«Русский вопрос» и политика на современном этапе отечественной истории
Электоральный цикл 1995-1996 гг. и поствыборный период показали неуклонное снижение роли и влияния ЛДПР в российской политике. Объяснялось это не только конкуренцией со стороны Лебедя, оторвавшего у Жириновского значительную часть националистического электората, но и в не меньшей степени политической стратегией и имиджем самой ЛДПР. Выступая формально как оппозиционная сила, в своей конкретной парламентской деятельности фракция ЛДПР по ключевым вопросам поддерживала «партию власти», что привело к разочарованию в Жириновском протестного электората. В конечном счете, его организация превратилась в элемент российской политической системы, хотя и элемент сугубо маргинальный, и стала фактором стабильности режима.
Другие русские националистические группы - как умеренные, так и радикальные - остались маловлиятельными политическими маргиналами. Часть умеренных окончательно перешла под крыло КПРФ, растворившись в Народно-патриотическом союзе России. Попытка некоторых, например, Российского общенародного союза, дистанцироваться от Зюганова и проводить свою собственную политическую линию не принесла успеха из- за слабости ресурсной базы и отсутствия влиятельных союзников. Праворадикальные организации превратились в политические секты.
Некоторым теоретическим прообразом новой силы в радикальной части русского националистического спектра оказалась Национал- большевистская партия - единственный в отечественной оппозиции носитель авангардного политического и культурного стиля. Однако сфера ее реального политического влияния также оставалась незначительной.
Таким образом, к началу третьего тысячелетия русскому национализму не удалось решить принципиально важную для любой политической силы проблему политической субъектности. Несмотря на некоторые успехи националистов в избирательных кампаниях и их представительство в парламенте, в российской политике они остались в лучшем случае на вторых ролях, в худшем - в положении статистов; националистам не удалось встать в авангард оппозиции, а со временем часть из них фактически смирилась с режимом, признав его как данность или лелея надежду на его державное «перерождение».
Тем не менее, прогнозы, предрекавшие, что на смену скомпрометировавшим себя в России либерализму и коммунизму придет русский национализм, оказались не столько ошибочными, сколько несколько поспешными. Русский национализм как общественное умонастроение развивался неспешно, но уверенно.
В середине 2002 г. один из отечественных ученых сравнил ситуацию с русским национализмом со знаменитой абсурдистской пьесой С.Беккета «В ожидании Годо»: «разговоры в отсутствие главного героя, появления которого не все желают, но все ждут» . Полтора года спустя эта академическая ирония над «несостоявшимся пришествием» русского национализма выглядела скорее запоздавшим предостережением. Парламентские выборы декабря 2003 г. принесли значительный рост популярности течения, которое в России ассоциируют с русскимнационализмом , а это значило, что формироваться на уровне «корней травы», как массовое настроение оно стало задолго до своей успешной политической манифестации.
Настораживающим симптомом послужил уже сам факт обращения ЛДПР в ходе парламентской кампании 2003 г. одновременно к радикальной националистической и социальной риторике («мы за русских, мы за бедных»), которой в столь откровенных формулировках эта эксцентричная, но безобидная партия избегала с середины 1990-х гг. Учитывая блестящую политическую интуицию В.В.Жириновского, его умение чувствовать ветры эпохи, можно было предположить, что в глубинах отечественного общества что-то серьезно меняется, происходят какие-то качественные сдвиги. Наглядным подтверждением этого предположения послужил успех свежеиспеченной коалиции «Родина», набравшей лишь немногим меньше голосов, чем ЛДПР. Ее триумф оказался неожиданным (и нежелательным) даже для президентской администрации, выступившей в роли «повивальной бабки» и опекуна нового политического проекта .
Казалось, успешное выступление одновременно двух националистических сил отражало удвоение потенциала русского национализма, который выглядел тем более угрожающим, что в риторике его политических представителей наметился синтез радикальных националистических и социальных лозунгов, способного взорвать хрупкий социальный и политический порядок в стране. В этом смысле предостережения о росте национал-социалистских настроений в современной России, если отрешиться от неизбежных негативных коннотаций с национал-социалистской Германией 30-40-х годов XX в., выглядят не более чем фиксацией влиятельной тенденции массового сознания.
