Российские либеральные историки конца XIX — начала XX в. немало сокрушались, что личность в Московской Руси была подчинена государству. (Их современные продолжатели уже объявляют всю российскую историю неправильной, после чего идут в кассу получать от государства зарплату профессора или даже академика.)
Однако при взгляде на русский фронтир со всей очевидностью становится ясной легковесность таких рассуждений. Все слои общества были по-своему равны в несении обязанностей, все работали на главную цель — построение большой защищенной страны. Государство являлось не внешней силой, а фактически органом самоэксплуатации и самомобилизации общества. Это легко подтверждается тем обстоятельством, что государственный аппарат как таковой был крайне незначителен.
Да, в Московском государстве не сияла панская «златая вольность», ведь она означала свободу сильного в попрании свободы слабого. Польская «свобода за счет несвободы» была причиной того, что на юго-западные окраины Московского государства на протяжении двух веков шел поток беженцев из Литвы и Польши.
Если обозреть многовековые изменения политической карты Европы в режиме очень ускоренного просмотра, то мы увидим переползание Польши с запада на восток. По сравнению с польским «натиском на восток» немецкий «дранг нах остен» выглядит бледно. На протяжении столетий Польша поглощала русские земли на востоке, сдавая свои собственные земли немецким соседям на западе, севере и юге. С 1229 г. король Генрих Бородатый, усмотрев лень в своих польских подданных, наводняет Силезию трудолюбивыми немцами. Конрад Мазовецкий дарит братскому Тевтонскому ордену земли Хелминскую и Лобавскую. Польские короли и герцоги сами заселяют коренную Польшу привилегированными немецкими колонистами, в то время как собственные крестьяне разбегаются от тяжелых повинностей или гибнут под копытами рыцарских коней.
«Польша отдала свои области — Силезию, Померанию — на онемечение, призвала тевтонских рыцарей для онемечения Пруссии; но, отступивши на западе, она ринулась на восток, воспользовавшись ослаблением Руси от погрома татарского: она захватила Галич и посредством Литвы западные русские земли», — пишет Соловьев.
Как маркитантка волочется за солдатом, так и Польша за Литвой, покоряющей восток; соблазняет ее знать польскими золотыми яблочками: удобными жилищами, балами и спектаклями, красиво одетыми женщинами. И литовский воин меняет звериную шкуру на камзол и штаны с гульфиком, а медвежьи пляски вокруг костра — на краковяк и менуэт.
Вместе с прелестями цивилизации Польша давала литовской элите идеологию господства, замаскированную под «шляхетские вольности». Вместе с полонизацией литовской знати шло закабаление западнорусского крестьянства.
Те из гордых литовско-русских господ, кто пытался сопротивляться чужой культуре, были уничтожены в битве при Вилькомире (1435) и прошедших после нее репрессиях.
Польская «золотая вольность» (zlota wolnosc), соблазнившая литовскую элиту, была выражением не силы, а слабости польского государства, отказавшегося от борьбы с серьезными противниками на западе и юге. Шляхта (от нем. Geschlecht — род), уходящая на восток, не нуждалась в сильном государстве для обеспечения своего господства. Она получала земли от магнатов и легко присваивала прибавочный продукт, создаваемый покорным простонародьем. Кошицкий привилей освободил шляхту от всех государственных повинностей, а согласно Радомской конституции король не имел права издавать какие-либо законы без согласия аристократического сената.
С XV в. в польском имении окончательно победила барщинная система. Господское хозяйство (фольварк) ориентировалось на производство товарного хлеба и другого сельскохозяйственного сырья для внешнего рынка, откуда приходили предметы роскоши.
Как пишет Ф. Бродель: «С началом XVI в. конъюнктура с двоякими, а то и троякими последствиями обрекла Восточную Европу на участь колониальную — участь производителя сырья, и "вторичное закрепощение" было лишь более всего заметным ее аспектом».
