Важную роль в этнополитических процессах играют не только идеология и общественное воздействие тех или иных политических сил, программы и лозунги этнокультурных и националистических организаций и движений, но и ориентация на те или иные этнополитические мифы, которые могут быть основаниями принципиальных идеологических конструктов и рычагом групповой мобилизации.
Сущность этнополитических мифов
Как известно, миф в классическом понимании — это своеобразная форма кодировки в устной традиции главных ценностей традиционного общества. В словаре Тони Лоусона и Джоан Гэррод «Социология» по поводу мифа сказано следующее: «Миф — священное, почитаемое сказание, обычно связанное с имеющими большое значение для конкретного общества событиями, например с происхождением народа, с повествованием о его богах или героях прошлого».
Таково антропологическое определение мифов, изучению которых посвятили свои исследования знаменитый британский антрополог Бронислав Малиновский, пытавшийся с их помощью выявить базовые ценности различных обществ, а также не менее знаменитый французский антрополог Клод Леви-Строс, утверждавший, что все мифы выражают представления о таких фундаментальных «бинарных противоположностях», как мужчина и женщина, друг и враг, природа и общество. В недавнем прошлом мифы были подвержены анализу как система символов, посредством которых выражается культура общества. Мифы могут быть обнаружены не только в устных и письменных дискурсах, но и во всех формах популярной культуры, например в спорте, кино, моде, рекламе и т.д. Любой народ имел свою систему мифов, посредством которых объяснял существующий миропорядок и место человека в нем, а также место конкретного этнического сообщества в картине мира. Мифы являются одним из исторически апробированных способов утверждения общественных норм в качестве не нуждающихся в доказательствах фактах природы или истории и своеобразной формой самопознания и самоидентификации. Отсюда очевидно, что миф в общественном и индивидуальном сознании является не только логичной, но и неизбежной составляющей.
Понятие политического мифа было сформулировано сто лет назад Ж. Сорелем, который видел его предназначение в отображении «инстинктов», «ожиданий» и «страхов» национального движения или политической партии, в придании их идеологии завершенности. В последние годы историческое мифотворчество особенно расцвело, ибо спрос на этнополитические мифы резко возрос. Это не является случайностью и связано с тем взрывом этничности, о котором уже упоминалось. Новые мифы и идеология выстраиваются под влиянием современных социальных реалий и одновременно помогают их строить и укоренять. При этом этнополитические мифы могут иметь характер как локальных идеологических установок и стереотипов, так и региональных, общенациональных и даже цивилизационных. К примеру, на Западе весьма распространен миф о нарастающей исламской угрозе, а в исламских странах велико опасение, что Запад стремится к христианизации мусульманского мира и навязыванию ему своих норм жизни.
Рождение новых государств, активизация националистических движений привели к поиску обоснования их пространственных и культурных границ, не наблюдавшихся прежде социальных оппозиций, потребовали ответа на вопрос «кто мы?» и «откуда мы?», подтолкнули к созданию актуальных национальных символов и к новому «прочтению» собственной истории. Конечно, эти потребности отчасти удовлетворялись растущим объемом исследований и публикаций, которые рассматривали различные аспекты истории народов, их культурного развития, их этнического бытия, но строго академические издания или аналитические публикации в прессе не могли выполнить ту роль, которую с успехом решали мифы. Миф освещал произошедшие или желаемые перемены и превращал их в некий священный моральный принцип, оттесняя на задний план прагматические интересы реальных социальных сил. Миф становился доказательством прямого действия, заменяя собой сложную систему аргументации при выдвижении требований политической автономии, территориальных претензий, политических и культурных приоритетов для этнической общности или группы.
