Религиозный фактор в контексте демографической и аграрной политики на северокавказской окраине России во второй половине XIX – начале XX в.
После вхождения Северного Кавказа в состав России настроенность на обособленность в ряде «туземных обществ» продолжала сохраняться. Существенные препятствия для интеграции создавали цивилизационные особенности окраины. Важнейшим их показателем являлись не совмещенные вероисповедные традиции, имевшие такие же векторы тяготения. Поэтому во второй половине XIX – начале XX в. весьма важное значение в проводившейся политике придавалось изменению неблагоприятной этнодемографической ситуации. Намерение это основывалось на выверенном опыте. Функционирование различных империй проясняло закономерность: если не производится колонизация территории, то она при определенных условиях превращается в анклав сепаратизма и нередко утрачивается. Давались и объяснения данной закономерности.
Редактор международного сборника статей о европейских континентальных империях А. Кастелянский еще в 1910 г. обратил внимание, например, на «огромное ассимилирующее влияние Рима и сравнительное бессилие Греции в этом отношении», то есть в удержании осваиваемых территорий. Из опыта прошлого им же выделено и такое определявшее отмеченные особенности различие: «Завоевания первого почти всегда сопровождались широкой крестьянской колонизацией, образованием во вновь приобретенных областях многочисленных колоний с преобладающим италийским населением, в то время как греческая колонизация состояла преимущественно из торговых элементов, являвшихся в страну в весьма малом… количестве». Подтверждающей иллюстрацией к сказанному может служить и процесс «германизации» в средние века.
Последствия его в зависимости от складывавшихся обстоятельств, как отмечено в составленном А. Кастелянским предисловии к сборнику, также имели различия. Наблюдалось в них, по мнению редактора, следующее: «На юго-востоке Европы, куда шел главный поток… немецкой эмиграции – крестьянин, мелкий ремесленник и т.п., огромная часть туземного славянского населения онемечилась. На востоке же, где оседал главным образом немецкий юнкер и чиновник, германизаторские попытки остались тщетными» причем несмотря на то, что там преобладало «немецкое крупное землевладение, во власти которого находился главный рычаг общественной и политической жизни».
«Аналогичное явление» прослеживалось и в Северной Америке, где «первыми колонизаторами страны были нидерландцы, явившиеся туда значительно раньше англичан». Но именно из-за демографических соотношений, по утверждению А. Кастелянского, «нидерландская культура не оставила там никаких следов». Объяснение этому он видел в том, что нидерландская колонизация, «рекрутировавшаяся, главным образом, из крупных торговцев», уступила с неизбежностью перед натиском «английской земледельческой колонизации». Сравнения позволили сделать и вывод о тесной связи «между процессом ассимиляции и колонизационным движением», а также о непосредственной зависимости «первой от последнего», что прослеживалось «почти на всем протяжении истории». На основе изложенных наблюдений А. Кастелянский формулирует заключение: «Искусственное насильственное обезличение, ассимиляционная политика никогда и нигде не увенчалась успехом».
В формировании целостности российского государства особую роль играло восточнославянское заселение, придававшее устойчивость интеграционным процессам на иноэтнической периферии. Некоторые современные авторы, весьма поверхностно освоившие специальную терминологию, отождествляют исторически сложившиеся понятия «колониальный» (зависимый) и «колонизация» (переселение). Между тем содержательные характеристики у них различны. Колонизация отражает процессы складывания устойчивой этносферы как первичной основы существования государства. Обозначение «колониальный» относится к политике, направленной на перераспределение материальных ресурсов из зависимых стран в метрополии – центры, владевшие ими. К условиям Российской империи оно не применимо. В ее состав входили сопредельные территории, получавшие иной статус. Определение «колония» в отношении окраин, в отличие от европейской практики, до 1917 г. не употреблялось.
Русская колонизация северокавказской окраины в совокупности разнообразных мер способствовала сближению с остальным населением империи. Посредством увеличения численности «благонадежного элемента» представители власти надеялись ослабить вероятность возникновения угрозы ее отторжения. Поэтому восточнославянское заселение в формировании целостности российского государства играло особую роль и придавало устойчивость этносферам на иноэтнической периферии. На всем пространстве юга «от Азова до Днестра», вошедшем в пределы России в разных сочетаниях в ходе упорной длительной борьбы с Турецкой империей, оно происходило с XVIII в.1, затем после геополитических изменений продолжилась в ХIХ в. «от Днестра до Кавказа», сопровождаясь во многом идентичными этнополитическими процессами. Значение восточнославянской колонизации как скрепляющего и стабилизирующего фактора еще больше возросло, когда формирование территориальных пределов российского государства подошло к завершению.
