Но можно посмотреть на прекариат и с точки зрения самого процесса: каким образом люди прекрариатизируются. Это неуклюжее слово аналогично понятию «пролетаризируются», которое описывало силы, приводившие к пролетариатизации рабочих в девятнадцатом столетии. Прекариатизироваться – значит подвергаться воздействию или приобретать такой жизненный опыт, который приводит к прекариатизированному, нестабильному, существованию, когда человек живет сиюминутным, не имеет четкой самоидентификации по профессиональному признаку или ощущения, что при его работе и образе жизни он может добиться большего.
В этом отношении часть салариата понемногу скатывается в прекариат. Показателен пример легендарного японского «белого воротничка» – представителя салариата. Этот вид типичного наемного работника двадцатого века, всю жизнь работающего на одном предприятии, появился на фоне крайне патерналистской модели лейборизма, доминировавшей вплоть до начала 1980‑х. В Японии (как и всюду) золоченая клетка может вскоре прекратиться в свинцовую клеть – при таких мощных гарантиях занятости все, что снаружи, становится зоной страха. Именно это и произошло в Японии и других странах Юго‑Восточной Азии, перенявших схожую модель. Уход из компании или организации стал рассматриваться как признак неуспеха, потеря лица. В таких обстоятельствах личные амбиции уступают место мелочному приспособленчеству, зависимости от тех, кто находится выше по служебной иерархии.
В Японии в этом смысле дошло до крайностей. Компания стала считаться буквально второй семьей, а трудовые отношения – «контрактно‑родственными», подразумевалось, что работодатель как бы «усыновляет» наемного работника и в свою очередь ждет от него добровольного подчинения, а в качестве исполнения сыновнего долга – усердного труда в течение десятилетий. В результате возникла культура сверхурочной работы и крайняя степень самопожертвования – кароси, смерть от переутомления на работе (Mouer, Kawanishi, 2005). Но с начала 1980‑х доля японской рабочей силы в салариате резко сократилась. Те, кто все еще держался, испытывали давление, многих заменили сотрудники помоложе или женщины, не имеющие таких же гарантий занятости. Прекариат вытесняет салариат, и его страдания мы видим по тревожному росту числа самоубийств и социальных недугов.
Трансформация, которую претерпел класс служащих (салариат) в Японии, возможно, крайность. Но можно понять, как человек, психологически пойманный в ловушку долгосрочной трудовой занятостью, теряет контроль и все больше приближается к тому или иному виду зависимости, свойственной прекариату. Если «родителя» убирают или он уже не способен или не хочет продолжать воображаемую родительскую роль, человек скатывается в прекариат, не имея навыков самостоятельности и способностей к развитию. Длительная служба может сделать человека беспомощным. Как я уже говорил в другой работе (Standing, 2009), это один из худших аспектов эпохи лейборизма.
И хотя не стоит распространять это определение слишком широко, другая черта прекариатизации – то, что следовало бы назвать фиктивной подвижностью профессиональной структуры населения, символом которой стал постмодернистский феномен «громких названий», тонко высмеянный в журнале The Economist (2010a). Это когда абсолютно бесперспективную унылую должность называют как‑нибудь очень заманчиво, чтобы скрыть тенденцию прекариатизации. Так появляются «начальники» без подчиненных или «руководители», которые на самом деле никем не руководят. Американская профессиональная организация, естественно взявшая себе напыщенное название Международная ассоциация административных работников (раньше она называлась более скромно: Национальная ассоциация секретарей), сообщила, что в ее структуре более 50 профессий, в том числе «координатор приемной», «специалист по электронной документации», «служащий по распространению медийных изданий» (то есть разносчик газет), «ответственный за сбор вторичного сырья» (выбрасывающий мусор из корзин) и «консультант по санитарии» (уборщик туалетов). Но США не одиноки в своей изобретательности, такое происходит везде. Французы сейчас делают попытки называть уборщиц более престижным techniciennes de surface.
Журнал The Economist объясняет такой пышный расцвет званий рецессией после кризиса 2008 года, когда в связи с повышением уровня зарплат потребовалось заменить старые названия должностей более привлекательными, а также усложняющимся внутренним устройством многонациональных корпораций. Но это не просто недавний всплеск любви к гиперболам. Это отражение роста прекариата, при котором надуманные символы профессиональной мобильности и личного развития маскируют унылую ничтожность самой работы. Сглаженные профессиональные структуры прикрываются кричащими названиями. The Economist так пишет об этом:
Культ гибкости заразителен. Мода на выравнивание иерархий парадоксальным образом вызвала к жизни рост бессмысленных названий должностей. Работники мечтают о звучных званиях, ведь делают же какого‑нибудь престарелого политика канцлером герцогства Ланкастер или лорд‑президентом совета. Все, от кабинета начальника и ниже, хотят, чтобы их резюме было более пышным и впечатляющим, – и возводят его как оборонительную стену.
Данное замечание указывает на более глубокую болезнь. The Economist заканчивает свое проницательное наблюдение так: «Выгоды от присвоения завидных новых званий обычно кратковременны. А вред – долгий». На самом деле в данной практике чувствуется некий цинизм, и сами красивые звания могут поставить их носителей в уязвимое положение. Как и наоборот: от того, что люди оказались в уязвимом положении, звучные титулы, которыми их наделяют, может быть, как раз это и демонстрируют.
Материал создан: 07.07.2017
