Лекция пятая
1. Творчество Епифания Премудрого. У истоков московской агиографии стоял Епифаний Премудрый (ум. ок. 1420), современник Андрея Рублева. Ему принадлежат два жития - Сергия Радонежского и Стефана Пермского . Их своеобразие состоит в том, что они написаны в стиле "плетения словес" - особого приема нанизывания библейских цитат или фактов с целью придания богоугодных черт христианскому подвижнику. Святой должен был восхваляться только святыми словами, почерпнутыми из священных писаний.
Вот, к примеру, о Сергии Радонежском сказано: он еще "в утробе матерые носим, трикраты в церкви провъзгласи", т. е. трижды во всеуслышание подал свой голос во время богослужения. Тем самым было прознаменовано, что родится "троичный ученик" -почитатель Святой Троицы. В «Житии» запечатлелась тринитаристская реформа, проведенная византийской церковью в середине XIV в. Сергий Радонежский одним из первых на Руси принял богословские новации Константинополя, став провозвестником "огречивания" русского православия, которое окончательно свершилось лишь в XVII в.
Поддерживая провизантийские ориентации радонежского игумена, Епифаний старался всеми силами убедить читателя, что именно "тричисленное число" соответствует сущности православия. В подтверждение этого он приводил все "третицы" Ветхого и Нового заветов: трижды взывал Бог к пророку Самуилу, третьим камнем из пращи поразил Давид Голиафа, три дня и три ночи пробыл пророк Иона в чреве кита, на третий день Христос воскрес из мертвых и т. д.
"Что же извещаю по три числа, - восклицал Епифаний, - а что ради не помяну болынаго и страшнаго, еже есть тричисленное Божество: треми святынями, треми образы, треми собьствы, в три лица едино Божество пресвятыа Троица, и Отца, и Сына, и Святаго Духа, триипостаснаго Божества едина сила, едина власть, едино господьство" . Отсюда следовало, что и Сергий Радонежский, трижды подавший голос еще в утробе матери, причастен великой троичной тайне, которая доступна только богоизбранным провидцам.
Таким образом, "плетение словес" отнюдь не являлось чем-то вроде языковой казуистики, речевого изощрения, но имело вполне богословское значение и преследовало задачу освящения житийного чуда.
Образцовым воплощением этого стиля стало «Житие Стефана Пермского», обильно насыщенное библейскими выражениями. Всего в нем около 340 цитат, из которых 158 - из Псалтыри. Иногда Епифаний вообще создает очень длинные цепи из одних цитат, не сковывая себя точностью их воспроизведения. Он не боится изменять грамматическое лицо, если это необходимо для ритмики текста, расширяет смысл приводимых фраз, желая полнее выявить их сокровенное содержание. "Слово плетущи и слово плодя, и словом почитати мняши, и от словес похваление сбирая, и приобретая, и приплетая", - так выражал свое писательское кредо Епифаний Премудрый.
Все творчество московского книжника было пронизано идеей "скончания века", т. е. трагической развязки всемирной истории и наступления Судного дня . Символом последних времен служила для него евангельская притча об одиннадцатом часе. В ней говорилось, что царство небесное подобно хозяину виноградника, который в течение года пять раз выходил из дома нанимать себе работников: рано поутру, в три, шесть и девять часов, наконец, поздно вечером - в одиннадцать часов. И всем им он назначил одну и ту же плату - один динарий.
Когда же кто-то из числа нанявшихся первыми счел это несправедливым, хозяин ответил: "Возьми свое и пойди; я же хочу дать этому последнему то же, что и тебе; разве я не властен в своем делать, что хочу? или глаз твой завистлив оттого, что я добр?" (Мф. 20:14-15). Смысл притчи заключался в том, что ожидание второго пришествия Христа не должно ослаблять человеческого усердия к достижению спасения. С этих позиций и освещал Епифаний жизненный подвиг Стефана Пермского, просветителя зырян.
Епифаний создал образ решительного и волевого человека, пожелавшего "в последняя дни, в скончанье лет, в остаточная времена, на исход числа седмыя тысяща лет" обратить в христианство языческое племя зырян, или коми, обитавшее в Пермском крае. С этой целью он много и основательно учится, постигая Библию и творения отцов церкви, изучает греческий и "пермский" языки, обретает серьезные навыки в философии и риторике. Затем Стефан составил пермскую азбуку и перевел на зырянское наречие божественные книги -Псалтырь, Октоих, Часослов и т. д. После этого он направился к пермякам обращать их в православную веру.