Остановимся на анализе особенностей сложившейся под ее влиянием демографической ситуации на северокавказской окраине. Главным в русской истории, как заметил еще в середине XIX в. С.М. Соловьев, было то, что «государство при расширении своих владений занимает пустынные пространства и населяет их, государственная область расширяется преимущественно средством колонизации». Такого же взгляда на отечественный исторический процесс придерживался и В.О. Ключевский, также указавший на расширение русской колонизации «вместе с государственной… территорией». При этом, как считал он, «происходило заселение, а не завоевание края, не порабощение или вытеснение туземцев». Восточнославянская этническая система, составляя основу обширной империи, в противоположность этому отличалась паритетностью для «инородных» включений и не создавала угрозы их самобытности.
Замечали эту особенность и представители окраин. И. Гаспринский по этому поводу оставил, к слову, такое признание: «Русский человек… смотрит на всех, живущих с ним под одним законом, как на “своих”». В другом издании крымско-татарский просветитель писал: «Самый многочисленный и главный народ России – русские – одарены весьма редким и счастливым характером мирно и дружно жить со всякими другими племенами. Зависть, враждебность, недоброжелательство к инородцам не в характере обыкновенного русского человека. Это хорошая черта, несомненный залог величия и спокойствия России». Данную черту в психологическом складе русского человека выделил и Н.А. Бердяев. В своих размышлениях о нем философ сделал вывод о том, что «русский человек мало способен к презрению, он не любит давать чувствовать другому человеку, что тот ниже его». Такая специфика при заселении иноэтнических окраин наблюдалась повсеместно.
Подтверждают ее и современные исследования. Т.М. Шамба, в частности, отмечает, что при формировании российского полиэтнического государственного пространства «освоение новых территорий не сопровождалось вытеснением из мест обитания, а тем более физическим уничтожением населения». По его заключению, «многие, как добровольно присоединившиеся, так и силой покоренные народы не исчезли и не были загнаны в резервацию, а получили возможность полноценного культурного и социального развития». «Ни один народ в составе России не исчез с лица земли», – подчеркивает он.
На северокавказской окраине вместе с тем восточнославянская колонизация в большинстве случаев не затрагивала территории расселения горских и тюркских народов. Более того, так как в крае остро стоял вопрос об обеспеченности землей, в местности традиционного проживания иноэтнического населения она вообще не допускалась. Намерения создания для него более благоприятных экономических условий при формировании этносферы на северокавказской окраине оказывались приоритетными. Реализовывались при этом и попытки обращения всего «туземного населения» к мирному созидательному труду и исключения вероятности появления сепаратистских настроений в тех случаях, когда применялось военное принуждение при включении в состав России.
Это опровергает существующие интерпретации Кавказской войны как агрессии «имперской России с целью колонизации Северного Кавказа». Колонизация «русскими людьми» производилась лишь на незаселенные территории «отдельных окраин» и признавалась «одною из главных мер в деле прочного государственного устройства. Осознавалось «первостепенное значение этой задачи» еще кавказским наместником князем М.С. Воронцовым, сумевшим ее «правильно поставить» и приступить к планомерной реализации. Однако при его преемниках соответствующая роль русской (восточнославянской) колонизации недооценивалась, вследствие чего в ряде случаев упущенные возможности привели к непоправимым последствиям.
Немаловажную роль в проводимой политике отводил ей и М.Т. ЛорисМеликов, опираясь на знания, приобретенные за десятилетие (1865–1875) службы в должности начальника Терской области и наказного атамана Терского казачьего войска. Сменив в управлении Терской областью Д.И. Святополка-Мирского, возглавлявшего ее с момента образования, М.Т. Лорис-Меликов как администратор «не только сумел поддержать порядок», но, по свидетельствам очевидцев, «в то же время заслужил полное доверие туземцев». К разработке проводившихся преобразований М.Т. ЛорисМеликов, в соответствии с установившейся российской практикой на окраинах, привлекал представителей от иноэтнических сообществ, стремясь обеспечить тем самым поддержку проводившейся политике со стороны населения. Смысл восточнославянской колонизации, как свидетельствует его переписка с наместником, он усматривал в том, «чтобы сделать Северный Кавказ вполне русским краем».
Стабилизирующее влияние восточнославянской колонизации признавалось и на последующих этапах. С восстановлением наместничества в 1905 г. призванный к управлению Кавказом в непростое время генераладъютант граф И.И. Воронцов-Дашков также отводил ей ведущую роль в достижении государственного единства, что неоднократно отражалось в его «всеподданнейших записках». В начале XX в. проблема заселения окраин из центральных губерний Российской империи, где отсутствовали тогда возможности земельного обустройства, обсуждалась и в специальных изданиях. С русской колонизацией в них связывалось немало положительных перемен в перспективах развития других подданных империи.