Обратившись к оперативной социологии, можно составить драматическую картину националистической экспансии в умах и душах современных русских. По оценкам ряда социологических центров, включая такие авторитетные, как ВЦИОМ и ИКСИ (Институт комплексных социальных исследований) РАН, в последние 6 лет значительно выросло число людей, полагающих, что у русских в России должно быть больше прав, чем у представителей других национальностей. К 2004 г. число сторонников русского «первородства» сравнялось (если не превысило) с числом «интернационалистов», полагающих, что Россия - «общий дом многих народов», где никто не должен иметь никаких преимуществ и все должны иметь равные права. Уровень этнических фобий - негативного отношения к мигрантам, особенно из т.н. «визуальных меньшинств» (то есть отличающихся от славян своей внешностью) - на протяжении последних нескольких лет вообще не опускался ниже 50 %. В самых многочисленных социальных группах (пенсионеры, рабочие, служащие) он достигает двух третей респондентов.
При этом русская ксенофобия принципиально отличается от аналогичных явлений в Европе. Самый высокий ее уровень зафиксирован среди молодежи (учащаяся молодежь находится в лидерах этнического негативизма), а наиболее устойчивая динамика роста - среди лиц с высшим образованием. В этой категории за семь лет наблюдений доля негативных оценок этнических меньшинств увеличилась почти вдвое, до 69 %
Получается, что за пятнадцать лет «демократических и рыночных реформ» ксенофобия стала неотъемлемым и очень важным компонентом бытовой и политической социализации новых поколений. Причем высокий уровень этнического негативизма в интеллигентской среде, включая столичную, предполагает хотя бы частичную отрефлексированность и рационализацию испытываемых чувств и эмоций. Это значит, что этнофобия приобрела в России системный, воспроизводящийся и долгосрочный характер.
Однако существует сложная проблема интерпретации, вызванная тем, что определение «русского национализма» оказывается не строгим научным понятием, а обобщенной метафорой сложной, дифференцированной и внутренне противоречивой картины.
Несмотря на обилие теорий национализма, различные его определения сходятся в следующих основных пунктах: доктрина национализма признает существовании нации как реальной общности со специфическими качествами; провозглашая приоритет этой общности перед другими интересами и ценностями, национализм стремится к его политическому воплощению в виде суверенитета .
Применив это отнюдь не жесткое определение к отечественному материалу, мы увидим уменьшение пугающего потенциала русского национализма до величин если не безобидных, то приемлемых. Исторически связанная с национализмом ксенофобия не тождественна ему, потому что не предполагает развернутой идеологической программы и политических целей. Даже если каждый националист - ксенофоб (а это совсем не так), далеко не всякий ксенофоб - националист. В то же время высокий уровень этнофобии среди образованных слоев населения России резко повышает шансы ее рационализации в форме развернутого и артикулированного националистического призыва.
Суверенитет - это фундаментальное устремление всякого национализма - номинально уже обретен в виде суверенной России, мирное возникновение которой в то же время стало добровольным отказом русских от многовековой исторической традиции имперского строительства, отказом от имперского национализма. И даже усмотрев в желании преимуществ для русских в России (которое, напомню, разделяется приблизительно половиной населения) стремление к этнизации политии (проще говоря, требование русификации власти и государства) , нельзя не отметить, что в другом ракурсе русские вовсе не склонны педалировать национальную проблематику.
Лишь 7 % респондентов ставят эту проблематику на первое место, называю ее своим безусловным политическим приоритетом. Не более 10-13 % населения в той или иной степени склонны идентифицировать себя как русских националистов - с некоторыми колебаниями эти цифры остаются чрезвычайно устойчивыми на протяжении последних пятнадцати лет . Для подавляющего большинства населения растущий (что очевидно) интерес к русской теме носит не столько самостоятельный (и тем более самодовлеющий) характер, сколько дополняет ключевые и идеологически нейтральные ценности порядка и стабильности, законности и свободы,социальной защиты и эффективности государства .