В «Житии» подробно описывается "прение" христианского подвижника с языческим волхвом Паном. Тот говорил Стефану: у вас, у христиан, один Бог, а у нас много богов, а значит, много и помощников, много защитников. Они дают нам всякую дичь и меха, которыми полны зырянские леса, болота и дубравы. Много выгоды имеет от этого и Москва: "нашею ловлею и ваши князи, и бояре, и велможи обогащаеми суть". А разве не наши меха посылаются в Орду и другие страны -"и во Царьград, и в Немци, и в Литву, и в прочая грады, и страны, и в далняя языки?"
На это Стефан отвечает, что мирские блага ничто по сравнению с тем, что обещает христианский Бог. В подтверждение своих слов он обильно цитирует Священное писание, вовсе не беря в расчет то, что для зырянского кудесника оно не представляло никакой убедительности. И действительно Пан, выслушав своего соперника, говорит ему: "Аз в вере, в нейже родихся, и воспитахся, и възрастох, и изъжих, и сстарехся, в нейже пребых вся дни живота моего, в той да умру... Се бо отци наши, деды, прадеды и прощюры тако пожиша. Аз ли добрейши их обрящуся? Ни убо, да не будет" .
Тогда Стефан предлагает Пану испытать силу своих вер, войдя вместе в огонь. Пан, разумеется, устрашился, из чего стало ясно, что вера зырянская никак не может соперничать с евангельским учением. Многие язычники тотчас приняли крещение. Стефан вышел полным победителем - пусть не логикой, не аргументами, а хитростью, но ведь и Бог действует "прехищрением", когда надо поразить дьявола.
Все произведение Епифания пронизано ощущением реальности, причем оно явственней и четче в изображении противника и легендарней, символичней в изображении святого.
2. «Великие Минеи Четьи». Житийный стиль "плетения словес" приобретает нормативный характер в «Великих Минеях Четьих», созданных митрополитом Макарием в 1529-1554 гг. Этот огромный труд, состоящий из 12 фолиантов, включал в себя все "чтомые" на Руси "жития святых отец и мучения святых мученик". В него были помещены и различные патерики - Азбучный, Иерусалимский, Синайский, Скитский и Киево-Печерский.
К работе над «Минеями» Макарий привлек самых талантливых авторов, таких как государев дьяк Дмитрий Герасимов, боярский сын Василий Тучков, иеромонах Илья, старец Фотий и др., которые создали более шестидесяти новых житий.
Известны три списка макарьевских «Миней». Старший из них был положен в Софийский собор Великого Новгорода в 1541 г.; через год подготавливается другой, более полный список для московского Успенского собора; третий список «Миней» был сделан для царя Ивана Грозного в 1554 г.
В отличие от житийных произведений киевского периода, минейные сочинения отражали тенденцию московского расцвета. Это придавало им общерусское значение.
3. «Житие Аввакума» и кризис, агиографии. Нарастание реалистичности достигает крайнего предела в «Житии Аввакума», написанном им самим. В каком-то отношении это было уже не житие, а художественное повествование, посвященное изображению личности религиозного подвижника. Оно и по жанру не являлось единым произведением, представляя собой скорее сборник разнородных рассказов, объединенных лишь тематической общностью, иногда местом действия или хронологическими рамками.
Однако есть одна тема, которая пронизывает все «житие», - это тема смерти. Аввакум вспоминал, как он еще в детстве увидел у соседа умершую скотину. Это настолько поразило его, что он, "в той нощи воставше, пред образом плакався довольно о душе своей, поминая смерть, яко и мне умереть". С тех пор он уверовал в Христа, признав его своей единственной "надежой". Спасение, обещанное Сыном Божьим, утвердило в нем необычайную стойкость перед любыми жизненными невзгодами. А их идеолог старообрядчества, обличая никониан, претерпел немало, страдая и бедствуя в течение всей своей мученической жизни.
«Житие» целиком состоит из описания бесчисленных "наказаний", принятых Аввакумом от властей. Он рассказывает о них спокойно, с какой-то даже умиротворенностью, находя оправданной свою участь "страдальца Христа ради".
Вот умерла у некоего начальника дочь, за здравие которой молился Аввакум. "И он, презрев моление наше, - пишет протопоп, - воздвиг на меня бурю, и у церкви, пришед сонмом, до смерти меня задавили". В другой раз тот же начальник, "прибежав ко мне в дом, бив меня, и у руки, яко пес, огрыз перъсты". Но и этим дело не кончилось: начальник еще дважды стрелял в Аввакума из пистоля, и его спасло только то, что оружие оба раза дало осечку.