В подборке сведений «О переселении в Терскую область из внутренних губерний России» А.А. Долгушин, в частности, обращал внимание на следующее: «Правительство одобрительно отнеслось к явлению переселения», полагая, что «приток русского земледельческого населения… окажет значительное культурное влияние на… туземное население в смысле приобщения его к мирному занятию земледелием, а также надеясь, что в смеси с русским населением туземцы скорее забудут свое обособление от русских и взаимную вражду» (1907). Разные аспекты и направленности восточнославянской колонизации северокавказской окраины подвергались изучению и в советский период развития отечественной исторической науки.
Наибольшее количество работ по этой проблеме опубликовано в 50–70е гг. XX в. Весомый вклад в ее изучение в тот промежуток времени внесли А.В. Фадеев, П.А. Шацкий, В.Н. Ратушняк и др.31 На рубеже XX–XXI вв. ее разработкой занимались В.Б. Виноградов, Н.Ю. Силаев, В.С. Белозеров, З.Б. Кипкеева и др.32 Русскому населению на Северном Кавказе посвящен и специализированный сборник (2002). В статьях Н.Ф. Бугай, Е.С. Троицкого, Г.С. Денисовой и других авторов в нем так или иначе затрагиваются более ранние стадии складывания региональной этносферы. Но отдельные стороны освоения Северного Кавказа русскими переселенцами нуждаются в дополнительном осмыслении. Прежде всего это относится к демографическим изменениям в структуре населения, вызванным процессами восточнославянской колонизации, и тем качественным подвижкам, которые предопределялись российской универсалистской трансформацией.
Во второй половине ХIХ в. из-за произошедших на Северном Кавказе демографических перемен, вызванных переселением части «туземных обществ» в Турцию, образовался огромный массив свободных земель, что способствовало дальнейшему расширению восточнославянской колонизации этого региона. При закреплении в составе России с учетом его чрезмерной этнической пестроты и конфессиональной специфики именно такому заселению, как уже отмечалось, придавалось приоритетное значение. Предпочтение же при его организации на первых порах получали казаки и отставные военные, принимавшие участие в покорении Кавказа и в иных крупных военных кампаниях того времени. Казачьи станицы на северокавказской окраине размещались преимущественно там, где проживали когда-то племена, выселившиеся в Турцию. Горцы, за редким исключением, для этих целей вытеснению с занимаемых земель не подвергались. Свободные фонды использовались и для их аграрного обустройства.
Из казачьих поселений создавались разделительные линии в ряде местностей, отличавшихся в прошлом повышенной межэтнической конфликтностью. Предшествующий опыт показал, что безопасность в контактных зонах на постоянной основе могло обеспечить только казачество, как наиболее мобильная в военном отношении и психологически подготовленная к экстремальным ситуациям часть населения. Российское казачество устойчиво демонстрировало и привязанность к традиционным государственным устоям. Именно в ряде бывших контактных зон, где очень часто возникали экстремальные ситуации, государственное поле оказывалось особенно сильным. В проводимой политике учитывались в данном случае и этнопсихологические свойства казачества, приверженность вере, его своеобразный консерватизм, способствовавший укреплению на иноверной периферии объединительных начал. На первых порах цель, в частности на Северном Кавказе, действительно достигалась и межэтнические столкновения, происходившие постоянно в прошлом, прекращались.
На южных направлениях казачество ограждало население и от набегов. При помощи увеличения его численности на Северном Кавказе предполагалось обеспечить незыблемость новых государственных пределов на приграничной территории в противовес враждебности сопредельных стран, а также сохранявшимся какое-то время в крае антироссийским настроениям. Эти соображения предопределили на начальной стадии военный, с преобладанием военно-сословного фактора, характер колонизации северокавказской окраины, претерпевший затем эволюцию из-за нарастания стихийного притока крестьянских масс из центральной России, обезземеленных реформой 1861 г.36 Тогда же разрабатывается правительственный проект переселения на Кавказ с предоставлением больших льгот «турецких христиан» (некрасовцев, болгар, черногорцев, армян, греков и др.) из Османской империи.
Для его реализации образуется специальный Комитет, на который возлагались организационные функции. С конца 1861 г. им была развернута широкая агитационная деятельность. В случае успеха предполагалось из «турецких христиан» создать дополнительный демографический барьер в противостоянии с Османской империей, активно формировавшей из единоверных мусульман, выходцев с Кавказа, «ударную силу» против России. Но переселение «турецких христиан» в ее пределы оказалось не столь массовым, как предусматривалось первоначально3, и реализация проекта, в отличие от турецкого, вскоре прекращается. Официальное отношение к нему изменилось. Возобладали представления, что предпочтительнее сохранить «турецких христиан» на традиционных этнических территориях и не допускать массового с них выселения, так как это не в интересах России.