Правда, это очень важное дополнение: оно окрашивает все ценности в национальные цвета, придает им этническую специфику. Речь не об абстрактном порядке или заимствовании чужих образцов и моделей порядка, а о вырастающем из национальной почвы, вписанном в конкретный историко-культурный контекст органичном русском порядке. Это понимание необходимости учета этнической и культурно-исторической специфики per se можно называть как угодно - здравым смыслом, консерватизмом и т.д., но никак не национализмом, выдвигающим на первый план самодовлеющую ценность нации. Последнее неприемлемо даже для большинства потенциальных сторонников русского национализма.
Вопрос о качественных характеристиках и политико-идеологической ангажированности этих сторонников составляет еще одно противоречие русского национализма. Долгое время было принято находить его поддержку среди коммунистов и некоммунистической правой оппозиции, что было верно до конца 1990-х гг. С началом нового века ситуация кардинально переменилась. Русский национализм (если, изрядно упрощая, понимать под ним ксенофобию и идею русского первенства) относительно равномерно распределен по всему политическому спектру - от «Яблока» и СПС до ЛДПР и «Родины», включая прорежимную «Единую Россию» . Причем самый высокий уровень национальной нетерпимости, наибольшее число сторонников радикального ужесточения законов против мигрантов зафиксированы среди сторонников СПС, то есть в среде номинально либерального электората. Самую высокую поддержку идея «России для русских» находит не среди номинальных русских националистов, а средисторонников радикальных рыночных реформ . Наиболее неприемлем этот радикальный националистический тезис электорату КПРФ, характеризующемуся самым высоким уровнем интернационализма .
Если при определенных условиях национализм и ксенофобия вполне совместимы даже с демократическим порядком, чему немало исторических и современных примеров, то тем более легко они уживаются с ценностями рынка, что наблюдается в современной России. Хотя русскому национализму подвержены и богатые, и бедные, основной массив его поддержки в последнее пятилетие составляли не социальные маргиналы или социальные верхи, а находящиеся между ними слои населения - «новый средний класс» , чей политико-психологический профиль внутренне противоречив. Идея русского первенства сочетается у него с требованием ужесточить наказание за разжигание межнациональной розни и резко отрицательным отношением к радетелям «расовой чистоты» - скинхедам. Однако это противоречие внешнее, кажущееся, поскольку общим глубинным источником, на первый взгляд, противоположных требований выступает исторически присущий среднему классу императив стабильности. В нашем случае - стабильности от имени и в интересах этнического большинства .
Наиболее острые, радикальные и масштабные националистические настроения характерны для молодежи. Национализм - единственная идеология, пользующаяся относительной популярностью в молодежной среде , для которой в целом характерны слабая политизированность и слабая идеологизированность.
Может показаться, что разгадка противоречий русского национализма лежит в смене его исторических типов: старый советский патриотизм (условно, имперский национализм) уходит в небытие, замещаясь новым - буржуазным национализмом эпохи национальных государств. Сдвиги носят более глубокий и радикальный характер: идет не просто смена национализмов, а смена базовых идентичностей и коренное обновление русской социокультурной традиции, где национализм оказывается лишь внешним выражением мутации национального духа или, выражаясь более академически, проекцией меняющейся русской идентичности, русского образа «Мы». И потому не будет преувеличением утверждение о гибели старой и рождении новой русской нации.
В теоретическом плане это не означает, что национализм выступает исключительно эпифеноменом, производным других факторов. Обретя собственную жизнь, он способен превратиться в самостоятельный и очень важный фактор политики и культуры, в средство формирования идентичности.
Обширный спектр разнообразных и противоречивых культурных и этнических реакций, подверстываемых под общий знаменатель «русского национализма», в действительности представляет не национализм как политико-идеологическое течение, а отражает формирование национализма как культурной системы (формулировка Б.Андерсона) . Усиливающаяся тенденция этнизации русского сознания, осмысления и описания мира с явной или имплицитной этноцентристской позиции вызвана глубинными и фундаментальными изменениями в состоянии русской этничности.
