У каждого века – свой специфический взгляд на то, что считать работой, а что – нет. Двадцатый в этом отношении заблуждался, как и все предыдущие. В Древней Греции трудились рабы и «банавсои» – чужаки, неграждане. Труженики обладали «гарантией занятости», но, как отмечала Ханна Арендт (Arendt, 1958), в восприятии греков это было бременем, поскольку только ничем не связанный человек был по‑настоящему свободным – это чувство хорошо знакомо современному прекариату.
Возвращаясь к тому, о чем говорилось в первой главе, заметим, что работа как деяние («практика») имела ценность сама по себе, как коллективное действо вместе с домочадцами и друзьями, в виде работы по хозяйству или заботы о ближних – чтобы они могли исполнить свое предназначение гражданина. Работа помогала укреп лять дружеские связи между гражданами («филия»). Игра была необходима для снятия напряжения, однако помимо этого у греков имелось понятие «школа», имевшее двойной смысл и означавшее и досуг, и обучение – применительно к участию в делах города («полиса»). Человек умножал знания размышлением, как в полном покое, так и участвуя в деятельности. Аристотель полагал, что настоящий досуг невозможен без малой толики лени («эргия»).
В Древней Греции резиденты – банавсои и метеки – не могли сделаться полноправными гражданами, поскольку у них не оставалось свободного времени для участия в жизни полиса. Вряд ли имеет смысл защищать ущербную социальную модель – с учетом отношения древних греков к женщинам и рабам и вычленением в особую группу видов деятельности, достойных граждан, – однако свойственное грекам подразделение времени на труд, работу, игру и досуг, безусловно, полезно.
Позднее сторонники теории меркантилизма и классические политэкономисты вроде Адама Смита создали изрядную мешанину, пытаясь определить, что такое производительный труд (Standing, 2009). Однако в начале двадцатого века умами овладела бредовая мысль: разграничить, что является работой, а что нет, при этом работа по уходу за другими была понижена в статусе как не имеющая отношения к экономике. Артур Пигу, британский экономист (Pigou, 2002: 33) признал абсурдность подобных умозаключений, сделав по этому поводу саркастическое замечание: «Таким образом, если мужчина женится на своей домработнице или поварихе, общество лишится части своих дивидендов». Иными словами, определение труда зависело не столько от его содержания, сколько от его направленности – для кого он предназначен. Так рыночное общество восторжествовало над здравым смыслом.
На протяжении всего двадцатого столетия главенствовало определение труда как работы, имеющей рыночную стоимость, меж тем как любая работа, не тождественная труду, не принималась во внимание. Таким образом, работа, которая делается ради внутренней, неявной пользы, не отражалась в трудовой статистике и замалчивалась политиками. Помимо сексизма, такой подход не выдерживает критики и по другим причинам. Он обесценивает некоторые из самых важных и необходимых видов деятельности: воспроизводство наших собственных способностей, а также будущих поколений – и подрывает авторитет деятельности, обеспечивающей наше социальное бытие. Необходимо выкарабкаться из этой лейбористской ловушки. И прекариату это нужно больше, чем какой‑либо другой группе.
Материал создан: 07.07.2017
