным» . Даже если его подлинную подоплеку составляла борьба за власть в высшем эшелоне коммунистического руководства, а вовсе не стремление повысить реальный статус РСФСР, сам выбор обвинения-предлога ясно давал понять советской элите, что впредь на эту тему нельзя даже думать, не то, что говорить вслух. Весьма характерно также, что Берия сознательно и демонстративно убирал русские кадры из союзных республик, заменяя их местными .
Ревизия и частичное отрицание сталинского наследства преемниками «красного цезаря» не затронули, однако, выработанной им амбивалентной линии в отношении русской этничности. Как и прежде, приветствовалось и принималось лишь то, что, как казалось, укрепляло коммунистический строй и советскую страну - обобщенно это можно назвать государственным патриотизмом, государственной (общесоюзной) идентичностью. Но собственно русские этнические интересы оставались под подозрением , хотя режим уже не мог вернуться к политике брутального подавления естественных национальных чувств «народа-победителя» и вынужден был нехотя делать шаги ему навстречу, создавая в России некоторые культурные и информационные институты, существовавшие в других республиках, легализуя историко-реставрационное движение и т.д. Политика власти в отношении пробивавшегося из-под глыб русского самосознания колебалась между желательностью его нейтрализации и неизбежностью признания и учета русских интересов .
Судя по воспоминаниям брежневской эпохи и некоторым опубликованным документальным свидетельствам, по крайней мере с конца 1970-х гг. возрождение русского самосознания рассматривалось правоохранительными органами и КГБ (регулярно докладывавшим свои соображения высшему советскому руководству) как одна из серьезных внутренних угроз политической стабильности в CCCPJ/Ö. Чего стоит только приписываемая шефу всемогущего КГБ Ю.В.Андропову фраза: «Главная забота для нас - русский национализм; диссиденты потом - их мы возьмем за одну ночь» !
Здесь стоит особо обратить внимание на то, что феномен, концептуализированный как «русский национализм», в действительности в строго научном смысле не был ни политическим (заявкой на власть), ни даже культурным (манифестацией культурного превосходства и исключительности) национализмом. Вряд ли возможно квалифицировать как националистические, требования предоставить русским те же самые права, что имели другие советские народы, поддержать русскую культуру, уделить больше внимания русской этнической специфике - а эти требования выглядели легитимными даже в советском контексте - и некое смутное почвенническое, неославянофильское умонастроение части отечественной интеллигенции.
Называть подобное «русским национализмом», как, например, поступил Н.А.Митрохин, отождествивший национализм и ксенофобию , то есть феномены, хотя и тесно связанные, но не тождественные, можно только в состоянии полной методологической беспомощности и интеллектуальной нетребовательности, помноженных на политическую ангажированность. Хотя любая идеология, в том числе национализм, включает «антиизмерение» (то есть то, против чего она направлена), указания только на это измерение недостаточно даже для так называемого «перечислительного подхода» к определению идеологии (в нашем случае - националистической).
Научная дефиниция требует позитивной определенности, то есть в нашем случае, как минимум, указания на то, чего требовал русский национализм, не говоря уже об установлении его родовой принадлежности и его differentia specifica - видовых отличий. И, конечно, такое понимание (точнее, непонимание) русского национализма, которое продемонстрировал Митрохин, не имеет ровным счетом никакого отношения к конструктивистской парадигме социальных наук вообще и конструктивистской теории национализма в частности. Методологическая беспомощность породила неадекватную концептуальную схему и обесценила собранный Митрохиным обширный фактический материал.
Советские «компетентные органы» были более аккуратны в своих квалификациях, чем некоторые современные «ученые», они (органы) вполне в декартовском духе стремились «определять значение слов». Иначе в арго советского чекизма не появился бы такой неуклюжий и странный термин, как «русизм»: в служебной записке председателя КГБ СССР Ю.В.Андропова в ЦК КПСС от 28 марта 1981 г. говорилось о необходимости «пресечь враждебные проявления "русизма", охватившего часть интеллигенции» . И появился этот термин не по причине таубированности слова «национализм» - в партийных постановлениях оно встречается совсем не редко , - а потому, что явление, с которым имели дело чекисты, не сводилось к национализму, а было гораздо шире.