Вместе с тем рядом управленческих структур сдерживался процесс и восточнославянской колонизации. Это касалось, например, Черноморского округа Кубанской области до преобразования его в губернию. После исхода значительной части «туземного населения» с Северо-Западного Кавказа в Османскую империю, что не предусматривалось российской политикой, «особое положение» о его заселении получило 10 марта 1866 г. «высочайшее утверждение». Но из-за опасения министра внутренних дел, что узаконение данного проекта приведет к массовому «переселению из внутренних губерний», подписанный монархом, он так и не был опубликован и, соответственно, не вступил в силу.
К концу XIX в. вследствие стихийного перемещения обезземеленных крестьян из Центральной России на окраины, в том числе и на Северный Кавказ, правительственный контроль над переселенческим движением, как в целом, так и по отдельным регионам, был полностью утрачен, и оно стало неуправляемым. С 1894 г. делались попытки восстановить регулирование этим процессом, для чего в его организацию были внесены некоторые усовершенствования. Так, при Министерстве внутренних дел в 1896 г. было создано специальное переселенческое управление с предоставлением ему необходимых полномочий в разрешении соответствующих его статусу проблем.
Противодействие несанкционированному переселению «принудительными мерами», основанное, как считал С.Ю. Витте, «на крепостнических чувствах и идеях»4, было отвергнуто как бесполезное, и со значительным опозданием наконец-то поставлено на почву законности. Последовал ряд упрощений в получении надлежащих разрешений, предусматривалось предоставление льгот тем, кто изъявлял желание осваивать периферийные районы империи. Однако предпринимавшиеся усилия не приводили к изменению положения. Подкреплявшие их инициативы уже не позволяли кардинальным образом его поправить. Ситуация усугублялась и иными допущенными ошибками.
С 1897 г. по ходатайству краевой власти была прекращена административная ссылка сектантов в Закавказье. А 9 февраля 1901 г. «высочайше утвержденным положением Комитета министров» отменена она была и по судебным приговорам. До этого на Южный Кавказ направлялись «для поселения значительные партии русских сектантов», так как «усиление состава здешнего населения благонадежным русским элементом» признавалось правительством в качестве одной «из действенных мер упрочения… могущества на… разноплеменной разноверной окраине». Наиболее интенсивно такое заселение производилось в 30–50-е гг. XIX в.47 Однако попытки принудить к исполнению закона о всеобщей воинской повинности спровоцировали выселение духоборов, не желавших из-за религиозных убеждений ему подчиняться.
Наиболее массовым исход этой части восточнославянского населения за границу, преимущественно в Канаду, стал в конце XIX в. Представителями различных управленческих структур высказывались сожаления по поводу жестких мер в отношении духоборов, расселявшихся в Закавказье. Русские администраторы обращали внимание вышестоящих властей на трудолюбие духоборов, полезность их хозяйственной деятельности для экономического развития края. Сообщалось и о том, что для мусульман весьма часто исключения допускались. Однако послабления для духоборов запаздывали. Из-за уклонения от службы в армии духоборы ошибочно перестали восприниматься как «благонадежный русский элемент». В Канаде в этом отношении исключения для них с учетом «религиозных убеждений» были сделаны.
На рубеже XIX–XX вв. возможности для колонизации кавказского края из внутренних губерний России существенно сузились. Влияние на это оказало и производившееся ранее наделение землей «туземного населения», что также рассматривалось в качестве важнейшей составляющей государственной политики. На территорию Кавказа действие переселенческого законодательства и его основного Закона 1889 г. «О добровольном переселении крестьян на казенные земли» распространилось по ходатайству краевой администрации лишь с 1899 г.52 А в 1904 г. в существовавшее законодательство были внесены по императорскому указу дополнения, закрепившие оказание государственной поддержки только в тех случаях, когда переселение производилось «в интересах землеустроительного дела во внутренних губерниях или колонизации окраин». Но и в начале XX в. отмечалось «отсутствие специальных правительственных органов для руководства переселенческим делом» и обсуждалась проблема недостатка «правительственной помощи».
Тем не менее переселившиеся на восточные окраины, например, из «малороссийских губерний» с теплотой вспоминали впоследствии проводившуюся в Российской империи политику по освоению свободных земель. Включение их в хозяйственный оборот они признавали позитивным явлением. Для поддержки переселявшихся создавались «крестьянские банки», где можно было получить на льготных условиях кредиты для обзаведения, выделялись наделы, каждой семье бесплатно предоставлялась лошадь и корова. Но так, видимо, было не везде. Изменения в более благоприятную сторону стали происходить в связи со столыпинской аграрной политикой5, в которой освоению окраин, как известно, отводилась особая роль.