Как отмечает один из исследователей природы политического мифа, миф есть «идеологически маркированное повествование, претендующее на статус истинного представления о событиях прошлого, настоящего и прогнозируемого будущего и воспринятое социальной группой как верное в основных чертах». При этом мифотворчество есть совершенно нормальный способ сделать политические (этнополитические) события и явления понятными и приемлемыми для идеологического восприятия. Мифы есть способ поддержания исповедуемых ценностей и форма их эффективной трансляции. К. Флад в этой связи подчеркивает: «Мифотворчество — это постоянная практика, которая пронизывает деятельность политических комментаторов… В идеологической сфере теоретическая аргументация имеет особый престиж, поскольку она является рефлексией разума, и в ней концентрируется содержание мыслительной деятельности. Но мифотворчество идет рука об руку с теорией. Только историческая интерпретация событий и прогнозы на будущее способны продемонстрировать то, что наши ценности, убеждения, цели имеют некоторое значение в общественной жизни».
Миф не признает разночтений, сознательно упрощает действительность и предлагает (в форме некоего культурного кода) простое и однозначное решение. Мобилизующее влияние мифа, особенно героического, обращенного к «золотому веку» народа, когда он имел собственную государственность, политическое величие, показала на примере армян С.В. Лурье в работе «Историческая этнология». Но армянский пример отнюдь не единственный. В.А. Шнирельман пишет по этому поводу: «Этногенетический миф, имеющий важную компенсаторную функцию, нужен людям в критические моменты их истории: когда этнической группе грозит утрата культуры и языка, когда этнические меньшинства борются против дискриминации и ее последствий, когда народ ведет борьбу за политическую самостоятельность, когда на развалинах империи возникают новые государства, когда имперский в прошлом народ испытывает дискомфорт, теряя прежний статус, когда два соседних народа предъявляют права на одну и ту же территорию, которую оба они издавна занимали, когда пришельцы разного этнического происхождения сплачиваются в новую этническую группу, наконец, когда единый в прошлом народ оказывается разорванным на части и образует новую диаспору».
Шнирельман обращает внимание на содержание этнополитических мифов современности и показывает, из чего складывается этнический образ прошлого и за что ведется борьба. Ключевыми сюжетами, вокруг которых рождаются новые этнополитические мифы, являются события, связанные с обретением родины, формированием собственной государственности или ее предтечи, великими завоеваниями и великими героями, страшными катастрофами, прервавшими восхождение народа к вершинам могущества и расцвета. Идеологические функции и функции этнополитической мобилизации, которыми обладают политические мифы, неразрывно связаны с правовой функцией. Миф есть своеобразная правовая основа, на которой базируются идеологические построения и этнополитическая мобилизация. Правовая функция мифа была характерна для традиционных обществ, в которых не существовало писаного права, но она наследовалась более развитыми сообществами.
Как пишет основатель Французской ассоциации юридической антропологии Норбер Рулан, «законодательная власть мифа объясняет тот факт, что во многих обществах за человеком не признается такая же власть. У евреев законом является Тора — договор о союзе с Яхве, поэтому правитель не имеет законодательной власти. В традиционном мусульманском праве источником права является Коран, и правитель также не имеет законодательного права: он является исполнителем, но не законодателем. Во многих африканских обществах человек может лишь прибегать к праву, поскольку только мифы могут творить право». Связь между правом и мифотворчеством имеет место и в современном законодательстве, начиная от доктрин государственного нациестроительства до защиты интересов миноритарных этнических сообществ и особенно «коренных народов». С.В. Соколовский замечает по этому поводу: «В отличие от выверенной рациональности юридических норм международного права в сфере защиты прав меньшинств нормы, регулирующие права так называемых “коренных народов” пронизаны иррациональными посылами и романтической мифологией».
