«Русский вопрос» и политика на современном этапе отечественной истории
Любые масштабные социально-политические и экономические сдвиги исподволь подготавливаются изменениями в человеческом сознании, в области ценностей и культуры. Революции начинаются в головах, из которых исходит первотолчок, начальный импульс всякой социальной и экономической динамики. В свою очередь, меняющиеся внешние обстоятельства начинают более решительно влиять на сферу ценностей, отвергая одни и поощряя другие ценностные приоритеты и строящиеся на их основе модели и образцы поведения . Так происходит и закрепляется фундаментальный ценностный и социокультурный сдвиг, выступающий глубинным основанием и внутренним соответствием изменившегося внешнего - социополитического и экономического - порядка. Возникает если не замкнутый круг, то самоподдерживающаяся система: специфическая конфигурация ценностей порождает определенный порядок вещей, который вынужден сохранять и транслировать эту конфигурацию в целях самосохранения.
Чтобы сделать понятнее эту социологическую абстракцию, автор диссертации приведет хрестоматийный пример с «протестантской этикой»: современная наука вполне согласна с Макса Вебером в том, что критически важным предварительным условием появления цивилизованного и нацеленного на развитие капитализма оказывается определенное социокультурное течение, специфическая система ценностей . Не то, чтобы без этого капитализм вообще не может возникнуть - может, но он будет не цивилизованным, а диким и паразитическим антагонистом своего цивилизованного собрата. Более того, западный капитализм, несмотря на все свои метаморфозы, и остается цивилизованным лишь в силу этого изначально встроенного морально-этического регулятора и ограничителя - своеобразного блокирующего стержня, предотвращающего взрыв социальной энергии.
Соотношение же между западным (а также восточным, где субститутом протестантской этики выступило конфуцианство) и автохтонным российским капитализмами складывается не в пользу последнего. Русский капитализм по самой своей природе не способен породить ничего, близко напоминающего «цивилизованный капитализм»; жадность, нерациональность, античеловечность - не приобретенное, а врожденное свойство, роковая печать, пометившая «бизнес по-русски».
Указание на принципиально ущербную природу русского капитализма - не преувеличение и не литературная метафора, такова его антропологическая специфика - человеческая природа.
По наблюдениям известного политического психолога Е.Б.Шестопал, в высшем эшелоне российской элиты стремительно размывается социальный инстинкт - фундаментальное отличие человека от животного, то, что, собственно, делает человека человеком, превращая биологический вид в социальную общность . Вероятно, у людей, составивших отечественную элиту, социальный инстинкт изначально был ослаблен, в то время как новая социополитическая и экономическая рамка в наибольшей степени благоприятствовала рекрутированию и продвижению людей, преодолевших в себе «слишком человеческое».
Непредвзятый наблюдатель нравов и этоса правящего сословия России без труда обнаружит, что в отношении отечественного общества оно осуществляет (осознанную или бессознательную) операцию антропологической минимизации и релятивизации. Проще говоря, не добившиеся успеха - а таких в России подавляющее большинство - для элиты не вполне люди, а возможно, даже и совсем не люди. Отношения между богатыми и остальными в России не могут быть описаны и поняты в категориях социального и культурного отчуждения и вражды, речь идет о большем - отношениях имеющих общий антропоморфный облик, но фактически двух различных видов живых существ. Это различие глубоко и экзистенциально укоренено. В смягченном варианте речь идет об отношениях «цивилизованных» людей (элиты) и «варваров» (остальных)
Такую - антропологическую - проекцию приобретает одна из ключевых метафор современного российского дискурса: из явного или имплицитного противопоставления России «цивилизованным» странам (вспомним постоянный рефрен: «как в цивилизованных странах») с очевидностью следует, что внутри самой России имеются агенты цивилизации, выполняющие высокую культуртрегерскую миссию в отношении русских «варваров».