Или схватили Аввакума за его выступления против патриарха Никона и отвели в тюрьму Анд-роньева монастыря. "И тут на чепи кинули в темную полатку; ушла вся в землю. И сидел три дни, ни ел, ни пил; во тьме сидя, кланялъся, не знаю -на восток, не знаю - на запад. Никто ко мне не приходил, токмо мыши, и тараканы, и сверчки кричат, и блох довольно". Все перенес строптивый протопоп, но обличать никониан не перестал.
Отправили его в наказание вместе с женой и детьми в сибирскую ссылку. Сперва оставили в Тобольске, потом решили "вести" на Лену, а оттуда и вовсе на край света - в далекую Даурию. Столь опасным, видимо, представлялся Аввакум властям предержащим. В дороге над ним начальствовал воевода Афанасий Пашков, который то и дело "зашибал" бедного ссыльного.
Один раз так избили протопопа, что он невольно возроптал на Господа: "За что ты, Сыне Божий, попустил таково больно убить тово меня?.. Кто даст судию между мною и тобою?" Но тут же опамятовался: "Со Владыкою судитца захотел!" Аввакум вдруг постигает, что Бог наказывает тех, кого любит. "Аще наказание терпите, - так формулировал он свою философию страдания, - тогда яко сыном обретается вам Бог. Аще ли без наказания приобщаетеся ему, то выблядки, а не сынове есте".
Настрадалась с Аввакумом и жена его, Анастасия Марковна. Но ее поддерживала любовь к мужу и вера в истинность его борьбы. Только однажды она как-то спросила: "Долго ль-де, протопоп, сего мучения будет?" Аввакум ответил: "Марковна, до самыя смерти". И тотчас воспрянула протопопица: "Добро, Петрович. И мы еще побредем вперед". Этот быстрый разговор двух любящих сердец со всей яркостью выражает нравственное кредо их подвижнической жизни.
Через десять лет вернули Аввакума из ссылки. Поначалу было небольшое искушение - стать как все люди. К нему благоволил царь Алексей Михайлович, отставивший к тому времени Никона от патриаршества. И денег ему надавали, и корма "полну клеть наволокли". А там и "на Печатной двор хотели посадить", т. е. сделать типографским начальником. Видит Аввакум: "неладно колесница течет". Так и от Христа отступить недолго. Все бросил в один миг - и в омут: стал самого царя обличать в неправде. Опять начались суды, наказания . И так продолжалось до его "огненной казни" в Пустозерске 14 апреля 1682 г.
«Житие Аввакума» - особая форма повествования, перекликающаяся с агиографическим жанром, но и сильно отличающаяся от него. В нем есть целый комплекс признаков, свидетельствующих о сходстве с возникавшим тогда на Руси жанром романа. Их объединяет тяготение к повседневному, обыденному, сочетание возвышенной поэзии и житейской прозы. «Житие Аввакума» сходится с романом и в понимании человека как сгустка социальных и духовных противоречий. Оно представляет собой попытку показать через призму частной жизни и личной психологии события большого общественного значения, судьбу и психологию народа.
Аввакум прекрасно знал каноны классической агиографии и не игнорировал их, но избрал другой путь повествования, творчески объединив книжную житийную схему, полную вероисповедных и философских рассуждений, с художественной структурой устного рассказа.
Его стиль напоминает то сказание, то былину, то проповедь. Вероятно, рассчитывая на простонародного читателя, Аввакум написал свое произведение очень простым, незамысловатым слогом, употребляя просторечия и даже ругательства. Это было вызвано, прежде всего, желанием автора оградиться от официальной церковности, ее традиций и книжности. Для него истинное православие неотделимо от веры народа и его языка.
Поэтому Аввакум очень трепетно относился к русскому языку, призывая гордиться им и не унижать "ево и в церкве, и в дому, и в пословицах". "Как нас Христос научил, - писал он в своем обращении к царю Алексею Михайловичу, - так подобает говорить. Любит нас Бог не меньше греков; предал нам и грамоту нашим языком Кирилом святым и братом его. Чего же нам еще хочется лутче тово? Разве языка ангельскова? Да нет, ныне не дадут, до об-щаго воскресения" .
«Житие Аввакума» пресекает агиографическую линию развития русской литературы и открывает новые формы художественно-поэтического культу-ротворчества. Этим сочинением искренне восхищался Лев Толстой. У Аввакума учились писательскому мастерству Тургенев, Достоевский, Лесков, Пришвин... Тем самым подтверждается старая истина: национальная культура всегда едина, даже если она подвергается идеократическим разрывам.
Материал создан: 01.05.2016
