Мусульманских мечетей на северокавказской окраине, как уже отмечалось, было в пять раз больше, чем христианских молитвенных учреждений всех типов. При данном сопоставлении учитывались не только православные храмы, но и монастырские комплексы, часовни, и т.д. Мечети же обеспечивали религиозные потребности всего 1, 5% населения. По мусульманской традиции, не нарушавшейся и в России, они являлись владельцами вакуфных земель, размеры которых существенно различались и нередко соответствовали экономическим показателям крупных феодальных имений. Ответственность за ежедневное исполнение молитвенных обязанностей в мечетях возлагалась на мулл, подчинявшихся по сложившейся субординации эффендиям, должностным лицам, заведовавшим религиозными делами аульных (сельских) обществ. Сфера их компетенции распространялась на все входившие в эти общества конфессиональные субъекты3. Еще в 1836 г. в предписаниях занимавшимся организацией управления на Кавказе представителям русской власти, среди которых в то время было немало военных, Бенкендорф, возглавлявший жандармский корпус империи, отметил: «класс эффендиев есть именно то, от привлечения которого может произойти польза, если не большая, то и не меньшая, чем приобретаемая силой оружия». Рекомендация, нужно сказать, основывалась на осведомленности о местной специфике. По степени влияния на верующих эффендии имели фактически равные возможности с муллами. Кадии специализировались в знании мусульманского права (шариата) и выполняли функции судей.
Мусульманское духовенство в сельских (аульных) обществах на Северном Кавказе, подвергшихся процессу исламизации, неизменно занимало весьма влиятельные позиции. По социальным признакам оно было неоднородно. Высшие его прослойки состояли из крупных собственников, низшие – из мулл и кадиев крестьянского происхождения, в среде которых в свою очередь встречались зажиточные и беднейшие слои. В последнем случае по своему положению мусульманское духовенство не отличалось от остальной массы трудового народа, имея с ним одинаковые по сути стратификационные позиции.
В сельских обществах на мулл и кадиев часто возлагались административные обязанности, а там, где отсутствовали аульные правления, они вели и служебную переписку. Исполнявшее властные функции низшее духовенство подчинялось старшинам. В силу своего положения оно оказывало наибольшее влияние на религиозный быт и политические настроения мусульман северокавказской окраины, занимаясь не только организацией молитв в мечетях, но и ведая практически всеми сферами культурной и правовой жизни. С этим считались и представители русской власти. В 1881 г. в одном из донесений в правительственные инстанции сообщалось: «Вопрос о мусульманском духовенстве, в руках которого находится не только умственное и нравственное развитие народа», а также непосредственное соприкосновение с его гражданской жизнью, «имеет серьезное значение». Наряду с этим отмечалось и то, что «действия мулл и кадиев» разрознены из-за отсутствия духовного управления на Северном Кавказе, вследствие чего они, как и прежде, признавали «над собою главенство шаха, находящегося при гробе Магомеда, который и передает им свои приказания».
По содержанию эти распоряжения, касавшиеся «постов и молений», не представляли угрозы для целостности Российской империи, но такая зависимость мулл края от фанатичного духовенства Турции и находившейся тогда в ее составе Аравии могла, как не без основания полагали представители администрации, в любой момент обрести и иной характер. Именно поэтому неоднократно обращалось внимание на необходимость ее ослабления при помощи учреждения должности муфтия, высшего духовного лица, в частности в Кубанской области. Данная необходимость существовала и в других административных образованиях северокавказской окраины.
На должность муфтия предусматривалось выдвигать личность, обладающую нравственным авторитетом, развитую и надежную, наделенную соответствующими духовными и управленческими полномочиями. Высокая представительность ее служебного статуса в чиновничьей иерархии должна была поставить, на что возлагались надежды, в какой-то мере преграду в сношениях малограмотных мулл с духовенством Мекки и Стамбула. Предусматривалось для достижения этой цели и создание школ для их подготовки на территории России с привлечением к работе в них хороших учителей арабского языка.
