С началом эпохи глобализации стало очевидно, что доля женщин во всех областях занятости возрастает: во всем мире наблюдалась тенденция к феминизации труда (Standing, 1989, 1999a). Это была феминизация в двух смыслах: увеличивалось число работающих женщин и росло число «гибких» рабочих мест, как правило занимаемых женщинами. Такая тенденция была отражением информализации (отхода от государственного регулирования) труда, увеличения сектора услуг и использования молодых женщин в зонах экспортного производства. Это не означало, что женщины повсеместно решили увеличить свой доход или улучшить условия труда. На самом деле разница в гендерных зарплатах и общественном доходе была по‑прежнему несправедливой, хоть и уменьшилась немного в некоторых странах.
Появление и распространение новых видов работ привело к увеличению спроса на женщин‑работниц, а также к перемещению мужчин на низкооплачиваемые должности, которые долгое время считались подходящими только для женщин. Если гибкость труда означает больше кратковременных работ, тогда нет смысла нанимать мужчин, рассчитывающих – по праву или нет – на долгосрочные трудовые отношения. И работодатель может не сильно опасаться, что женщины введут его в лишние расходы помимо зарплаты из‑за того, что могут уйти в декрет или взять отпуск по уходу за детьми. Работодатель может об этом вовсе не думать, если оговоренный срок работы всего каких‑нибудь несколько месяцев, если договоренность неофициальная или зависит от колеблющегося спроса либо если перерывы в работе не влекут за собой никаких затрат.
В эпоху глобализации экспортно ориентированная индустриализация в развивающихся странах наглым образом основывалась на превращении молодых женщин в прекариат: их призывали работать за гроши, вовсе не рассчитывая, что они задержатся надолго. К феминизации труда привело и множество других факторов, и тоже двояко. Среди них отказ от «семейной зарплаты» – характерная черта индустриальной эпохи, результат договоренности между капиталом и рабочим классом. Промышленный пролетариат приучил нас к мысли, что мужчина‑рабочий должен получать зарплату, достаточную для того, чтобы поддерживать нуклеарную семью, а не только самого рабочего. И это золотое правило было забыто. При «индивидуализированной» зарплате предпочтение в найме отдается женщинам: мужчина неохотно согласится на низкий заработок, женщины же никогда не рассчитывали, что смогут получать «семейную» зарплату.
Кроме того, становилось все больше работы в сфере услуг, где мужская сила не требовалась и длительный период обучения специальности был не обязателен. Сыграли роль и политические факторы. В 1980‑е социал‑демократическая программа начала терять темп, одним из признаков этого стало смещение акцентов с социального равенства на социальную справедливость. Уменьшение дискриминации и гендерного неравенства в заработной плате стали приоритетными целями, а уменьшение структурного неравенства отошло на задний план. Некоторые меры, направленные на то, чтобы установить социальную справедливость, даже еще сильнее подчеркивали неравенство. Отсутствие эгалитарной программы означало, что в выигрыше от антидискриминационных законов были в основном женщины, занимавшие относительно высокое положение, а не женщины из незащищенных слоев общества.
По причине того или вследствие, но возрастающая роль женщин на рынке труда совпала с ростом прекариата. Женщины заняли непропорционально большую долю нестабильных рабочих мест, поскольку охотнее соглашались работать по краткосрочным договорам и даже вовсе без договора. И такое происходило не только в Европе и Северной Америке. В Японии переход к нерегулярной работе совпал с увеличением доли женщин в трудовых ресурсах. В 2008 году более половины женщин в Японии были заняты на нестабильных работах; для сравнения: среди мужчин этот показатель был менее одной пятой. В Южной Корее 57 процентов женщин работали нестабильно и лишь 35 процентов – мужчин.
Япония опередила всех. Гендерное неравенство – часть культурной традиции, ее унаследовал и прекариат, в котором женщины сосредоточились на временных должностях с низкой производительностью. Результат этого – одно из самых резких различий в оплате женского и мужского труда в промышленно развитых странах. В 2010 году 44 процента работниц в Японии получали меньше прожиточного минимума. Сказалось и распространение временного труда. Зарплата женщин на постоянных должностях составляет 68 процентов от зарплаты мужчин, но на временных работах женщинам платят менее половины «мужской» зарплаты. Так что эта тенденция имеет вдвойне неблагоприятный эффект. И что еще усиливает несправедливость: многих японских женщин направляют на работу по уходу за престарелыми, где зарплаты совсем низкие.