В Конвенции МОТ № 169, к примеру, говорится о некоей мифической «связи» коренных народов с землей и территорией. В самой же политической практике коренное население трактуется как особая целостность, которая именно в таком качестве и должна являться объектом этнонациональной политики. Территории, заселенные «коренными народами», трактуются как некие «священные анклавы», вторжение на которые представителей других этнических общностей нежелательно. Политизация и мифологизация представлений о «коренных народах» выгодна этническим элитам, которые ведут борьбу за участие в прибылях, получаемых от эксплуатации ресурсов тех территорий, где расселены данные народы. Характерно, что, преследуя цель этнополитической мобилизации и сплочения группы, а также обосновывая право на территорию, националистические идеологи и мифотворцы порой не скрывают, что посредством исторического мифа пытаются решать практические цели нациестроительства.
Так, Северная Осетия занимает особое положение на Северном Кавказе, поскольку осетины как этническая группа разделены государственной границей, конфессиональной принадлежностью (часть из низ христиане, а часть — мусульмане) и имеют внутригрупповые различия (дигорцы, иронцы, кударцы). Часть населения республики составляют русские, а часть — ингушское меньшинство, проживающее в спорном Пригородном районе. В этой республике особая потребность в консолидирующих идеях и в исторической обоснованности прав осетин на территории современного проживания. Эта потребность еще более актуализировалась после открытого осетино-ингушского конфликта (1992) и фактического изгнания ингушей с территории Северной Осетии. Осетины, которые исторически были ориентированы на интеграцию с Россией и чья элита не культивировала идею государственной нации, как, например, у татар или тувинцев, акцентировали в национальной идеологии не статусные идеи, а консолидирующие, и именно в таком ключе национальные идеологи строили и транслировали миф о прошлом народа.
Поэтому они сознательно использовали историческую память о великих кочевниках-аланах, об аланском царстве для утверждения прямой генетической связи осетин с аланами и современной Осетии с аланским царством. При этом сами местные исследователи считали, что неважно, насколько реально осетины являются единственными потомками алан и какова степень их языкового и антропологического соответствия древнему «северо-кавказскому субстрату». Важно было то, что аланская версия происхождения осетин говорила об их арийском происхождении, что как бы незримо связывало мусульман и христиан глубокими историческими узами, которые были древнее самих христианства и ислама. Кроме того, такие генетические корни задавали определенный вектор в геополитических ориентациях осетин и способствовали интеграции разных этнографических групп в сообщество, спаянное исторической памятью и общей идеей. Аланская идея была закреплена не просто в школьных учебниках и официальной пропаганде, она приобрела значение этнополитического маркера, ибо с 1994 г.
Республика Северная Осетия стала называться Северная Осетия–Алания, а футбольный клуб и команда — просто «Аланией». Но миф может быть как интеграционным, так и дезинтеграционным. В этом случае его используют как идеологическую основу для исключения той или иной этнической группы из политического пространства страны. Нет нужды говорить о широко известном мифе о «заговоре сионских мудрецов» и прочих антисемитских мифологемах. Эти мифы уже принесли свои «плоды» в виде Холокоста и продолжают оказывать влияние на современных политиков в разных странах мира. Данный пример не является единственным. Уже упомянутые события 1993–1994 гг. в Руанде тоже имели идеологическую основу в виде мифа.
Социальным и культурным антропологам хорошо известно, что народы тутси и хуту относятся к бантуязычным народам Африки, общая численность которых превышает 40 миллионов человек (крупнейшими из них являются руанда, макуа, конго, шона, малави, зулу, кикуйю). Но для обоснования политической гегемонии тутси в Руанде выдвинули гипотезу об их хамитском происхождении, о том, что их язык сходен с афро-азиатскими языками. Директор немецкого Института социальной антропологии имени Макса Планка в Галле Гюнтер Шлее по этому поводу заметил: «Собственные мифологические представления о миграции с севера наложились здесь на раннеколониальные спекуляции, что тутси, как правящий народ, должны были прийти с севера (оттуда обычно якобы и приходили правители), что и превратилось в итоге в хамитский миф.