Потеря же контроля за переселенческим движением в конце ХIХ в. привела кроме того к усилению иностранной колонизации южных регионов России, достигшей большого размаха, особенно в Закавказье, и формировавшейся из выходцев как европейского, так и азиатского зарубежья: греков, немцев, турок и др. Размеры ее вызывали опасения. Этот процесс был обусловлен в том числе и воздействием достаточно сильного в ХIХ в. в России государственного поля, имевшего тогда немалые притягательные возможности. Нередко европейцы или выходцы из азиатских стран, попадая в сферу его влияния, приехав на службу или в поисках лучшей доли, становились «русскими по духу», не отвергая при этом свою прежнюю национальную принадлежность.
Неслучайно эмиграция в пределы России держалась в отдельные периоды XIX столетия примерно на таком же уровне, как и в США, с той лишь разницей, что по преимуществу была аграрной. Тем не менее приезжавших привлекали в России не только свободные земли, но и защищенность «твердым государственным порядком». Для прекращения колонизационных потоков из-за границы в 1897–1904 гг. был принят ряд законов, дававших дополнительные преимущества русским переселенцам. Однако из-за сокращения запасов свободных земель и возникшего к тому времени аграрного перенаселения возможности русской колонизации Северного Кавказа заметно снизились, сохранившись на прежнем уровне лишь в немногих наиболее плодородных районах (например, в Хасавюртовском), а в Закавказье были уже упущены.
Из-за сложившейся обстановки привлечение русского населения для освоения края существенно затруднилось и даже наметился обратный отток переселенцев. Этому способствовало и противодействие их закреплению в ряде местностей, где существенно преобладало «инородческое» население. Наиболее распространенными способами выдавливания восточнославянских переселенцев являлись грабежи, поджоги, уничтожение посевов и т.д., приводившие крестьянские хозяйства к разорению. Несмотря на попытки властей противодействовать этому, этнический террор обретал в начале XX в. по всему Северному Кавказу системность. Конфликты принимали такой же характер и между различными «туземными обществами». Но в большей мере они затрагивали восточнославянских переселенцев. Русская колонизация являлась одной из составляющих политики на сплочение разнородных этнических общностей. Скрепляющим стержнем для них выступало объединительное государственное начало, поддерживавшее баланс и выполнявшее охранительные функции.
Между тем необходимость русской колонизации как консолидирующего средства для обширной и разнородной империи с 1905 г., в связи с рецидивами этнополитической нестабильности на ряде окраин, признавалась еще больше. Однако из центральной России, по настоянию краевых властей всех уровней, ее вынуждены были все-таки прекратить. Для продолжения «русификации» Кавказа администрация края стала подыскивать новые массивы земель, в основном в государственных фондах, а также покупать на эти нужды угодья у частных собственников через Крестьянский поземельный банк. Эта возможность в тот промежуток времени оставалась наиболее вероятной при решении проблемы.
Только теперь посчитали целесообразным для предотвращения оттока переселенцев проводить восточнославянскую колонизацию за счет уже находившегося на северокавказской окраине русского, так называемого иногороднего (пришлого) крестьянского населения, достигшего значительной численности и в большинстве своем безземельного. В расчет принималась длительность проживания на Северном Кавказе и сформировавшаяся вследствие этого приспособленность к местным условиям. Несмотря на это, иногородние, в отличие от русских крестьян и казаков, обосновавшихся раньше и признанных коренными, не имели права входить в общины, принимать участие в самоуправлении и, соответственно, иметь земельный надел. Однако коренными не признавались и казаки, переселившиеся в другую станицу. Эта практика распространялась также на иноэтнические сообщества и диктовалась нехваткой земли в пределах края.
Но вновь созданные переселенческие участки на Кавказе были в основном низкого качества и к 1913 г. составляли всего 536 тыс. десятин. Из них для намеченных целей удалось использовать только , 7%. Сложившееся положение вызывало обеспокоенность в правящих кругах. Чтобы поправить его, в 1915 г. под предоставившимся политическим предлогом были предприняты попытки ликвидировать землевладение иностранных колонистов, оказавшиеся также безуспешными. На такие меры российское правительство вынуждено было пойти из-за активизации деятельности немецкой агентуры, пропагандировавшей в их среде в расчете на поддержку идей пангерманизма. В этой связи при определенных обстоятельствах могла возникнуть угроза для тыла. Но отчуждение вступало в противоречие с российским законодательством, предусматривавшим охрану собственности. Натолкнувшись на это и ряд других препятствий при реализации, оно так и не получило завершения.