Парадокс, однако, в том, что самозванные культуртрегеры цивилизации на деле оказываются одним из главных источников варваризации России, поскольку транслируют в общество нормы и модели поведения, обеспечивающие достижение экономической выгоды и социополитического успеха ценой разрушения общественной морали, нравственности и социальной ткани. Это - социологическое наблюдение определенной жизненной и социальной стратегии, причем по-своему рациональной. Хотя рынок и капитализм небезосновательно трактуются как воплощение рациональности, «рациональность в своем "чистом определении" - как оптимизация связи целей и средств - отнюдь не предполагает... выполнение данных обещаний, соблюдение принятых на себя контрактных обязательств и вообще осуществление каких-либо этнических норм и определенных правил поведения (в том числе - и «рыночных»). Ведь кратчайшим и потому более рациональным путем достижения вожделенных целей могут в некоторых обстоятельствах оказаться убийство, обман, вымогательство, а не эквивалентный обмен, оказание взаимной услуги или исполнение обязательства вернуть долг» .
Таким образом, отечественная элита транслирует в общество не протестантскую этику как морально-этическое основание цивилизованного капитализма, а ее антипод. А что есть антипод цивилизации, как не варварство?
Понятие «варварство» в данном случае не просто литературная метафора, а интегральная и вполне академическая характеристика оформившегося вектора ценностных и социокультурных изменений современной России, то есть сдвигов в глубинных слоях человеческой ментальности. Хотя это не в пример более трудный (в силу естественной зашифрованности) предмет анализа, чем экономические и технологические тенденции, к исходу 1990-х гг. все ведущие социологические центры России сходились в признании фундаментальности и глубины изменений отечественного сознания, отмечая, что перепаханным, в том числе, оказался один из его нижних и наиболее устойчивых этажей - ценностный.
Ввиду плохой уловимости ментальной «субстанции» научным инструментарием интерпретация этих глубинных изменений оказалась трудным и неблагодарным занятием. Тем не менее пятнадцатилетний опыт наблюдений открывает некоторую возможность обобщающих выводов, зачастую полярных в оценке вектора ментальных сдвигов. Но - и это уже непривычно - диаметрально противоположные точки зрения были сформулированы людьми, отнюдь не относящимися к противостоящим политико-идеологическим лагерям.
Один полюс составило мнение известных либерально ангажированных социологов Т.И.Кутковец, И.М.Клямкина, которые на основе анализа структуры ценностных ориентации в России пришли к выводу, что среди населения страны «модернисты» (или «реформаторы», «индивидуалисты», «протестанты») преобладают над «традиционалистами» (или «консерваторами», «коллективистами», «православными»); что в отечественном обществе сформировалось модернистское большинство, то есть либерализм одержал в России историческую победу на низовом, массовом уровне .
Чрезмерный оптимизм, облегченность и прямолинейность этой точки зрения изначально вызвали скепсис, нашедший убедительное подкрепление в итогах парламентских выборов декабря 2003 г.: если бы либерализм одержал победу в массовом сознании, то его политические результаты вряд ли оказались бы столь откровенно мизерабельными.
На противоположном полюсе находится точка зрения известного социального философа В.Г.Федотовой и не менее известного культуролога А.С.Ахиезера, полагающих, что в современной России происходит стремительная архаизация социальной жизни и сознания, хотя они по-разному объясняют причины этого процесса . Оценка русского сознания как архаизирующегося гораздо больше соответствует описанной тенденции социантропологического регресса, чем умозаключение о либеральном триумфе.
Но если архаизация - опускание вглубь, возвращение в прошлое, то надо понять, на какой уровень сознание опускается и к какому прошлому возвращается. Другими словами, нужны качественные характеристики, а не указание одного лишь вектора движения.
В этом смысле уровень, на который мы опустились, можно смело назвать варварством. В данном случае варварство значит гораздо больше, чем заметные невооруженным глазом примитивизация культуры и огрубление жизни, криминализация социальных отношений, интеллектуальная деградация и вторичность в гуманитарной сфере. Они служат лишь внешними выражениями и симптомами более глубоких изменений - формирования радикально новой ценностной конфигурации, новых моделей поведения, нового качества социальных связей, которые суть ценности иерархии, крови, силы, экспансии, а также предпочтение примитивных и простых социальных связей и идентичностей сложным и большим. Короче, варварство - это архетипический инстинкт доминирования, племенная лояльность по крови, стремление к завоеванию.