И это высвечивает очередную проблему двадцать первого века. По мере наступления глобальной феминизации все больше женщин несут тройную ношу. Предполагается, что они возьмут на себя заботу о детях и о доме и одновременно будут участвовать в рынке труда, чтобы позволить себе этот «дом», а еще – будут заботиться о престарелых родственниках, которых становится все больше.
Из‑за того что женщины всегда выполняли бо́льшую часть работы по уходу, этому не уделялось внимания в экономической статистике и социальной политике. В двадцатом веке дошло до полного абсурда, когда работу по уходу за другими вообще не считали работой. Либеральная риторика мало помогала. Уход за другими, как правило ограниченный пределами семьи, относился к частной сфере, тогда как труд – к общественной.
Поскольку считалось, что общественная сфера дает больше свободы, значит, нужно как можно больше женщин отправить трудиться – для раскрепощения. Так уровень экономической активности женщин стал мерилом освобождения (Sen, 1999).
Это хорошо для среднего класса, женщин с высшим образованием, которые могут рассчитывать на штатную занятость с перспективой карьерного роста. Но большинство женщин, стоящих у сборочного конвейера, строчащих на швейной машинке в тускло освещенной мастерской или сидящих за кассой от смены до смены, вряд ли скажут вам, что работа – это освобождение. Для них это скорее часть тройной нагрузки, ведь обычно женщина «в свободное время» должна еще заботиться о детях и ухаживать за престарелыми родственниками.
То, что женщины могут получить работу, действительно большое достижение. Но победа дается дорогой ценой – платить за это приходится самим женщинам, а отчасти и мужчинам. По большей части это временные, тупиковые должности, с частичной занятостью, без каких‑либо карьерных перспектив. И все же правительства настаивают на том, чтобы женщины их занимали.
В Великобритании более 40 процентов трудящихся женщин работают неполный день, получая за час меньше, чем могли бы при штатной работе. В 2009 году правительство предложило помощь женщинам, работающим в штате полный день, при переходе на частичную занятость – посредством субсидий, делая акцент на гибкость труда. Начали составлять национальную базу данных по должностям с частичной занятостью, имея в виду «сидящих дома» матерей, которые хотели бы «вернуться к работе», и объявили о готовящихся мерах, которые поспособствуют тому, чтобы одинокие родители с маленькими детьми искали «работу».
В Германии, как и во Франции, женщины составляют до 80 процентов всех штатных работников, а зарабатывают они на четверть меньше, чем мужчины. Женщинам с детьми затруднительно работать полный день: нужно отводить детей в ясли и детский сад, делать покупки для семьи. Правительство Меркель предложило «родительские деньги» – связанное с зарплатой пособие, позволяющее каждому родителю брать до 12 месяцев отпуска. Но консерваторы в правительстве настояли на том, чтобы продление срока по уходу за детьми сопровождалось новым пособием – Betreuungsgeld, которое выдается только матерям, если они сидят дома с детьми. Это несправедливо – ведь есть женщины, которые хотят (или которым приходится) работать, пока они присматривают за детьми, а их этого пособия лишают.
По мере того как женщины пополняют ряды прекариата, выполняя традиционную роль – матери при маленьких детях и новую – сиделки при пожилых родственниках, все больше женщин становятся главными «добытчиками» в семье. И не только потому, что среди них все больше матерей‑одиночек или просто одиноких. Гендерные роли тоже меняются. В США образованных женщин по сравнению с мужчинами стало больше, а в возрастной группе 30–44 года женщин с высшим образованием даже больше, чем мужчин. В 1970 году только 4 процента замужних женщин зарабатывали больше, чем их мужья, теперь это каждая из пяти. Так как большинство людей выбирают спутника жизни в пределах группы с примерно одинаковым образованием, много зарабатывающий мужчина с большей вероятностью женится на много зарабатывающей женщине, что усиливает неравенство между семьями. Но хотя много говорят и пишут о преуспевающих дамах, женщин, которые зарабатывают больше, чем их спутники, мы с большей вероятностью найдем в семьях с низким доходом – в прекариате.
