Духовным и административным центром русского старообрядчества является Рогожская слобода в Москве. Ныне здесь находятся резиденция всероссийского митрополита, Покровский и Рождественский соборы и знаменитое Рогожское кладбище. Преследования староверов несколько ослабли лишь в царствование Екатерины II, правительство которой было заинтересовано в поддержке старообрядческого купечества, обладавшего «великими промыслами и торгами». В 1762 году императрица издала манифест, приглашавший в Россию людей всех «наций», «кроме жидов», а также призывавший вернуться на родину всех русских беглецов. Под беглецами подразумевались зарубежные староверы, прежде всего, жители богатых и многолюдных слобод Ветки.
Этим «беглецам» были обещаны следующие льготы: разрешение не брить бороду, носить народную одежду, освобождение на шесть лет от всяких податей. За манифестом последовал ряд указов, улучшавших положение вообще всех старообрядцев и уравнявших их в правах с остальным населением империи. Были отменены законы Петра I о бородах, русской одежде и двойном налоге. Также было официально запрещено называть приверженцев церковной старины «раскольниками», вместо этого «хульного имени» вводился термин «старообрядцы». Впрочем, облегчение положения староверов не означало, что государство признало истинность их учения. Просто просвещенная царица считала, что старообрядцы имеют такое же право свободного вероисповедания, как и прочие ее подданные: новообрядцы, католики, лютеране, мусульмане или буддисты.
Дарование некоторых свобод староверам должно было способствовать благоденствию их общин и благополучию России, что являлось главнейшей целью Екатерины, писавшей: «Я иных видов не имею, как наивящее благополучие и славу отечества; и иного не желаю, как благоденствия моих подданных, какого б они звания ни были»131. Самодержице вторила официальная пропаганда, так объяснявшая государственную политику веротерпимости: «Как то и она <императрица> из тех же правил, сходствуя Его святой воле, и в сем поступает, желая только, чтоб между подданными ее всегда любовь и согласие царствовали»132. И только в просвещенное царствование «матушки Екатерины» могло случиться доселе небывалое: в самой Москве, под носом высшего церковного и светского начальства, «раскольники» основали свой духовный и административный центр с благолепными храмами. Возник этот центр в связи со следующими трагическими обстоятельствами.
В декабре 1770 года в Москве началась страшная эпидемия чумы, особенно усилившаяся в марте 1771 года. По рассказу очевидца, «народ умирал ежедневно тысячами; фурманщики или, как их тогда называли, “мортусы” в масках и вощаных плащах, длинными крючьями таскали трупы из выморочных домов, другие поднимали на улице, клали на телегу и везли за город»133. По распоряжению графа Г.Г. Орлова, направленного в Москву для организации борьбы с мором, все кладбища в черте города были закрыты. Умерших хоронили на погостах подмосковных деревень в братских могилах. В числе закрытых кладбищ оказались и два старообрядческих. Эти особые кладбища, известные с 1718 года, принадлежали староверам-поповцам. Одно (с часовней во имя Тихвинской иконы Божьей Матери) находилось у Серпуховской заставы, другое (с часовней во имя святителя Николы Чудотворца) — у Тверской заставы. По указу правительствующего Сената, вместо двух закрытых кладбищ поповцам была выделена земля для захоронения умерших в трех верстах от Рогожской заставы.
Еще в начале XX века на Рогожском кладбище сохранялась общая чумная могила с замшелым обелиском. На нем можно было прочесть, что сие место отведено для погребения умерших от «моровой язвы». Тут же читалось стихотворное описание ужасов эпидемии, сочиненное безымянным поэтом и начинавшееся так: В числе множества удручающих смертных скорбей Моровая язва свирепее всех поедает людей, Не щадит она младенцев, ни юношей цветущих лет, И самым древним старцам от нее пощады нет. Сия величайшая в мире на человечество напасть Издревле ужаснее браней наводит собою страсть134. При учреждении старообрядческого кладбища была выстроена маленькая деревянная часовня во имя святителя Николы. В 1776 году ее сменил более обширный каменный храм. А в 1791 году, с разрешения тогдашнего московского главнокомандующего князя А. А. Прозоровского, началась постройка большой «холодной» (неотапливаемой, летней) часовни во имя Покрова Богородицы, бывшей до сооружения храма Христа Спасителя самой обширной из всех московских церквей.