Разумеется, варварский (или неоварварский) ценностный и социокультурный комплекс - не единственный в современной России. Подобно тому, как в одном пространстве сосуществуют примитивная массовая и высокая культура, бок о бок с ним существует комплекс, основанный на не менее архетипическом инстинкте сотрудничества. Но подобно тому, как сфера влияния высокой культуры сокращается под неудержимым натиском поп-культа, так и варварский комплекс находится в
фазе экспансии, занимая умы и сердца людей, диктуя правила поведения и жизни.
В историософских трудах XVIII в. зрелая цивилизация европейских народов противопоставлялась варварству как юности человечества. Современная Россия стала живым воплощением этой метафоры: носителем варварского комплекса выступает прежде всего молодежь, что придает ему мощную жизнеутверждающую динамику.
Качественное исследование современных базовых ценностей русских выявило, что ведущими мотивами современной молодежи выступают индивидуализм, ценности успеха, благосостояния и иерархии . Последняя, понимаемая как легитимность неравного распределения власти, ролей и ресурсов, суть установка на неравенство, и в этом смысле она носит субстанционально антидемократический характер, будучи антагонистом субстанционально демократической ценности равноправия - подхода к индивидам, как равным перед законом, моралью и разделяющим основныечеловеческие ценности .
Но без равноправия индивидуализм и прагматизм не могут создать ни демократию, ни либерализм. В этом смысле 15 лет тому назад наше общество было значительно более демократическим, чем сейчас, хотя, конечно, и гораздо меньше адаптированным к рынку.
На протяжении 1990-х гг. значимость ценности иерархии выросла, а ценности равноправия снизилась в целом для российского общества. Но поистине фундаментальный характер этот сдвиг носил в элите и среди молодежи. В семьях отечественной элиты ценность иерархии приобрела системообразующий характер, задавая структуру ценностей и тип поведения, а для школьников стала базовой социальной матрицей вне зависимости от материального положения и статуса родителей. Другими словами, не важно, идет ли речь о детях, чьи родители богаты или бедны, социально успешны или аутсайдеры. В любом случае ценности иерархии, индивидуализма и силы стоят для них на первом месте при одновременном отвержении ценностей равноправия, коллективизма и духа
сотрудничества .
В целом семантическое пространство и ценностно-мотивационную структуру отечественных молодежи и элиты определяет эгоцентризм, в то время как культура воспринимается ими как нормативная и репрессивная сила. Несколько упрощая, можно сказать, что эгоцентризм для этих групп внутренне близок, а культура - внешнее и чуждое понятие .
Хотя инстинкт сотрудничества не менее архетипичен, чем инстинкт доминирования, в условиях варваризации социума он приобретает специфическое - тоже варварское - содержание. Современная молодежь объединяется в группировки скорее по биологическому, чем социальному признаку. Этот признак - общность крови.
Мало того, что радикальные националистические идеи пользуются наибольшей популярностью именно в молодежной среде, причем национализм ей ближе любых других идеологем вне зависимости от социального положения и политических взглядов. Национальное понимается молодежью не как культурно-исторический принцип, а, прежде всего, как общая кровь. Иначе говоря, кровь берет верх над почвой, что есть весьма неординарное и исторически несвойственное русским восприятие национальности . Эта доминантная тенденция побуждает скептически воспринимать популярные утверждения о современной молодежи как демократическом поколении: молодежь не только менее демократична, чем советские поколения, она еще и субстанционально антидемократична, а в более широком смысле - вообще отвергает наследие Просвещения.
Хотя объединение по кровному признаку не столь свойственно отечественной элите (но и совершенно отрицать этнические моменты в ее группировании также нельзя), элитная консолидация по кланам носит примитивный, рыхлый и неустойчивый характер. В России не существует образцов и моделей объединения элиты для реализации стратегически значимых общественных целях и с мотивацией, выходящей за пределы чистой прагматики и текущего момента. Весьма показательно, что, в отличие от западного капитализма, отечественные магнаты не в состоянии соединиться даже для защиты корпоративных интересов .