Хуту усмотрели в нем не только притязания тутси на доминирование, с которым нужно было бороться, но и то, что они являются пришельцами, а вовсе не африканцами. Геноцидные следствия, которые имело это представление, здесь можно не комментировать…». Не менее важную дезинтеграционную роль играл и миф о «Великой Оромии» как определенной политической или территориальной общности, который способствовал отделению Эритереи от Эфиопии. На самом деле Оромия никогда не существовала, и в основе эритрейского сепаратизма лежали противоречия между доминирующими в стране христианамиамхара, мусульманскими народами и племенами Эритреи (политические движения которых поддерживались арабскими странами), в том числе и оромо, которые пришли на данную территорию в XVI столетии.
Практика этнополитического мифотворчества
Само этнополитическое мифотворчество зависит от политических пристрастий и ориентиров лидеров. Так, татарская общественно-политическая мысль к началу 1990-х гг. разделилась на «татаристов» и «булгаристов». Первые придают основное значение в этногенезе татар золотоордынскому периоду их истории, и их цель состоит в культурной и языковой консолидации всех татар России под единым идеологическим знаменем. Кроме того, связь современных татар с кочевыми империями, которые долгое время доминировали на просторах Евразии и являются более древними, чем Киевская или Московская Русь, позволяет сторонникам этой теории доказывать превосходство тюрок над русскими и славянами вообще. Эта теория как бы ориентирует своих приверженцев на тюркский и исламский мир, формирует символическую культурную границу между татарами и русскими. Вторые считают, что предков татар надо искать исключительно в Волжской Булгарии — государстве, сформировавшемся в IX–X вв. в Среднем Поволжье и разгромленном монголами в ХIII в.
Ориентация на Волжскую Булгарию в значительной мере основывается на стремлении исторически обосновать претензии на суверенитет современного Татарстана, отстоять его территориальную целостность и особый государственный статус и даже обосновать право на создание ИдельУральской Республики, объединяющей территории казанских татар, башкир, чувашей, марийцев и мордвы в рамках одной государственной единицы. Особо рафинированные формы мифотворчества характерны для части идеологов финно-угорских народов России. Здесь заслуживают внимания две мифологические конструкции. Одна — это превращение в факт истории сказания о Биармии, а вторая — это попытка представить ширящиеся культурные контакты между регионами проживания финно-угорских народов как процесс «воссоздания» некоего «финно-угорского мира». В некоторых средневековых скандинавских сагах повествуется об обширной стране Биармия или Бьярмаланд, которая лежит к востоку от самой северной скандинавской провинции Финнмарк.
Сведения об этой стране скудные и, как правило, описывают северный морской путь норвежцев и их битвы с бьярмами. В Биармии в горах никогда не тают снега, но страна эта богата: в ней есть храмы, полные сокровищ, и города. На основании этих саг уже более ста лет делаются попытки представить Биармию как первое государственное образование финно-угров. Причем его считают прародиной всех финно-угорских народов. Сторонники идеи Биармии заявляют, что это государство существовало уже в первые века нашей эры и биармийцы якобы «держали в своих руках торговлю между Востоком, Западом и Югом».
Биармия сформировалась как государство задолго до Киевской Руси. Поэтому культурные традиции финно-угров и их «философия» более «чистые и древние». Эта идея необходима для подтверждения прав финноугорских народов на государственность и на приоритетные права в рамках собственных этнотерриториальных образований. Одновременно она призвана цементировать концепцию финно-угорской общности и дать историческое обоснование идее строительства «финно-угорского мира». Мифы о былом едином финно-угорском государственном образовании или о превратившемся в реальность «финно-угорском мире» имеют в своей основе стремление к укреплению группы солидарности и к усилению политического ресурса этнонациональных движений финно-угорских народов. Это же мифотворчество предоставляет дополнительный ресурс региональным политическим элитам, которые могут использовать его как канал развития межрегиональных и международных связей, как своеобразную форму воздействия на федеральный центр и как средство политической рекламы.