Коренной причиной понимаемого таким образом русского национализма оказывается драматический кризис витальной силы русскогонарода . По мнению автора диссертации, наиболее важен не экономический или социальный, а именно психологический, ментальный аспект переживаемой ситуации. Впервые за последние пять столетий национального бытия русские почувствовали (но до конца еще не осознали!) себя слабым и неудачливым народом. У них появилось тягостное чувство, что карты истории на этот раз легли для России неудачно. Это ощущение тем более драматично и беспрецедентно, что на протяжении последней полутысячи лет русские являли собой один из наиболее успешных народов мировой истории.
Ощущение неудачи приобрело характер трагедии, когда на глазах русских и без их сопротивления распалось великое государство - Советский
Союз, которое они небезосновательно считали своей Родиной. Миллионы людей в одночасье потеряли скромный достаток и были ввергнуты в нищету; осмеянию и унижению подверглось все, что составляло предмет национальной гордости нескольких поколений; резко снизилась витальная сила нации, что выразилось, в том числе, в низкой рождаемости и высокой смертности. Первая половина 1990-х гг. была временем массового национального самоуничижения, когда страну охватила подлинная эпидемия смердяковщины. «Мы хуже всех, мы нация рабов», «мы пример всему миру, как не надо жить» - число подобных ответов в опросах ВЦИОМ с 1990 г. по 1993 г. возросло с 7 % до 57 % .
Негативный модус русской идентичности усугублялся и стимулировался специфической культурной и идеологической политикой, проходившей в первые годы существования независимой России под знаком целенаправленной дискредитации русского сознания, национальной истории и культуры. Русским агрессивно навязывались комплекс национальной неполноценности и чувство коллективной вины за демонизировавшуюся империю. Успех массового распространения антирусской мифологии в публичном пространстве был обеспечен благодаря контролю основных коммуникационных каналов и наиболее влиятельных СМИ со стороны либеральной элиты.
Дело в том, что структуры отечественного либерального иколониального дискурсов совпадают. Презумпция внутренней ущербности русского народа, периферийность русской цивилизации, неполноценность русской традиции, неадекватность ее ценностей современному (читай: западному) обществу - эта аксиология доморощенного либерализма с «железной необходимостью» продуцирует отношение к России и ее народу как колонизуемой территории с «неполноценным» населением .
Сознательная или неосознанная стратегия негативизации русских и России доминирует в отечественных СМИ (особенно электронных), несмотря на смену высшего политического руководства страны и проведение так называемого «государственнического» курса в идеологии и культуре . Хотя конструирование негативного образа России и русского народа, продуцирование антирусской мифологии происходит теперь в более «мягких» и скрытых формах, суть политики остается неизменной.
Речь идет о гораздо большем, чем социокультурное отчуждение элиты и общества. Эта ситуация как раз типична для России, послужив в начале XX в. капитальной причиной «Красной смуты». Мы имеем дело с аксиологическим и даже экзистенциальным отвержением русскости и России, в основе чего лежит стремление расстаться с этими общностями и перейти в группу, имеющую более высокий статус. В модели социальной идентификации Г.Тэшфела и Дж.Тернера такое поведение рассматривается как одна из рациональных стратегий преодоления кризиса идентичности: психологическое размежевание и физический выход из группы, статус и престиж которой снижаются .
В конкретных условиях России эта стратегия оказалась не чем иным, как национальной изменой: условием перехода в высокостатусную группу - мировую элиту - была фактическая сдача страны и колониальная эксплуатация собственного народа. Подобное коллективное предательство элиты, к сожалению, не столь уж беспрецедентно для России: в Смуте начала XVII в. оно носило не менее массовый характер, чем последние пятнадцать лет.
Автор текста: Валерий Соловей
Материал создан: 15.12.2016