Собственно националистическая составляющая в нем, безусловно, присутствовала, но ее масштабы не выглядели сколько-нибудь угрожающими советскому строю. В в аннотированном каталоге «58-10. Надзорные производства Прокуратуры СССР по делам об антисоветской агитации и пропаганде» (М., 1999), содержащем краткие сведения примерно о 60 % всех заключенных, которые были осуждены за антисоветскую агитацию и пропаганду в период 1953-1991 гг., доля «русских националистов» составляет менее трех процентов (92 дела из трех с половиной тысяч)! Даже со всевозможными поправками, уточнениями и дополнениями, остается констатировать: политический русский национализм не представлял серьезного вызова режиму. В истеблишментарной среде его наиболее радикальные проявления не выходили за рамки разговоров о желательности «национализации политии» - эта формулировка Р.Брубейкера, по мнению автора диссертации, точно концептуализирует максимальное выражение политических настроений отечественной интеллигенции русофильского толка.
Но даже робкие пожелания равенства русских с другими народами СССР, призывы к защите русской культуры и т.д., не говоря уже об идее «национализации политии», выглядели нескрываемой угрозой приоритетам территориального единства и политической стабильности СССР. Успешное функционирование Советского Союза еще в большей степени, чем существование «старой» империи, зависело от русских этнических ресурсов, и, выражаясь без обиняков, от готовности и способности русских жертвовать собой. Поэтому любые требования фактического равноправия русских с другими народами, а России - с другими республиками, подрывали советскую национально-государственную конструкцию. Любые манифестации русских этнических интересов, отличных от общесоюзных, ставили под сомнение стратегию отождествления русских с Советским Союзом (напомню, что в царской России русские не отождествляли себя со всем политическим и территориальным пространством страны), растворения русскости в советскости, подрывали политику элиминирования русской этнической идентичности в пользу гипетртрофированной государственной идентичности.
Для осуществления подобного курса в СССР были созданы важные предпосылки как негативистского, так и позитивного плана. К первым следует отнести фактическое разрушение главного дореволюционного русского идентитета - православия, что было не только результатом целенаправленной богоборческой политики (несмотря на мощную атеистическую кампанию, в 1937 г. более 45 % населения СССР заявили о своей вере в Бога), но и следствием социальной модернизации отечественного общества (в том же 1937 г. среди пожилых людей верующих было в два раза больше, чем верующих составляла 74 °/с> ). Можно сказать, что масштабная секуляризация советского общества неизбежно произошла бы естественным путем, даже без политики насильственной атеизации. Однако для русских это в любом случае означало крушение культурной системы, в рамках которой они самоопределялись .
К позитивным же предпосылкам относилось формирование новой системы социокультурных и символических координат, позволявших переформулировать русскую идентичность. В СССР удалось не только успешно решить (вопрос о цене в данном случае не обсуждается) основные задачи индустриальной модернизации, но и избавиться от ахиллесовой пяты старой России - ужасающего социокультурного разрыва между элитой, образованной прослойкой и основной частью населения, добиться социополитической и культурной однородности общества . В стране была сформирована вполне современная (в смысле принадлежности эпохе Модерна) система общих институтов и коммуникаций, возникла единая политическая мифология, символика и ритуал, общая политическая культура и др . По оценкам западных социологов, в частности С.Хантингтона, Советский Союз, начиная с 1960-х гг., был не менее современным обществом, чем Соединенные Штаты или Великобритания. Правда, он воплощал иную, отличную от них версию современности .
Автор текста: Валерий Соловей
Материал создан: 14.12.2016