В начале XX в. тенденция замедления роста численности русского сельского населения на северокавказской окраине вопреки принимавшимся мерам становилась все более устойчивой. Хотя этот рост превышал еще вдвое аналогичные среднероссийские показатели, в масштабах края он был на столько же меньше городского7, что свидетельствовало о постепенном ослаблении аграрной колонизации и усилении притока переселенцев в промышленные центры. Если во второй половине ХIХ в. численность населения в западной части окраины увеличилась на 115%, а в восточной – на 4, 6%, то к 1917 г. – соответственно только на 5, 8 и 3, 9%. Неизменно повышалась и численность «туземных народов», хотя доля их в составе населения несколько сократилась. Если в западной части края прирост составил 24%, а в восточной – 3, 4%, то удельный вес снизился соответственно до , 5 и 50%. В целом по региону увеличение «инородческого населения» в начале XX в. составило 2, 3%, а русского 6, 7%. Общая же численность населения со второй половины ХIХ в. до 1917 г., преимущественно за счет интенсивного освоения Северного Кавказа русскими переселенцами, возросла в , 5 раза, тогда как в Сибири в , , в Новороссии (ныне в значительной мере юг Украины) – в , , а в центре России – всего в , 2 раза. Однако более высокий прирост населения на Северном Кавказе, по сравнению с другими окраинами, подвергавшимися не менее интенсивной восточнославянской колонизации, был обусловлен в немалой степени естественным показателями. Причем у исповедующих ислам они были значительно выше.
Особая роль, как уже отмечалось, при освоении этого неспокойного и неоднородного по этническому составу региона отводилась по замыслам правительства казачеству, в ту пору рассматривавшемуся в качестве опоры для политической геополитического равновесия и защиты российских государственных интересов. Ему предоставлялись поэтому наибольшие преимущества, обеспечивавшие постоянный прирост численности Кавказских казачьих войск, для поддержания высоких темпов которого на выделенных еще во второй половине ХIХ в. землях были оставлены специальные довольно значительные запасы. Это позволяло зачислять в войсковое сословие с предоставлением надлежащих привилегий даже «инородцев». При вступлении в казаки им без каких-либо ограничений, так же как и русским, нарезались земельные наделы, выдавались ссуды из войскового капитала, разрешалось иметь оружие.
Однако предоставление этих прав на Северном Кавказе увязывалось с необходимостью принятия христианства, что ставило претендентов перед нелегким выбором отречения от традиционных религиозных приверженностей своих этнических сообществ. Воспользоваться такой возможностью смогли в силу этого лишь редкие представители мусульманского населения, и прослойка «инородцев» в казачьей среде к концу ХIХ в. не превышала 2%. Тем не менее северокавказское казачество, кубанское и терское, на рубеже XIX–XX вв., по признанию специалистов, не отличалось этнической однородностью. При существенном преобладании восточного славянства, оно включало в свой состав и представителей различных народов Кавказа. В среде терского казачества, соприкасавшегося непосредственно с территориями, где «туземное население» имело значительный численный перевес, их было больше, чем в кубанском.
Поскольку к началу XX в. запасы войсковых земель существенно сократились и были недостаточны уже для пополнения паевых наделов в будущем, вступление в казаки для русских было ограничено, а для «инородцев» вовсе прекращено, тем более что после революционных потрясений 1905–1907 гг. было признано недопустимым пополнять это сословие из иноэтнической среды. Доступ в сословие был затруднен вскоре после окончания Кавказской войны еще в 60-е гг. XIX в.80 Ограничение оказалось вновь необходимым с появлением признаков кризиса российской государственности в начале XX в., но уже в более жестком варианте. Между тем предоставленные в прошлом преимущества стимулировали у северокавказского казачества еще и в то время опережающий на 10 % прирост по сравнению с «инородческим населением».
По отношению к демографической ситуации в Европейской России, по расчетам Л.И. Футорянского, рост численности всего казачества юга империи был еще выше и достигал 18%. За период с конца XIX в. до 1917 г. она увеличилась следующим образом: в западной части края на 48%, достигнув по отношению ко всему населению 53%, в восточной, наиболее этнически неоднородной, соответственно – 3, 2 и 20%, а в целом по региону эти показатели составили 46 и 65%. Таким образом, рост удельного веса казачества в составе населения на Северном Кавказе в начале XX в. продолжался и держался еще на уровне 27%. Эти данные наглядно подтверждают устойчивость тенденции изменения соотношения удельного веса «инородческого» и казачьего населения в пользу последнего.
Произошедшие на северокавказской окраине во второй половине ХIХ – начале XX в. демографические изменения привели к установлению преобладания в структуре населения «русского фактора», или восточнославянского, достигшего здесь 75% от общей численности всех народов, тогда как в Закавказье, в силу особенностей колонизации, только 6%. В общеимперском масштабе это преобладание было несколько ниже и составляло 6, 5%. Как заметил М. Славинский, составитель очерка «Национальная структура России и великороссы» (1910), «то обстоятельство, что 2/3 населения империи принадлежит к русским племенам, дает весьма устойчивый базис для имперской политики».