Заметим, что эта мобилизация объяснялась не оборонными нуждами, не борьбой с внешними силами — Польша сдает немцам и султанам все, что можно, — а только стремлением к роскоши у ясновельможного панства.
Михалон Литвин сравнивает порабощение литовских простолюдинов с татарской неволей.
«Мы держим в беспрерывном рабстве людей своих, добытых не войною и не куплею, принадлежащих не к чужому, но к нашему племени… мы во зло употребляем нашу власть над ними, мучим их, уродуем, убиваем без суда, по малейшему подозрению». Сообщает он о малом количестве побегов пленных литвинов из крымской неволи, в отличие от московских пленников, — крымское рабство выглядело для литовского простолюдина лучше, чем жизнь под властью шляхты.
«Народ жалок и угнетен тяжелым рабством, — пишет о Польше имперский посол Герберштейн. — Ибо если кто в сопровождении толпы слуг входит в жилище поселянина, то ему можно безнаказанно творить все, что угодно, грабить и избивать».
«Если шляхтич убьет хлопа, то говорит, что убил собаку, ибо шляхта считает кметов
за собак», — свидетельствует писатель XVI в. Анджей Моджевский.
С 1557 г. шляхта получила право судить своих крестьян без апелляции и казнить их. Повсеместная передача панских имений на откуп арендаторам, выжимающим из крестьян последние соки, окончательно превращала фольварк в концлагерь.
К 1600 г. польская барщина была доведена до 6 дней в неделю.
Еще одной стороной «золотой вольности» было формирование частных армий, которые не столько защищали крестьян от крымско-татарских набегов, сколько кормились панскими усобицами и разбоями. Грабили простонародье и правительственные войска, часто не получавшие жалованья.
С XVI в. национальный гнет в польско-литовском «содружестве» все более приобретал религиозное оформление — католичество вело беспощадную борьбу против православия.
Сыновья могущественных магнатов, православных и кальвинистов, совращаются иезуитами в католичество. В 1598 г. 58 высокородных литовско-русских вельмож (Тышкевичи, Збаражские и др.) заявляют о принятии католичества. Окатоличившиеся землевладельцы вместе с агрессивным католическим клиром усиленно размножают на западнорусских землях костелы и кляшторы (монастыри). Род могущественных Острожских, окатоличившись, передает ксендзам православные храмы во всех своих обширных владениях — а только на Волыни им принадлежало 25 городов и 670 селений.
Мелкая западнорусская шляхта вознаграждается за переход в латинство чинами и должностями, разнообразными возможностями кормиться от населения. Начиная с 1649 г. православных больше не допускают к государственным должностям любого уровня.
Благородное сословие западнорусского края быстро размывалось за счет огромного числа разночинного сброда, пришедшего с запада. Здесь ему было легко войти в шляхетство. Основная масса новых шляхтичей, созданных произволением магнатов, по сути своей оставались все той же дворней, откупщиками, мытарями, корчмарями, призванными обслуживать потребности хозяев. Они служили магнату в его наездах, набегах и походах, составляли ему клаку на сеймиках. Прежние хозяева не теряли над ними своей господской власти, «сохраняя за собой обычное право даже их сечь, под одним лишь условием: сечь не иначе как разложив на ковре, в отличие от холопов».
После отхода от православия могущественных литовско-русских фамилий начинается настоящий крестовый поход на народное православие.
Теперь паны сами назначают приходских православных священников в своих имениях, вымогая деньги у кандидатов на приход.
Православные церкви становятся в руках откупщиков доходным объектом, за каждое богослужение или священнодействие надо платить.
Фактически вводится налог на веру.
Важной вехой в религиозном насилии стала Брестская уния 1596 г. Тогда фактически состоялся переход в унию лишь нескольких церковных иерархов из числа скрытых католиков, назначенцев польской власти. Однако новая униатская иерархия получила привилегии латинского духовенства, большие имения, избавилась от контроля паствы. Теперь уже униатские иерархи, вроде И. Кунцевича, истязали православных священников, изгоняли их из приходов, а непокорных сдавали светским властям на казнь как бунтовщиков. Развлекалась в своих имениях и скучающая шляхта, принуждая православных священников к унии — им рубили пальцы, языки, подвешивали на шесты.