Таким образом, варваризации ценностной структуры отечественного общества соответствует варваризация социальных связей и идентичностей, которые архаизируются, упрощаются и опускаются на «нижние», примордиальные этажи. В современной России умирают сложные и большие идеи, выходящие за рамки непосредственного жизненного опыта и узкой прагматики. Однако группы людей, объединившиеся по биологическому, материально-финансовому признакам или в целях выживания и самозащиты никогда не смогут создать никакого гражданского общества, политической нации, вообще какой-нибудь сложноорганизованной и целостной общности. Для подобного масштабного социального творчества необходим интеллектуальный, идейный и ценностный горизонт, лежащий за пределами прагматизма и потребностей выживания - в сфере идеального .
Происходящее сейчас (и могущее в перспективе произойти) в России - не постреволюционный сидром, не временное «проседание» культуры и цивилизации в ситуации перехода к качественно более высокому состоянию общества, то есть ситуативное отступление в рамках общего прогресса. То, что случилось, и есть новое социокультурное качество, новый ценностный порядок.
В каком-то смысле он исторически неизбежен. Если нам не удалось сберечь и сохранить страну под названием «СССР», это значит, что наши ценностные устои, старые социальные институты и культурные формы оказались нежизнеспособными и неэффективными, что они не смогли ответить на вызовы, брошенные историей. Поэтому на смену сложной и цветущей культуре закономерно пришли простые и примитивные развлечения, развитые социальные институты эпохи Модерна заменяются отношениями господства/подчинения, происходит возвращение к категориям власти и крови, взятым в их предельных, обнаженных смыслах. Слой за слоем снимается огромный пласт культуры и социальности, накопившийся со времен Просвещения.
Вместе с тем происходящее в России отчасти носит авангардный, опережающий мировые процессы характер. Идеи «предательства демократии» и «восстания элит» становятся пугающим лейтмотивом новейших западных социологических теорий, предвещающих закат демократии, конец либерализма, снос наследия Просвещения, низвержение ценности прав человека. Возможно, на исходе XX в. Россия вновь опередила мировое время, как опережала его в начале века.
Нам выпала редкая возможность оказаться свидетелями переломной эпохи мировой истории, наблюдателями подлинного исторического творчества, которое масштабно, спонтанно, непредсказуемо и не подчиняется ничьей указке. В ходе этого творчества происходит настолько всеобъемлющая и кардинальная трансформация русского народа, что впору говорить о рождении новой русской нации.
Формы нового национального тела не очень узнаваемы - таков ответ русского народа на брошенные ему историей вызовы, когда, чтобы выжить, надо измениться. Внешне это выглядит радикальным разрывом с предшествующей историей, культурой, ценностями и образом жизни. Уже сейчас разрыв в этих отношениях между нами и идущими на смену поколениями вряд ли меньше, чем между нами и поколениями столетней давности. Тем не менее, даже мутировав, русский организм в своих глубинных основаниях останется прежним.
Проанализировав взаимодействие «русского вопроса» и политики на современном этапе отечественной истории, автор диссертации пришел к следующему заключению.
«Русский вопрос» остается главной политической проблемой в современной Российской Федерации, что связано с рядом важных обстоятельств. Во-первых, впервые с XIX в. русские стали ощутимым демографическим большинством в стране: в настоящее время их доля в численности населения России составляет около 79 % против около 50 % на исходе советской эпохи и 44 % в царской России. Традиционно ключевая роль русского народа в экономике, культуре и военном деле стала еще более заметной. Во-вторых, Российская Федерация находится в фазисе строительства одновременно политической (гражданской) нации и национального государства (понимаемого в данном контексте как противоположность Российской империи и Советскому Союзу). А в таком строительстве, как показывает мировой опыт и его теоретическое осмысление, определяющая роль принадлежит так называемым «этническим ядрам» - численно и культурно доминирующим народам, осуществляющим государство- и нациестроительство. Говоря без обиняков, вопрос о том, состоится ли Российская Федерация как современное демократическое национальное государство критически зависит от состояния и самочувствия именно русского народа. Эти факторы, казалось, должны были предопределить повышенное внимание государственной власти и отечественных интеллектуалов к русской проблематике, особенно к русскому национальному сознанию.