По первоначальному проекту часовня должна была вмещать до трех тысяч богомольцев, иметь алтарные апсиды135 и пять глав. О том, что староверы затеяли столь масштабное строительство, стало известно новгородскому и петербургскому митрополиту Гавриилу (Петрову). Митрополит пришел в ужас от подобной «дерзости» и подал императрице записку, в которой писал, что «лютые неприятели государству и государю» «начали строить церковь, превышающую пространством и огромностью Успенский собор, чтобы огромностью сего храма унижать первую в России Церковь в мыслях простого народа». Гавриил предлагал запретить строительство, а «начатую церковь обратить на другие цели, предписанные законом монархии для призрения бедных или для пользы общественной установления». Прозоровскому пришлось оправдываться перед Екатериной и срочно приказать «выпуски для алтаря отломать, величины убавить и сделать план с одною главою и крестом».
Этим объясняется некоторая несуразность архитектуры Покровского собора: гладкий и простой фасад, непропорционально маленькая глава и отсутствие алтарных апсид. Поэтому с внешней стороны храм напоминает огромный, но простой дом. Впрочем, как гласит старообрядческое предание, милостивая императрица соизволила пожертвовать московским староверам большое напрестольное Евангелие в серебряном окладе, которое благоговейно хранилось в алтаре Покровского храма. В 1804 году попечителю Рогожского кладбища, купцу Илье Фокичу Шевякову, удалось без осложнений построить «теплую» (отапливаемую, зимнюю) часовню во имя Рождества Христова. В этом храме регулярно собирались всероссийские Соборы духовенства и мирян, управлявшие Древлеправославной Церковью. Вокруг кладбища выросла Рогожская слобода. Кроме храмов здесь были больницы, богадельни, приюты для сирот, дома священников и пять женских монастырей.
В первой половине XIX века этими обителями управляли настоятельницы Пульхерия, Александра, Девора, Маргарита и Мелания. Инокини и послушницы непрестанно читали Псалтырь за умерших, а также занимались рукоделием: вышивали шелками, золотом и бисером, плели пояса и лестовки137, пряли лен и ткали холсты. Мать Пульхерия (в миру Пелагея Анисимовна Шелюкова), прожившая в Рогожской слободе без малого девяносто лет, была одной из влиятельнейших фигур в старообрядчестве. Без ее участия не решался ни один важный церковный вопрос. «Крепчайшая » в благочестии, прославленная подвижнической жизнью и начитанностью, она пользовалась среди староверов непререкаемым авторитетом. Считалось, что схимница Пульхерия, истомившая плоть тяжкими железными веригами, обладает даром прозорливости и пророчества. Сам московский митрополит Филарет (Дроздов, 1783—1867), могущественный иерарх Синодальной церкви, оказывал ей глубокое уважение.
Для начальства над кладбищем и богадельнями была учреждена контора под управлением особых попечителей. Контора по своему усмотрению отправляла священников в отдаленные места для исправления треб. Священники возили с собой Запасные Дары, священное миро и святую воду. В лучшие годы на Рогожском кладбище служили 12 «беглых попов» и 4 диакона. Наиболее известным и авторитетным служителем Рогожского кладбища был Иоанн Матвеевич Ястребов (1770—1853). В1803 году отец Иоанн, благочестивый священник Владимирской епархии, уверившись в истинности старой веры, оставил Синодальную церковь и ушел в Рогожскую слободу. Здесь со своей супругой матушкой Евфимией он прожил пятьдесят лет. В 1812 году, когда Москву заняли французские войска, над старообрядческими храмами нависла угроза разорения. По преданию, отец Иоанн приказал закопать все ценности на кладбище.
Свежие «могилы» были представлены французам как свидетельство начавшейся эпидемии. Захватчики побоялись раскапывать «чумные могилы» и покинули Рогожскую слободу, ничем не поживившись. Спасение церковных святынь доставило отцу Иоанну всероссийский почет и уважение. Зная об этом, митрополит Филарет неоднократно уговаривал почтенного священнослужителя вернуться в Синодальную церковь, но Иоанн Ястребов как истинный пастырь отказывался покинуть паству. Состарившись и одряхлев, священник не оставил службы в рогожских храмах, хотя сам уже не мог ходить и его возили в мягком кресле на колесиках. Формально храмы Рогожского кладбища считались часовнями без алтарей, поэтому в них служились только вечерни, утрени, по- лунощницы, часы и молебны, а также совершались венчания, крещения и исповеди. Умерших отпевали в Никольской часовне.