Большинство из захваченных униатами-базилианами монастырей быстро приходило в запустение. К этому времени относится исчезновение огромного числа русских культурных ценностей, летописей и культовых сооружений — так погибло историческое наследие Древней Руси. С православных церквей сбрасывались колокола, православным запрещалось крещение, венчание, исповедь, похороны. Доходило до того, что униаты разрушали православные кладбища, выбрасывая останки из могил как мусор.
Город за городом лишались православных церквей, священники пробовали служить в шалашах, но и там на них шла охота.
В 1676 г. сейм под страхом смертной казни запретил членам православных духовных братств выезжать за границу, что в Москву, что в Константинополь. Началось вымирание православного клира, которому негде было получать посвящение.
Униатские священники шли на восток, к Днепру, здесь они совершали рейды на православные села вместе с отрядами шляхты, непременно захватывая с собой орудия казни. Борьба против православия окончательно обрела форму государственного террора.
Социальный, национальный, религиозный гнет гнал малорусов в Московское государство, куда они являлись в двух ипостасях. Как в виде разбойничьих шаек, «воровских черкас», так и в виде беженцев, приходящих под «высокую руку» царя ввиду поругания их веры, грабежей, убийств, всяческих истязаний, чинимых поляками, которые «зелье за пазуху насыпают и зажигают».
Со второй четверти XVII в. переселение малорусов в Россию идет не только отдельными лицами и группами, но и целыми казачьими полками.
Два фактора — строительство Белгородской черты и страшные катаклизмы казацкого восстания в Речи Посполитой — превратили юго-западные районы Московской Руси в землю обетованную для православных жителей соседнего государства.
Столько строк исписано о том, как бежали на окраины Московской Руси крепостные крестьяне, да только авторы забывали отметить, что в основной массе это были холопы польских и литовских панов.
Большая часть малорусских переселенцев испрашивала у московского правительства разрешения на водворение, просила принять на службу, отвести земельные наделы, выдать хлебное и денежное жалование.
Были и те, кто селился самовольно, выбирая себе жилье подальше от сел и деревень: промысловики, бортники или пасечники. На этих промысловиков, осевших в Вольновском уезде, одичавших, готовых на грабеж, жаловались московские станичники, объезжавшие Муравский и Бакаевский шляхи в 1647 г. Сыск, посланный белгородским воеводой по указанию Разряда, жалобы подтвердил. Сверху пришло распоряжение о вежливом выдворении черкас с «Государевой земли без боя и без задору». Те вовремя испугались, послали челобитья, и вскоре последовал милостивый указ, разрешавший им остаться «на Государевой земле».
В 1650 г. в Иловском лесу, через который протекала Олыпанка (приток Тихой Сосны), самовольно поселились черкасы. Лес был заповедный, и даже за вырубку нескольких деревьев полагалось наказание. А воевода внезапно обнаружил там полянку на две десятины, на ней пасеки и винокурню; и для этого веселого хозяйства пришельцы рубят драгоценный лес. Разряд однако посмотрел благосклонно на колонизационную деятельность малорусов, велел лишь сломать винокурню.
В 1651 г. Б. Хмельницкий проигрывает битву под Берестечком. Согласно миру, заключенному с польской короной в урочище Белая Церковь, автономная территория казачества ограничивалась Киевским воеводством, число казаков определялось реестром в 20 тыс. человек, шляхте возвращались имения. Это было сильным ударом по интересам казачьей старшины, которая и прибрала себе эти имения под названием ранговых после Зборовского мира 1649 г.