Существовавшие в ее пределах учебные заведения, где производилось изучение ислама, несмотря на многочисленность, предъявляемым требованиям зачастую не соответствовали, и их деятельность шла в разрез с намечавшимися задачами общегражданской интеграции. Находясь вне правительственного влияния, они не подпадали под официальные распоряжения и имели кроме того в штатах преподавателей зарубежного, чаще всего турецкого, происхождения. Последние на восточные российские окраины, в том числе и на Северный Кавказ, засылались, как правило, под прикрытием идеалами веры специально для проведения возбуждающей религиозный фанатизм пропаганды. Это создавало угрозу и самому населению. Именно такая агитация не в последнюю очередь способствовала массовому выселению горцев в Турцию.
Поднятие уровня образованности наиболее массовой, низшей категории мусульманского духовенства, введение единства его действий и установление контроля над ним1, вызывалось настоятельной потребностью преодоления состояния цивилизационного тяготения к зарубежному исламскому Востоку. Оттуда неоднократно и в прошлом при любых обострениях обстановки на Кавказе исходили под прикрытием единства веры враждебные для России влияния, что, безусловно, нельзя было игнорировать. Для противодействия им использовались возможности клятвенных обещаний, принимавшихся в полном соответствии с предписаниями мусульманской религии. Такая практика получила на Северном Кавказе широкое распространение.
В содержание в соответствии с канонической традицией закладывался, в частности, такой сакральный смысл: «клянусь всемогущим Богом и великим его Пророком Мухаммедом… в возлагаемых обязанностях… быть ревностным к службе его императорского величества и попечительным о пользе общественной… В заключение же сей моей клятвы целую слова святого Корана». Обещания скреплялись подписью вступавшего в должность муллы и присутствующих, в них проставлялся год, месяц и день присяги. На мулл русской властью возлагалась обязанность «быть передовыми в своем народе, понимать современные требования» и вести за собою людей.
Через специализированную систему учебных заведений русские власти стремились поднять уровень исламской образованности духовенства, и в первую очередь его низшего, наиболее массового звена (мулл), чтобы оно «своим пастырским словом влияло на среду в той степени нравственности, как установлено религиею и законностью». Для занятия должности приходского муллы претенденты подвергались «испытанию в знании мусульманского вероучения». На Северо-Западном Кавказе, например, с 1892 г. действовал специальный циркуляр начальника Кубанской области и наказного атамана Кубанского казачьего войска. В соответствии с ним на испытание требовались предварительные разрешения атаманов отделов. Далее они проводились исключительно с учетом предписаний исламской традиции.
Представители русской власти на должности мулл старались по мере возможности утверждать лишь тех, кто прошел проверку на знание основ вероучения. Однако на этом направлении ситуацию до конца все же изменить не удалось. Проверки «всех мулл в знании учения магометанской веры» проводились на Северном Кавказе периодически и после занятия должностей. Но это не дает основания для утверждения, что «мусульманское духовенство… полностью зависело от администрации». Во всех случаях, когда испытания практиковались в управленческих структурах, как показывает не только отечественный, но и мировой опыт, они только повышали уровень культуры и компетентности тех, кто в них входил.