Венчаний совершалось великое множество, особенно в мясоед перед масленицей. Из-за тогдашней «скудости священства» на Рогожское кладбище приезжали венчаться староверы не только со всей Москвы и губернии, но даже из других губерний, порой весьма удаленных. Иногда священники были вынуждены венчать сразу до пятнадцати пар — «гуськом», как тогда говорили. Для этого в Рождественской часовне хранилось 20 пар одинаковых бронзовых венцов. Для венчания богатых купеческих свадеб были устроены драгоценные серебряные венцы, вызолоченные, с бриллиантами и жемчугом. Крещения младенцев совершались в Рождественской часовне, для чего там находилось 46 купелей. Исповедь священники принимали в часовнях, а иногда у себя на дому. Для записи исповедников в кладбищенской конторе были заведены особые метрические книги. По ним можно судить о количестве рогожских прихожан. Например, в 1841 году у Иоанна Ястребова исповедовалось 922 души обоего пола, у других попов — от нескольких сотен до полутора тысяч. Говевшие и исповедовавшиеся причащались в часовнях Запасными Дарами.
Для этого после службы часов четыре священника с потирами становились двое по клиросам, а двое у северных и южных диаконских дверей алтаря, и причащали каждый своих духовных детей. Раз в году, в Великий Четверток, тайно, дабы не навлечь гнева властей, священники служили литургию для освящения Запасных Даров, пользуясь переносной походной церковью древнего освящения. В 1813 году, по окончании войны с французами Москва была занята донскими казаками, большинство которых было староверами. За исправлением треб они обращались на Рогожское кладбище. В благодарность за духовную поддержку войсковой атаман граф Матвей Иванович Платов (1751—1818) — по преданию, сам бывший старообрядцем — оставляя столицу, по просьбе Иоанна Ястребова подарил кладбищу древнюю походную церковь, освященную во имя Пресвятой Троицы. Власти разрешили служить в ней литургии по большим праздникам.
Эти службы, собиравшие тысячи богомольцев, в течение десяти лет совершались в часовнях истово и благочинно: «Перед древними иконами в драгоценных ризах, блистающих золотом и каменьями, зажигались пудовые свечи. Служба шла чинно, со всем соблюдением устава. На клироске пел по-старинному хороший хор певчих. Особенною торжественностью отличались на кладбище крестные ходы на воду в день Богоявления, Преполовения и др. Впереди шли с хоругвями избранные носильщики, все в кафтанах старого покроя. За ними следовали такие же избранные прихожане с иконами, потом священники в дорогих ризах, и все это чинно, в строгом порядке... Зрелище, до глубины сердца умилявшее истого старообрядца! » О благолепии тогдашних богослужений свидетельствует богатство кладбищенской ризницы. В храмах и конторе хранились тысячи священнических фелоней из бархата, серебряной и золотой парчи, сотни епитрахилей, диаконских орарей и стихарей.
До сих пор ризница Рогожского кладбища считается крупнейшим и ценнейшим в России собранием древних облачений и старинных тканей. Рогожские попечители, купцы-миллионщики, с неслыханной роскошью украсили часовни. Правительственный чиновник «по борьбе с расколом» Павел Иванович Мельников (1818—1883), более известный как выдающийся русский писатель Андрей Печерский, описывал убранство кладбищенских храмов: «Часовни были украшены великолепно. Иконы превосходного древнего письма — рублевские, строгоновские и др., в богатых сребропозлащенных ризах с драгоценными камнями и жемчугом, серебряные паникадила и подсвечники с пудовыми свечами, богатые плащаницы, золоченые иконостасы, великолепная утварь — все свидетельствовало как об усердии, так и о богатстве рогож- ских прихожан»140. К сожалению, до наших дней сохранилось (и то частично) убранство только Покровского храма. Тот же автор сообщает, что «Рогожская библиотека была замечательна не столько по своей обширности, сколько по редкости находившихся в ней книг.