А «мнение финно-угорского мира» становится мифологизированным аргументом политического лоббирования интересов регионов или их элит, а по большому счету — давления на Россию по части соблюдения прав меньшинств и ограничения ее действий по защите русскоязычного населения в Эстонии. Неслучайно именно эстонцы оказались одними из главных конструкторов мифа о финно-угорском мире. Вообще попытки мифологизации отношений между федеральным центром и этнотерриториальными автонмиями России могут выливаться как в сугубо прагматические действия, так и в символические акции. Одной из таких акций стала попытка хантыйского поэта и оленевода Юрия Айваседа (Вэлла) обратить внимание на положение малых народов Севера и на необходимость их государственной поддержки через символические действия, характерные для традиционной культуры хантов и их жизненной «философии». Для этого в 1996 г. на священном месте Нумпо он провел жертвоприношение и посвятил только что купленного оленя Президенту России. Олень стал частью его стада.
Когда Президент болел, он сделал жертвоприношение и посвятил богам первого олененка от президентской оленихи. Затем он напомнил о президентском олене и избранному на этот пост В.В. Путину. Этот же олень был неким аргументом и в его спорах по поводу угодий с нефтяниками. В.А. Шнирельман отмечает, что «этничность служит в наше время важным ресурсом в борьбе за социальные и политические права или за доступ к каким-либо особым привилегиям (особенно в условиях аффирмативной политики). Но чтобы чувствовать себя вправе вести такую борьбу, этническая группа должна доказать свою аутентичность, т.е. продемонстрировать свои реальные особенности — культурные и языковые». Помимо языка и культуры, свою роль играют и этнополитические мифы, которые призваны подчеркнуть обоснованность притязаний этнической группы и ее специфичность, доказать ее укорененность на данной территории и связь с предками (реальными или мнимыми). Мифы придают завершенность национальной идеологии, ибо она творит, по мнению Б. Андерсона, воображаемые, т.е. мифологизированные, сообщества. Однако опасность этнополитических мифов состоит в том, что они несут угрозу раскола полиэтнических сообществ, если эти сообщества не выработали какого-то объединительного мифа.
Более того, отсутствие объединительного мифа, который примирял бы разные культурные сообщества и цементировал государственные устои, приводит к тому, что каждое сообщество начинает творить свои мифы и ориентироваться на них, при этом мифы разных этнических сообществ могут вступать в жесткую конкуренцию друг с другом. Ярким примером такой конкуренции являются исторические мифы о прошлом Косово, которые исповедуются сербами и косовскими албанцами (косоварами). Для сербов Косово — это территория, которую с ХII в. контролировала княжеская династия Неманьичей. Младший сын основателя династии, принявший монашество на горе Афон под именем Саввы, основал сербскую автокефальную церковь, признанную в 1219 г. Косово был центром империи царя Душана, созданной в 1346 г. Многие крупнейшие сербские православные монастыри находятся в Косово, а в городе Печ расположен центр сербской церкви.
Печская патриархия символизирует автокефалию сербского православия. Патриарх, резиденция которого давно перенесена в Белград, продолжает носить титул Печского патриарха. Именно в Косово он символически принимает сан. Особую роль в мифотворчестве играет память об исторических событиях, ибо здесь, в Косово, в 1389 г. произошло сражение, которое, как полагают историки, открыло путь к завоеванию Балкан Оттоманской империей. Сербская историография рисует это сражение как важную веху национальной истории сербов, а в сербской фольклорной традиции песни и сказания о битве на Косовом поле занимают важное место и сыграли свою роль в том, что идеологи сербского национализма рассматривают Косово как исключительно сербскую территорию. Между тем здесь на протяжении столетий проживали (и довольно мирно) как сербские, так и албанские крестьяне, и именно здесь, в Косово, во второй половине ХIХ в. стало зарождаться албанское национальное движение. Идеологи албанского радикального национализма выдвигают свою версию истории края.