А в Российской империи, в том числе и на ее северокавказской окраине, мусульманское духовенство прежде всего низшего звена являлось частью административного аппарата и рассматривалось в качестве важнейшей опоры функционирования государственной системы. Содержание мулл как в шиитских, так и суннитских мечетях являлось обязательным для прихода, а его размер определялся специальным сходом верующих. Претенденты на должности кадиев горских судов также выбирались. При этом кандидатуры предлагались непосредственно сельскими обществами. Утверждение кадиев происходило лишь после этого, и связанные с их вступлением в должности административные решения принимались, как видно, в интересах самого населения. При утверждении кадиев, равно как и мулл, обращалось внимание «на образованность, знание русского языка и благонадежность»3, что являлось весьма важным для эффективности исполнения возлагавшихся на них административных обязанностей. В ряде случаев попытки организации мусульманского духовенства, предпринимавшиеся представителями русской власти, воспринимались местным населением как стеснения в делах веры. В подававшихся в вышестоящие инстанции прошениях выражалась обеспокоенность, в частности, тем, что «богомоления в мечетях совершаются только утвержденными начальством муллами, тогда как по Корану моления могут совершать все, знающие Коран, и в любом месте, где застает мусульманина время намаза». По мнению горцев, они также были лишены «права свободы выборов кадиев и сельских мулл, так как начальство утверждает не тех, кого избирает общество, а кого само желает».
Начальник Кубанской области и наказной атаман Кубанского казачьего войска, столкнувшись в 1901 г. с такого рода обеспокоенностью некоторых аульных обществ, обязал представителей своей администрации дать следующие разъяснения: «введение правильной организации… духовенства имеет исключительной целью оградить население от невежественного вмешательства в их духовную жизнь лиц, выдающих себя за сведущих в знании Корана. Стеснять же кого-либо в богомалении в виду не имелось, и поэтому ежедневное пятикратное моление, без произношения проповедей, они могут совершать как им угодно по правилам своей религии».
В рекомендации содержалось и весьма важное для преодоления недоверия уточнение о том, что «кадии и муллы утверждаются из числа лиц, избираемых обществами за исключением очень редких случаев, когда избранные кандидаты оказываются лицами неблагонадежными». В заключительном пояснении констатировалось: «Таким образом, указания на эти стеснения не могут составить какого-либо повода к недовольству администрацией, тем более, что избрание кадиев по шариатским правилам предоставляется власти начальства, а не обществам, но из уважения к голосу горских обществ право это оставлено мною за сими последними».
В данном ответе прослеживается неплохое знание основ ислама представителями русской власти, занимавшимся управлением Кавказом. Причем это относится не только к начальникам северокавказских областей, являвшимся вместе с тем наказными атаманами казачьих войск, и генералгубернаторам. Такими познаниями нередко обладали руководители других уровней краевых административных структур. Несмотря на предпринимавшиеся усилия, после завершения Кавказской войны и в последующие периоды деятельность низшего духовенства так и не была поставлена под эффективный контроль государственных структур и мусульманских центров (муфтиатов) империи.
Их существовало несколько. В Крыму такое духовное управление было создано еще в 1831 г. Затем в 1872 г. в Закавказье, в 1878 г. – в Оренбурге и Уфе открываются «Духовные собрания по заведованию лицами магометанской веры». Возглавлявшие их муфтии назначались и оплачивались Министерством внутренних дел, где существовал специализированный по делам восточных религий департамент. На ряде азиатских окраин, только вошедших в состав империи, духовные управления отсутствовали и заведование религиозными нуждами мусульман входило в компетенцию генерал-губернаторов. Такое положение сложилось и на Северном Кавказе.
Только здесь из-за административных особенностей Кубанской и Терской казачьих областей установилась подчиненность начальникам и существовавшим при них правлениям. Создание соответствующего религиозного управления в крае тормозилось рядом обстоятельств, и хотя в нем, как подсказывал опыт, существовала настоятельная необходимость, решение данной проблемы постоянно откладывалось.
Между тем даже в ходатайствах самого населения нередко отмечалось, что организацией молений и проповедями занимаются священнослужители, не знающие основ ислама, имеющие сомнительную репутацию и «распространяющие вредные учения». В одной из типичных жалоб по этому поводу от мусульманского населения, поступившей в вышестоящие инстанции 9 октября 1913 г., сообщалось: «Старший эффендий Н.Х. Напугов вел пропаганду в народе против воинской повинности». В обращении упоминалось и о том, что этот священнослужитель в своих проповедях призывает «к сохранению в душе тайной вражды к русским» и возбуждает народ «против всего русского».