Северокавказский край, становление специфических региональных черт которого в то время уже, по всей видимости, подходило к завершению, не являлся исключением. Восточнославянская колонизация являлась одним из аспектов российской политики государственного сплочения разнородных этнических общностей. Происходила она преимущественно стихийно, и лишь в 1905 г. были предприняты попытки ее организации. С этого времени еще в большей степени осознается необходимость восточнославянской колонизации, и она вновь стала рассматриваться в качестве важнейшего интеграционного фактора. Демографическая составляющая проводимой политики также имела направленность на сближение населения окраины. При этностатистическом его исследовании такую взаимосвязь выделил и В.М. Кабузан.
Посредством этого представители русской власти надеялись ослабить вероятность возникновения угрозы отторжения периферийных территорий. Формирование благоприятной этносферы признавалось консолидирующим фактором. Восточнославянский этнический массив на северокавказской окраине имел свои региональные особенности. Здесь так же, как и в Новороссии, происходило «обрусение» самосознания смешанного по составу населения. Данная разновидность этнической эволюции вызывалась общими для империи процессами национальной консолидации восточного славянства. Проводившаяся российская политика способствовала объединению с ним и иноэтнического населения в единую общность.
На северокавказской окраине на рубеже ХIХ–ХХ вв. в массе всего населения горские и тюркские общности составляли 1, 5%9, а в районах, где они издавна расселялись или были поселены русскими властями в целях обеспечения землей и приобщения к мирному труду после окончания Кавказской войны, напротив, имели многократное превосходство. Соотношение нарушилось лишь в северо-западной ее части в силу не зависевших в значительной степени от России обстоятельств. Многие «туземные народы» в российских государственных пределах сохранили территории традиционного расселения и свою самобытность. Для их консолидации и дальнейшего развития этничности установились более благоприятные условия.
Важнейшим показателем этого, как установлено авторитетной в начале XX в. австрийской школой нациологии, является рост народонаселения. По подсчетам Ф.П. Тройно, этот рост был выше, чем в среднем по стране за тот же период, а по отдельным этническим группам увеличение численности произошло даже в 2 раза. Сдерживающим и уравновешивающим демографическим звеном интеграции на северокавказской окраине являлось, как и предусматривалось верховной властью, казачество, наиболее организованная в военном отношении разновидность русского (восточнославянского) этноса. В нем налицо были две составляющие, отличавшие его как особый российский феномен: сословность и этнокультурная самобытность. Возможность его пополнения извне была с 1905 г. значительно ограничена, что получило закрепление в специальном нормативном установлении.
Но в XIX – начале XX в. эта тенденция имела уже остаточный характер и неуклонно ослабевала по мере истощения запаса свободных войсковых земель, повлекшего за собой значительное сокращение масштабов приема в сословие даже представителей восточного славянства. Несмотря на это, открытость казачьих общин для иноэтнических элементов на Северном Кавказе по-прежнему сохранялась. Казачество тем самым так и не получило возможность обрести однородность. В ситуациях же формировавшихся этничностей на Северном Кавказе во второй половине XIX – начале XX в. в качестве региональной специфики прослеживалось наличие двойственной или даже тройственной принадлежности к различным внутренним вариациям или самобытным сообществам, имеющим универсалистскую государственную сплоченность.
В среде восточного славянства сложилась, например, широко распространенная идентификация «русский-кавказец», фиксировавшаяся в литературных произведениях и иных описаниях края. Существовали и такие отождествления, запечатленные в самосознании, как «русский-казак» и т.п. Иногда эти группы населения называли «полуазиатцами», воспринявшими некоторые черты культуры горских и тюркских народов. О них говорили: «они другие русские». Единство возникало, таким образом, из многообразия. Видный этнолог В.А. Тишков такую возможность выявил при изучении других практик.
Последующие же изменения взглядов на казачество как на «исконное орудие российского империализма», как заметил А.И. Козлов, исследовавший проблему на протяжении многих лет, основывались на исторических искажениях. В некоторых публикациях «казачье войсковое сословие» продолжают до сих пор называть «орудием классового принуждения». К опыту использования казачества как государственной опоры, в том числе для стабилизации ситуации на окраинах Российской империи, интерес проявляли и за рубежом. Привлекательной в этой связи оказывалась военная организация российского казачества.
В 1902 г. по просьбе шаха Наср-Эддина в составе вооруженных сил Ирана, например, была сформирована казачья бригада, отличавшаяся дисциплинированностью и высокой боеспособностью. Ее рассматривали в качестве элитного подразделения, на которое можно положиться в случае какого-либо военного конфликта. Одна из попыток создания казачьей бригады в этой восточной стране предпринималась еще в 1879 г., и к ее реализации, как и в начале XX в., привлекались русские офицеры. В обязанности персидской казачьей бригады вменялись весьма широкие функции, связанные не только со службой в резиденции шаха, но и с противостоянием беспорядкам, подавлением бунтов, подготовкой офицеров для иранской армии, воспитанных в духе воинских уставов, существовавших в вооруженных силах Российской империи.