Поскольку топонимика Косово в основном славянская и даже современные «албанские» названия местностей (которые активно внедряют националисты) часто являются лишь албанизированными формами славянских названий, ее наличие объясняется насильственной славянской колонизацией, начавшейся еще во времена Средневековья. Заявляется, что сербы пришли в регион позднее албанцев, и при этом идеологи албанского национализма указывают на целенаправленную политику переселения в край сербов, которая осуществлялась в 1930-е и в 1990-е гг. Но эти волны переселенцев не были многочисленными, и именно поздние переселенцы в первую очередь покинули Косово во время эскалации этнополитического конфликта. Албанцы утверждают, что они являются «коренным народом», ибо якобы происходят от иллирийцев, населявших эти места в эпоху Античности. Эту связь пытаются обосновать албанские историки с целью показать «автохтонность» албанского населения. Поскольку славяне появились на Балканах в VI– VII вв., постольку из «иллирийского происхождения» албанцев делается вывод, что сербы не имеют никаких прав на Косово.
Обе стороны пытаются оспорить и ослабить наиболее сильные позиции и аргументы сторон в споре за приоритет над территорией и за политическое доминирование в крае. Сербы, к примеру, подчеркивают, что демографическое доминирование албанцев возникло только в ХХ столетии и стало следствием не естественных процессов, а лишь массовой иммиграции с гор Северной Албании. Многие сербские националисты обвиняли маршала Тито в том, что он способствовал этому переселению после 1945 г. с целью ослабить Сербию и сербский народ. Албанцы в свою очередь пытались поставить под сомнение, что православные сербские монастыри в Косово издревле служили цитаделями православия в этих местах. По мнению албанских историков, эти монастыри построены на руинах древних католических церквей и монастырей, которые якобы были албанскими. Албанцы были обращены в ислам в XVI–XVIII вв., а до этого были католиками. Каждая из сторон отстаивает свои исключительные права на Косово и ее историю, хотя эта земля есть общее достояние двух народов. Но эта идея не стала фактом массового сознания, не поддерживалась сербской и албанской элитами и не нашла выражения в общих мифах и символах.
Именно данное обстоятельство и позволило албанскому этносепаратистскому движению достичь успеха и фактически добиться независимости Косово и ее признания большим количеством государств. Важно иметь в виду, что объединительные мифы должны быть восприняты массовым сознанием и поняты им, ибо в противном случае они начинают отторгаться и подвергаться сомнениям. Так, политический миф Европейского союза «Европа — наш общий дом» при решении важнейших вопросов будущего Евросоюза, в частности принятия европейской Конституции, оказался неспособным конкурировать с другим этнополитическим мифом — мифом о «польском водопроводчике», который вытеснит на рынке труда французов и других «старых европейцев», который живет за счет граждан стран «старой Европы». Этот миф постоянно эволюционирует, и в кризисный период он трансформировался в образ «нахлебника грека», противостоящего трудолюбивым бюргерам.
Если первый из названных мифов воспринимался как абстрактный идеал, не связанный с повседневной жизнью европейцев, то вторые оцениваются как реальная угроза жизненным планам, благополучию и привычному образу жизни. Поэтому второй миф стал более актуален. Актуальность этнополитического мифа и определяет его действенность. Политическая теория рационального выбора, которая занимает видное место в современной политологии, способствовала усиленному вниманию исследователей к анализу роли символов и мифов в политических процессах. Наиболее рационально подошел к этому вопросу американский политолог Мэррей Эдельман, который рассматривает мифы и символы как часть «политического перфоманса», суть которого состоит в удовлетворении потребностей людей получать политические указатели, помогающие им облегчить тревоги и сформулировать символы веры. Мифы также помогают правительствам оправдывать свои решения и манипулировать общественным сознанием. Важно отметить, что, несмотря на различия в методологии и выводах, все политологи, изучающие перемены в обществе с точки зрения культуры, считают символы и мифы главными в этом процессе.
Авторы текста: Тишков В.А., Шабаев Ю.П.
Материал создан: 05.01.2017