Необходимость принятия решительных мер подкреплялась также ссылкой на отсутствие у него соответствующих духовных познаний для звания эффендия. Озабоченность населения по поручению атамана Баталпашинского отдела была перепроверена участковым начальником, и в его ответном рапорте «факт возбуждения… мусульманского населения против русских и вообще… всего существующего строя» получил подтверждение. К поступавшей информации критического свойства, связанной с деятельностью мусульманского духовенства, в проводившейся политике в Российской империи, как видно, отношение было предельно осторожное.
При Терском областном правлении в 1913 г. в связи с поступавшими тревожными сведениями, в том числе от горского населения, была создана специальная комиссия. Ей было вменено в обязанность заниматься выяснением того, где именно получено духовное образование эффендиями и муллами, какое у них подданство, и т.д. Устанавливалась также склонность к исламскому радикализму, причастность к религиозным движениям, «племенной агитации», проверялась и политическая благонадежность. Нерешенность проблемы исламской образованности на Кавказе признавал и наместник. Подводя итог управления краем за восемь лет, в отчете, направленном в Петербург в 1913 г., он сообщал, что организацией молений занимаются зачастую «малообразованные, даже с точки зрения сельского мусульманского населения, выходцы из Персии и Турции», преподносящие верующим «нерусские понятия».
Именно они нередко произносили и проповеди соответствующего содержания, направленные на формирование сепаратистских настроений. И.И. Воронцов-Дашков указал на ошибочность существовавшего мнения о том, что «не дело государства заботиться об обеспечении религиозных нужд населения, исповедующего не господствующую религию»4, приводившего в ряде случаев на окраинах с мусульманским населением к игнорированию потребности добиться повышения уровня образованности мулл. Подготовку их через систему российских специальных учебных заведений наместник на Кавказе «выдвинул на первую очередь», подчеркнув особо настоятельность и своевременность его разрешения «в положительном смысле».
Длительное время правительственная политика была направлена, главным образом, на сокращение влиятельности в управлении именно низшей категории духовенства. Еще во второй половине ХIХ в. администрация, например в Кубанской и Терской областях, делала попытки поставить под контроль деятельность мулл, особенно назначение на должности. В качестве главного критерия при этом рассматривалась непринадлежность «к вредным обществам и учениям». Этот контроль возлагался на высшее духовенство и полицейское начальство. Но при отсутствии на Северном Кавказе централизованного управления для мусульман его возможности оказались недостаточно эффективными. Хотя требования о создании высшего религиозного центра (муфтиата) выдвигались неоднократно, он так и не был образован. Существовавшие для этого препятствия, связанные в том числе со сложностями в преодолении конфессиональной разобщенности, оказались существенными. Устранение их требовало обретения соответствующих знаний и административного опыта.
Официально заведование религиозными делами мусульман северокавказской окраины возлагалось на Оренбургское духовное правление. Однако подчинение это было скорее формальным, так как последнее совершенно игнорировало поступавшие из края дела и нередко отказывалось принимать их даже к разбору. Закавказское духовное правление по закону тоже не имело права вмешиваться в дела мусульман Кубанской и Терской областей. В действительности их религиозное самоуправление также находилось под внешним надзором местных властей5, а в централизованном порядке подчинялось кроме того еще и Военному министерству, где, как и в Министерстве внутренних дел, существовали специализированные подразделения (Азиатская часть и др.)53 Очевидно, что переходное состояние в заведовании духовными делами мусульман на Северном Кавказе окончательно так и не было преодолено. Только в Ставропольской и Черноморской губерниях вопросами вероисповеданий занималась гражданская администрация.