Женщины все чаще становятся «добытчиками», «кормильцами» семьи. В Великобритании это объясняли тем, что мужчины уже не так стремятся участвовать в карьерной гонке, как раньше, а многие выбывают из нее из‑за неудачи – и становятся «домохозяевами». В 1960 году только 4 процента женщин в возрасте от 16 до 60 лет зарабатывали больше, чем их спутники жизни. К 2009 году в США каждая пятая женщина – а всего 2,7 миллиона – называла себя «добытчицей в семье» (National Equality Panel, 2010). Примерно 214 тысяч мужчин ответили, что не ходят на работу, потому что присматривают за семьей или за домом, – скачок на 80 процентов за 15 лет. Тем временем число женщин, сказавших такое о себе, уменьшилось с 2,7 миллиона до 2 миллионов, то есть почти на четверть. Роб Уильямс (Rob Williams), руководитель влиятельной организации – британского Института вопросов отцовства – так прокомментировал ситуацию: «Сама идея, что мужчина должен быть кормильцем семьи, рушится. По сравнению с 1970‑ми мужчины стали более свободными и стало больше таких, кто не хочет делать карьеру, а хочет проводить больше времени с детьми» (Barrow, 2010).
Однако чаще мужчина и женщина вынужденно меняются ролями. При каждой последующей рецессии безработица среди мужчин возрастала сильнее, чем женская безработица, а доля работающих женщин увеличивалась. Действительно, вслед за кризисом 2008 года настал уникальный момент. В 2010 году впервые в истории женщины в США занимали половину всех рабочих мест в стране.
Великая рецессия ударила в первую очередь по мужчинам. От безработицы пострадало больше мужчин, чем женщин, поскольку исчезали основные рабочие места – промышленного рабочего класса. В США доля трудоустроенных мужчин снизилась до 70 процентов в 2009 году, достигнув самого низкого уровня с 1948 года, когда начали вести такую статистику. К 2010 году каждый пятый мужчина‑американец в возрасте от 25 до 55 лет был безработным. В 1960‑е 95 процентов мужчин этой возрастной группы имели работу. В странах Евросоюза три четверти рабочих мест, созданных с 2000 года, заняли женщины.
Как ни странно, возросшая «общественная» вовлеченность женщин в экономику все чаще сопровождалась боязнью неудач из‑за нестабильности разного рода. Это явление получило жутковатое название «синдром побирушки» – страх оказаться на улице из‑за неудач с работой. В 2006 году исследование страхования жизни показало, что 90 процентов американских женщин не чувствуют себя уверенно в финансовом отношении и почти половина опрошенных сказали, что «ужасно боятся стать побирушкой». Причем это распространялось и на женщин с годовым доходом свыше 100 тысяч долларов. Еще больше женщин признали, что испытывают обеспокоенность из‑за денег. Как заметила одна из опрошенных: «Внутреннее ощущение, что ты как побирушка, морщинистая, неухоженная, – это не шутка. Это самое ужасное из того, что можно представить в будущем». И такое происходило в ведущей экономике мира. А после кризиса стало еще хуже.
Как правило, во многих официальных исследованиях также не учитывается та область прекариата, которая всегда была женской, – секс‑услуги. А это миллионы женщин во всем мире – многие попадают в эту группу не по своей воле, кого‑то нужда заставляет, кто‑то добровольно выбирает такой образ жизни по той или иной причине. В области секс‑услуг тоже существуют классовые различия, и те, кто оказался «на дне», влачат типичное существование прекариата: сдают свое тело внаем без всякого контроля со своей стороны. То, что их объявляют вне закона и не признают за ними прав, только подчеркивает их бедственное положение.
А что же можно сказать о мужчинах, попадающих в прекариат? Тут причины совсем другие. И может быть, самая главная – приспособление. Ощущение нестабильности, неуверенности вызвано страхом потерять то, что имеешь. Все больше мужчин оказываются в таком положении – по сравнению с их собственным прошлым, с предыдущими поколениями мужчин, с надеждами и ожиданиями, внушенными им семьей и обществом. По мере того как прекариат растет и карьерные должности исчезают, «потеря лица» сопровождается потерей дохода и связанных с ним внешних атрибутов статуса. Когда мир создает незащищенный труд, мужчины, рассчитывающие на стабильность и карьерный рост, рискуют оказаться разочарованными. Более того, демонтаж профессиональных сообществ и отмена старых понятий о профессиональной карьере приводят к так называемой статусной фрустрации, когда мужчины, сталкиваясь с суровой реальностью, осознают, что их карьера порушена.
Материал создан: 07.07.2017
