Во многих странах легальных мигрантов демонизируют из‑за культурных различий. Такое положение легко приводит к дискриминации и насилию на почве ксенофобии. Приведем всего два ярко выраженных примера, свидетельствующих об общей тенденции.
В 1950–1960‑е годы Германия охотно принимала сотни тысяч временных рабочих из Турции и других частей южной Европы. Страна остро нуждалась в дешевой рабочей силе, способной построить германское чудо, как было названо возрождение экономики. Подразумевалось, что по истечении срока контрактов рабочие вернутся домой. По этой причине государство всячески препятствовало их интеграции – социальной, политической и экономической. Приезжие получали особый статус, ставивший их вне общества. Однако они остались. Так были посеяны ростки враждебности. Немецкое население из‑за низкой рождаемости стало сокращаться; политики‑популисты заговорили о мрачном будущем, о засилье чужаков, численно превосходящих местное население, об исламистах среди городских низов, которые отказываются интегрироваться в немецкое общество. То есть сначала государство закрыло мигрантам возможность для ассимиляции, а затем это же им поставило в вину.
В 2000 году дети мигрантов получили право стать гражданами Германии: они могли это сделать со дня совершеннолетия и по достижении возраста 23 лет. Данный прецедент отражает ситуацию с резидентами и гражданами, поскольку закон о немецком гражданстве опирался на традиции и главным фактором здесь выступала национальность лица, а не место его рождения. Однако система с временными рабочими заложила почву для будущей напряженности.
С аналогичным затруднением столкнулись и другие европейские нации. Коренное население Германии сокращалось, общая численность населения тоже, возникли опасения, что скоро перестанет хватать рабочих рук. Однако частичное решение проблемы при помощи «управляемой иммиграции» устраивало лишь малую часть немецкого электората (Peel, 2010). Попытка Свободной демократической партии, защищавшей интересы бизнеса, ввести систему баллов и таким образом привлечь в Германию квалифицированную рабочую силу, была заблокирована христианскими демократами, утверждавшими, что надо обучать местных рабочих, а не ввозить в страну дешевую рабочую силу. Тем не менее в 2011 году границы Германии впервые открылись для работников из Восточной Европы. К тому времени в стране уже находилось 2,5 миллиона мигрантов из других стран Евросоюза, больше, чем в любой другой стране – члене ЕС.
Согласно «плану национальной интеграции» по всей стране были организованы языковые курсы, в настоящее время в муниципальных школах разрешено преподавание ислама. Однако в обществе безудержно распространяется расизм. В 2010 году видный политик и социал‑демократ Тило Саррацин заявил, что берлинские турки и арабы «не поддаются интеграции, да и не имеют ни малейшего желания это делать». Опрос общественного мнения показал, что этот тезис разделяет большинство немцев. Уволенный из правления Бундесбанка, Саррацин опубликовал книгу, сразу же ставшую бестселлером, в которой он заявил, что не хочет, чтобы его внуки жили в обществе с чужеродной культурой. Вряд ли будет преувеличением сказать, что над страной нависла тень прошлого.
А теперь взглянем на то, что произошло во Франции. После окончания Второй мировой войны частные фирмы десятилетиями привлекали кадры из‑за границы, чтобы покрыть недостаток в рабочей силе. Этот период совпал с освобождением бывших французских колоний в Северной Африке, и основными поставщиками мигрантов стали Марокко, Тунис и Алжир, причем к 2005 году их количество достигло 30 процентов (Tavan, 2005). Десятилетиями конфликты между французскими гражданами и мигрантами из Северной Африки носили лишь спорадический характер. Мигранты были по преимуществу молодыми и трудоустроенными, они исправно платили налоги, финансируя систему социального страхования, услугами которой пользовались в основном французские граждане. Но государство создавало прекариат. Заработки мигрантов были ниже, чем у французских работников, и они были более уязвимы в случае увольнения, отчасти из‑за того, что занимались неквалифицированным трудом, в частности работали на стройках и – отчасти из‑за дискриминации – были более чувствительны к экономическим колебаниям. У безработных выходцев из стран Магриба часто нет записи о выплате взносов, а без этого они не могут претендовать на пособие по безработице и, как следствие, вынуждены довольствоваться пособием для малоимущих RMI (Revenu minimum d’insertion), которое выплачивается при отсутствии всех прочих доходов. Однако RMI, скидки на оплату жилья и медицинские страховки получают только иностранцы, имеющие вид на жительство и прожившие во Франции последние пять лет. Многие выходцы из стран Магриба не соответствуют этим требованиям.
Государство допустило нелегальную миграцию, но после 1996 года его же усилиями многие мигранты из стран Магриба и Центральной и Западной Африки попали в весьма затруднительное положение – они стали называть себя «людьми без документов» (sans‑papiers). Хотя они работали во Франции годами, неожиданно их условия пребывания сделались весьма неопределенными, если не сказать незаконными. Тогда они организовались и решили опротестовывать свой статус социальных изгоев, требуя, чтобы с ними заключали временные трудовые соглашения, которые впоследствии могли бы стать постоянными. Но государство на этот раз повело себя довольно враждебно. Положение единиц было «урегулировано», меж тем как тысячи оказались высланными – в 2009 году таких насчитывалось 29 тысяч. В апреле 2010 года министр по иммиграции заявил, что государство будет продолжать депортировать нелегалов, пытающихся легализоваться.
Выходцы из стран Магриба остаются резидентами, даже формально будучи французскими гражданами: обещанные им по закону равные права существуют только на бумаге. Например, Трудовой кодекс гарантирует всем работникам равенство при осуществлении трудовой деятельности, но в нем ничего не говорится о принципах найма и о дискриминации при отборе кадров. Согласно докладу Комиссии по борьбе с дискриминацией, в Париже люди с магрибскими именами имеют в пять раз меньше шансов получить приглашение на собеседование, а магрибинцы – выпускники университетов имеют в три раза меньше шансов пройти собеседование, чем их французские ровесники (Fauroux, 2005). И не удивительно, что в 2005 году во главе бунтов в пригородах мы видим второе поколение магрибинцев, разочарованных в системе, которая на словах провозгласила их равенство, а на самом деле явилась первопричиной того подвешенного состояния, в котором они оказались.
Названные примеры – оба касаются мусульман, проживающих в самом центре Европы, – показывают, каким образом когда‑то угодные государству мигранты очерняются и становятся социальными изгоями, даже несмотря на то, что они пустили в принявшей их стране глубокие корни. Такие мигранты вновь превращаются в маргиналов.
Материал создан: 07.07.2017