Сложившиеся разновидности организации религиозного быта населения, исповедующего ислам, не имели принципиальных различий и были нацелены, как и другие звенья управленческого аппарата, на поддержание стабильности в регионе и гражданское приобщение. Замечается русскими администраторами и возможность более широкой опоры на мусульманское духовенство в связи со все более усиливавшейся в его среде пророссийской ориентации. Влияние на это не в последнюю очередь оказывала происходившая интеграция, в которую включались все иноэтнические сообщества в пределах края, как и других восточных периферийных пространств империи. В начале XX в. управленческий корпус на Северном Кавказе стал пополняться в соответствии c наметившимся поворотом в подходах и из высших прослоек мусульманского духовенства. Как показывала складывавшаяся под влиянием российской политики ситуация, данное изменение не являлось ошибочным и полностью оправдывалось.
Так же как и муллы, высшее мусульманское духовенство противостояло попыткам «возбуждения народа против правительства и существующих порядков». Обладая более высокой образованностью, оно следило не только за общественными настроениями верующих, но и за публикациями в прессе. При выявлении подозрительной информации сведения о ней передавались в полицию. Нередко туда поступали от высшего мусульманского духовенства заявления с просьбами «принять меры». Предварительно председатель Закавказского суннитского правления Гусейн Эфенди Габиев вызывал, например, для объяснений редакторов, принимавших к изданию провокационные материалы, содержавшие призывы к смуте. Деятельность же низшего духовенства, мулл и кадиев, оказывавшего наибольшее влияние на религиозный быт и социальные настроения в общинах верующих на местах кроме того предполагалось поставить под надежный контроль администрации.
В этой связи делались попытки централизовать управление мусульманским духовенством и открыть религиозный краевой центр (муфтиат). Данное намерение затрагивало и другие восточные окраины империи, где из-за недавнего установления российской юрисдикции, не существовало аналогичных организационных структур. Нерешенность проблемы, таким образом, являлась временной. Согласно высочайших указов 1904–1905 гг., направленных на укрепление веротерпимости в Российской империи, намечалось учреждение и особых духовных управлений для мусульманского населения Акмолинской, Семипалатинской, Уральской, Тургайской, Закаспийской областей и Туркестанского края. Распространялся этот проект вместе с тем на все территориальные субъекты Северного Кавказа, включавшие в свой состав иноэтнические сообщества, исповедовавшие ислам.
Для проработки вопроса об учреждении особых духовных управлений в крае по распоряжению наместника И.И. Воронцова-Дашкова в 1906 г. во Владикавказе состоялось совещание представителей мусульманского духовенства Кубанской и Терской областей. На него были приглашены с учетом важности принимаемых решений и представители различных светских кругов. После предпринятых обсуждений участники совещания высказались за необходимость учреждения для Северного Кавказа особого духовного правления с выборным муфтием во главе. В сферу ведения учреждаемого религиозного центра предусматривалось включить мусульманское население всех областей края, в том числе и Дагестанской, а также Ставропольской и Черноморской губерний. В этой солидарности просматривался и некий региональный контент, отражавший реальность, которую представители русской власти так или иначе учитывали.
Мусульманское население, как уже отмечалось, давно выдвигало требование об учреждении на Северном Кавказе духовного правления с подчинением его законам империи. С такой просьбой к наместнику, например, неоднократно обращались уполномоченные чеченского народа. Эту идею поддерживали и в краевой администрации. Необходимость ее практической реализации отстаивалась, в частности, в отчете за 1910 г., составленном специально для Николая II начальником Терской области и наказным атаманом Терского казачьего войска Флейшером. На его предложение «открыть духовное правление… высший орган… мусульман», чтобы ослабить влияние религиозных зарубежных центров и авторитетов на горские общества, император наложил резолюцию: «Пожалуй, наказной атаман прав, если не с теоретической, то с практической точки зрения».