Горький Белоцерковский мир дал начало массовому переселению — не только казачья старшина и казаки, но и малорусское простонародье шло нескончаемым потоком с правобережья Днепра, с берегов Днестра и Буга на юго-западные окраины Московского государства. А московские владения тогда начинались на Десне, в верховьях Сулы, Псела, Ворсклы, Донца, Дона.
И «многие пустие земли даже за реки Донец и Дон великими городами и селами густо заселили».
Так появилась Слободская Украина с городами Харьковом, Изюмом, Ахтыркой, Сумами, Острогожском. Переселившиеся сюда казаки-малорусы образовали пять полков.
Часть польского коронного войска перешла на левый берег Днепра, чтобы помешать переселению, но мало в этом преуспела.
Малорусские переселения из Польши в московские владения превратились в повальное бегство после договора, заключенного короной с крымским ханом под Жванцом. Польское правительство не только обязывалось платить дань Крыму, но и разом выдавало ему 100 тыс. червонцев, лишь бы не сердился (естественно, за счет новых поборов с простонародья). Вполне по-добрососедски Польша разрешила крымцам брать на обратном пути, на ее территории, сколько угодно пленников. Поляки, впрочем, поторговались в этом пункте, отстаивая свои интересы, — крымские татары могли хватать рабов только 40 дней, и не католиков, боже упаси, а лишь православных.
Хмельницкий обратился к Москве с просьбой о принятии земель, населенных малорусами, в подданство. Собравшийся в 1651 г. Земский собор не дал какого-либо совета царю по малорусской теме. Однако годом позже русские люди решили помочь братьям на Днепре.
В Переяславле собралась казацкая рада, туда же приехали и московские послы, где услышали о решении малорусов присоединиться к Московскому государству. Присоединялась земля, находящаяся под управлением гетмана, в тех границах, что были указаны в Зборовском договоре, то есть Киевское, Брацлавское, Черниговское воеводства.
Территория эта сохраняла автономное управление и гетманскую власть, имела право держать реестровое войско в 60 тыс. человек, освобождалась от каких-либо податей в пользу центральной власти.
За гетманскую Малую Россию (латинизированное название Rossia Minorica применялось по отношению к некоторым регионам юго-западной Руси еще в начале XIV в.) началась упорная многолетняя борьба Большой России с Польшей. Она дополнилась войной со Швецией — фактически разгромленная Речь Посполита сумела иезуитской интригой втянуть Москву в борьбу против шведских войск, а затем сражениями с турецкими армиями, крымскими ханами и гетманами-изменниками.
Следствием затяжной войны стал фактический крах российских финансов. Дальнейшая борьба за правый берег Днепра и Белоруссию сделалась невозможной.
Однако не слишком удачно завершенная война изрядно поспособствовала колонизации юго-западных и южных окраин Московского государства.
На правом берегу Днепра начался период, носящий характерное название Руина. Гетман Дорошенко пошел в вассалы к султану (обставив это, наверное, красивыми словами про демократию) и вызвал вторжение турецких и крымских «сил свободы», которые взяли Каменец с Подолией. Магнат Михаил Вишневецкий, феодальный властитель Подолии, уступил ее султану по договору и обязался еще платить дань в 22 тыс. червонцев ежегодно. Не удовольствовавшись золотой казной, «силы свободы» повели в плен десятки тысяч жителей днепровского правобережья. Спасаясь от крымско-турецких союзников гетмана Дорошенко, малорусы массами переселялись не только на левый берег Днепра, но также на Донец, в Курские и Воронежские края.
Слободскую Украину, место нового обитания малорусов, российское правительство в начале 1680-х гг. оградило оборонительной чертой. Она прошла по притоку Ворсклы Коломаку, по притоку Донца Можу и вниз по Донцу, перегородив Муравский шлях и место ответвления от него Изюмского шляха. С юго-запада она примкнула к Белгородской черте. Главным укреплением новой черты стал город Изюм, выстроенный в 1681 г. на том месте, где татары переправлялись через Северский Донец, отсюда и ее название — Изюмская.
Материал создан: 21.01.2015