Интерес к созданию такого подразделения в Иране оказался весьма устойчивым, и на рубеже XIX–XX вв. вопрос вновь был поставлен в практическую плоскость. Только на персидскую казачью бригаду на этот раз возлагались обязанности защиты и от внешней угрозы. Командиром этой бригады являлся русский штаб-офицер, состоявший на императорской действительной службе. При нем находились несколько других русских офицеров, большей частью армянского происхождения, командовавших полками и батареями. Все они служили при штабе. К казачьей бригаде были прикреплены несколько русских унтер-офицеров, выполнявших обязанности инструкторов. Остальные командные должности в казачьей бригаде, как и в самой иранской армии, занимались местными представителями.
Для производства в офицеры в Иране в тот промежуток времени не требовалось никакой особой подготовки, зато большинство персидских казачьих офицеров принадлежали к самым привилегированным слоям общества. Кроме шаха, командир казачьей бригады подчинялся еще военному губернатору Тегерана и русскому послу, но не военному министру. Этим подчеркивалась не только значительная самостоятельность положения командира бригады, в нем кроме того соблюдалось и политическое значение этих казаков для интересов России. Организацией регулярного войска для Ирана она занималась, как было отмечено, и раньше10, помогая этой стране в противостоянии колониальной экспансии Англии.
Формирование казачьей бригады здесь при поддержке Петербурга происходило и в самом начале XX в., что само по себе показательно. Это соединение, как уже отмечалось, было одним из самых дисциплинированных и боеспособных в шахской армии. Намерение же перенять опыт военной организации восточнославянского казачества обусловило ограниченное военное присутствие России в Иране, что укрепило ее геополитические позиции в регионе. И сама практика, как видно, не рассматривалась в качестве пережиточной. За исключением офицеров весь личный состав персидской казачьей бригады состоял из мусульман.
Из-за недостаточности земельных ресурсов между тем правительственный курс на утверждение численного преобладания казачества, рассматривавшегося в качестве одной из важнейших опор российской государственности в кавказском крае, оказался не реализованным. С 1915 г. наметилась возможность поправить положение за счет территории Турецкой Армении, после того как этот ареал в ходе Первой мировой войны был отвоеван у Османской империи и включен в состав России. Незадолго до этого турецкие власти инспирировали здесь погромы сочувствовавшего ей коренного армянского населения, в результате чего было уничтожено, по самым приблизительным подсчетам, , 5 млн. человек. Лишь незначительная часть проживавших на этой территории армян смогла при содействии русских войск, и в частности казачьих соединений Кавказского фронта, спастись бегством в пределы России.
После этой трагедии Турецкая Армения, являвшаяся когда-то центром этногенеза, оказалась фактически незаселенной. Во избежание повторения случившегося, что было не исключено из-за приграничного положения территории, предполагалось и на ней применить практику разделительных линий, апробированную на Северном Кавказе. Для этого и было намечено на отвоеванных у Турции армянских землях сформировать из малоземельных казаков различных казачьих областей Российской империи Евфратское казачье войско. В намерении сформировать Евфратское казачье войско просматриваются и религиозные интересы, которые в начале XX в. продолжали играть немаловажную роль в геополитике. На создание Евфратского казачьего войска официально были выделены денежные средства (капиталы), ссуды и т.д., для организационной работы сформировано войсковое правление, но проект так и не был реализован ввиду наступивших в 1917 г. революционных перемен.
Под восточнославянскую колонизацию и в этом случае предназначались свободные, незаселенные земли. В некоторых публикациях высказывалось мнение о том, что в начале XX в. правящие круги России смотрели на казачество как на явление, изжившее себя и не имеющее перспективы. Формирование Евфратского казачьего войска опровергает данное утверждение. Только неблагоприятное стечение обстоятельств сорвало попытку реализации проекта. В нем также предусматривалось участие армян. В бывших контактных зонах, где время от времени возникали условия повышенной экстремальности казачье население выполняло функции прикрытия для православного населения. Соединяя в своей субэтничности не только русские, но и евразийские свойства, оно также объединяло иноэтнические группы. Формирование Евфратского казачьего войска сохраняло эту специфику.
Таким образом, укрепление на Северном Кавказе русского (восточнославянского) присутствия способствовало преодолению многовековой вражды «туземных сообществ», их консолидации и объединению в пределах единого государства. Создались и предпосылки для формирования горской региональной общности, прекращению междоусобиц. Установившееся преобладание в структуре населения восточного славянства способствовало стабилизации, созданию условий для мирных цивилизационных контактов с мусульманским населением. Русские также оказались вовлеченными в процессы региональной интеграции. Складывавшаяся солидарная государственная общность в этносфере северокавказской окраины многократно повышала эффективность исторического взаимодействия.
Материал создан: 07.12.2015