Однако на деле ситуация в первые несколько лет существования демократической России была прямо противоположной, типологически напоминая стратегию большевиков по подавлению русского национального сознания, хотя с использование современных, «мягких» методов и технологий его удушения. Культурная и идеологическая политика проходила под знаком целенаправленной дискредитации русского сознания, национальной истории и культуры. Русским агрессивно навязывались комплекс национальной неполноценности и чувство вины за демонизировавшуюся империю. Успех массового распространения антирусской мифологии в публичном пространстве был обеспечен благодаря контролю основных коммуникационных каналов и наиболее влиятельных СМИ со стороны либеральной элиты.
Осуществленный автором анализ пропагандируемых либеральными СМИ взглядов на русский народ и отечественную историю выявил их структурное тождество с так называемым «колониальным дискурсом». В результате первая половина 1990-х гг. стала массового национального самоуничижения, страну охватила подлинная эпидемия смердяковщины.
Подобное массовое умонастроение, вдобавок отягощенное серьезнейшей травмой от распада Советского Союза и негативных результатов социально-экономических преобразований в стране, конечно, не могло служить прочным основанием государственного строительства и вообще какой-нибудь осмысленной государственной политики.
В результате осмысления (или ощущения) государственной властью опасности игнорирования «русского вопроса» с середины 90-х годов стали одновременно оформляться два направления государственной стратегии в области национально-государственного строительства. Одно из них представляло адаптацию к российским условиям западной концепции политической (гражданской) нации. Второе - политика «нового государственничества» - носило автохтонный характер.
В рамках первого направления пропагандировалась идея надэтнической общности «россиян», объединенных общими политическими ценностями и гражданством. Термин «россияне» был успешно внедрен в общественно-политическую фразеологию и отношение к нему в стране носит в целом позитивный характер, однако нация «россиян» в России не сформировалась. Граждан нашей страны объединяет проживание в одной стране и ценности, относящиеся к советской, а не к постсоветской эпохе.
Решить проблему ценностей - формирования новых или реанимации старых - как раз должна была политика «нового государственничества» и российского патриотизма. Появление ее первых элементов относится к середине 90-х годов прошлого века, но интенсивное, масштабное и последовательное проведение началось только во время президентства Путина. Содержание этой политики составили: обогащение официальной лексики патриотической и державной риторикой; дозированный и вербальный антивестернизм; продвижение в общественно-политический дискурс категорий «национальных ценностей», «национальных интересов» и «национальной идеи»; государственная поддержка Русской православной церкви; манипуляция имперскими символами.
Однако эффективность «нового государственничества» оказалась не очень высокой. Авторитет и популярность президента Путина не распространились на другие институты государственной власти.
Важным ограничителем на пути этой политики оказалось современное состояние русского национального сознания, переживающего глубокую кризисную трансформацию. Впервые за последние пятьсот лет своей истории русские почувствовали себя слабым народом, чья историческая перспектива вызывает сомнение. Реакцией на эту слабость, в полном соответствии с классическими теоретическими схемами, стала активизация этнического пласта русского сознания. Само по себе это изменение не тождественно национализму, но создает почву для него.
В современной России воспроизведена апробированная на протяжении трех столетий историческая модель взаимодействия «русского вопроса» и государственной власти. Суть ее в следующем: составляя центральную проблему отечественной политики, «русский вопрос» неизбежно вызывал комплекс политических мер в свой адрес; со временем этот комплекс мер вступал в конфликт с некоторыми внутренними потенциями и ограничителями, исходящими со стороны русского народа. На этот раз подобные ограничители обозначились значительно быстрее, чем в предшествующие исторические эпохи.
Автор текста: Валерий Соловей
Материал создан: 15.12.2016