Реформаторские инициативы в процессе управления окраинами Российской империи, таким образом, исходили нередко и от руководства на местах. Реагирование на вызовы времени на этом уровне было более оперативным и компетентным. Однако соответствующие решения, зависевшие от верховной власти, запаздывали. Не всегда понималась и острота рассматриваемой проблемы. Наказной атаман был прав не только с «практической», но и с теоретической точки зрения. Он имел более глубокие представления о складывавшейся специфике, как, впрочем, и другие администраторы в регионах.
Между тем необходимость соответствующих преобразований поддерживалась и на специализированных уровнях организации государственной власти. Так, 25 октября 1912 г. через департамент духовных дел, входивший в структуры Министерства внутренних дел, было разослано извещение о подготовке особого совещания, намеченного на начало следующего года, «из представителей центральных и местных учреждений подлежащих ведомств для обсуждения вопросов, связанных с предположенным пересмотром законоположений, определяющих порядок управления духовными делами населяющих империю магометан». Предусматривалось также затронуть и тему наметившегося в их среде «религиозно-национального движения». Хотя оно не выходило за рамки культурных требований, тем не менее оказывало влияние на проектировавшиеся преобразования.
Подготовительная работа, как и составление материалов для совещания, «его высокопревосходительством», министром внутренних дел, была возложена на Департамент духовных дел, который имел соответствующую материальную базу и специализированные кадры. Для реализации поставленной задачи, несмотря на немалый предшествующий опыт, у сотрудников этого подразделения обнаружился недостаток информации. Стал производиться дополнительный сбор «статистических данных, касающихся мусульман… об общем числе их, о богослужебных заведениях и духовенстве, о конфессиональных школах, о мусульманских организациях (обществах, кружках)… печати и т.п.»68 Проектировавшиеся изменения, таким образом, ставились в зависимость от соответствующих познаний, а обретение их требовало времени.
В 1913 г. в комиссию по вероисповедным вопросам Государственной думы было подано подписанное Карауловым, Далгатом и другими представителями формирующихся политических элит края прошение, в котором также обосновывалась необходимость учредить духовное управление с муфтиатом во главе по образцу Закавказского для мусульман Терской, Кубанской областей и Ставропольской губернии под названием «Северокавказского духовного управления». Помочь устроить религиозные дела горцам обещал в 1916 г. и наместник его императорского величества на Кавказе великий князь Николай Николаевич, назначенный на эту должность монархом вместо скончавшегося графа И.И. Воронцова-Дашкова, но осуществить это намерение так и не успел.
Несмотря на нарастание соответствующих требований в связи с обострением политических противоречий7, к 1917 г. этот вопрос все еще оставался нерешенным. Тем не менее независимо от этого мусульманское духовенство, как низшее, так и высшее, срасталось с государственным аппаратом. Однако пророссийская консолидация мусульманского духовенства на северокавказской окраине по-прежнему отсутствовала, хотя такая ориентация в его среде являлась уже преобладающей. Именно этим в значительной мере объясняются, на мой взгляд, различия в его позициях в тот промежуток времени с началом значимых для отечества событий. Как проясняла реальность, эта разобщенность могла быть преодолена.
Поиск противовесов цивилизационному тяготению к зарубежному ислам-скому Востоку, как можно заметить, представлял управленческие решения, направленные не на разрыв сложившихся в прошлом конфессиональных связей, а на ослабление неблагоприятных обстоятельств для российского интеграционного процесса на Северном Кавказе. При этом задействовались внутренние канонические факторы, укреплявшие вместе с тем авторитет и роль самой религии в жизни иноэтнических сообществ. Этот опыт в изучаемую эпоху, наступившую после окончания Кавказской войны во второй половине XIX в. и продолжавшуюся вплоть до 1917 г., имел, как и политика России в регионе в целом, не только очевидные достижения, но и нереализованные намерения. Тем не менее влияние сопредельного мусульманского Востока проявлялось уже значительно слабее. Российская идентичность мусульман Северного Кавказа становилась более устойчивой.
Материал создан: 07.12.2015