Она была с особенною тщательностью собираема в тридцатых и сороковых годах <Х1Х века>. На приобретение редких рукописей и старопечатных книг в это время богачи денег не жалели». Император Александр I, внук Екатерины И, обещавший править «по закону и по сердцу бабки нашей», не досаждал Рогожскому кладбищу. Только в конце своего царствования он поднял руку на московское старообрядчество. В январе 1823 года по доносу о «соблазнительных для православных богослужениях» был проведен обыск на кладбище, найдена и отобрана походная церковь, стоявшая в алтаре Рождественского храма, а сами часовни запечатаны. Только благодаря ходатайству рогожских попечителей А.Д. Шелапутина и В.Е. Соколова часовни вскоре были открыты, но походную церковь власти не возвратили. От попечителей взяли расписку в том, что впредь литургии не будут служиться. Но литургии все-таки совершались. Изредка и тайно их служили по ночам в присутствии немногих надежных людей в походных церквах в обителях матерей Пульхерии и Александры.
Совершенно невыносимым положение Церкви сделалось при императоре Николае I, безудержном гонителе староверов. Правительственный указ от 10 мая 1827 года запретил старообрядческим священникам переезжать для исполнения духовных треб из одного уезда в другой, тем паче из губернии в губернию и определял «в случае же переездов поступать с ними, как с бродягами». Указом от 8 ноября того же года староверам повелевалось «отнюдь не принимать» новых «беглых попов». В январе 1836 года это определение было повторено с особенной силой. Священники, перешедшие в Церковь до издания запретительных указов, признавались «дозволенными». Но попы, присоединившиеся к Церкви после 1827 года, считались «незаконными». Травля «незаконного» духовенства приобрела всероссийские масштабы. За священниками охотились военные команды, полиция и архиереи. Новых попов было небезопасно принимать, а «дозволенные» умирали. К середине XIX века на Рогожском кладбище осталось только три «дозволенных» священника.
Кроме того, здесь укрывались «незаконные» священнослужители: поп Федор Соловьев, афонский архимандрит Геронтий и священноинок Иларий. «Незаконных» попов и христиан, укрывавших их, ожидали наказания: тюрьма, ссылка или каторга. Вечным напоминанием о печальной судьбе инакомыслящих в царской России служил для жителей Рогожской слободы пресловутый Владимирский тракт (ныне шоссе Энтузиастов). По нему гнали на сибирскую каторгу шеренги арестантов. «Владимирка начинается за Рогожской заставой, и поколениями видели рогожские обыватели по нескольку раз в год эти ужасные шеренги, мимо их домов проходившие. Видели детьми впервые, а потом седыми стариками и старухами все ту же картину, слышали “и стон, и цепей железных звон”»142. Репрессии правительства Николая I привели к совершенному оскудению старообрядческого духовенства. Положение было крайне тяжелым. Перед староверами-поповцами обозначилась безрадостная перспектива превращения в вынужденных беспоповцев. Для Церкви жизненно необходимо было найти надежный и постоянный источник священства.
Им мог стать только старообрядческий епископ! В январе 1832 года в Москве состоялся многолюдный всероссийский Собор. Проходил он не в Рождественской часовне, как водилось дотоле, а в кладбищенской конторе. На Собор съехались депутаты со всей Руси: уважаемые священники, благочестивые иноки и ревностные миряне. Иоанн Ястребов объявил собравшимся, что среди них присутствует достойный человек, имеющий сообщить великую тайну. — Он возвестит вам тайну сию. Он укажет средство отклонить навсегда затруднения в недостатке священников. Он даст нашему богоспасаемому обществу новую силу, крепость и жизнь. Вот он! Отверзите уши ваши и того послушайте! При сих словах священник вывел на середину собрания молодого купца Афония Козьмича Кочуева (1804—1865), известного проповедника и знатока церковных канонов. С редким красноречием описал Кочуев бедственное положение русских староверов, вызванное репрессиями и оскудением духовенства.
Говорил он и о том, что единственный способ сохранить Церковь — учредить за границей епископскую кафедру и пригласить на нее достойного русского или греческого архиерея: — Непременно и неотложно надобно учредить архиерейство! Поискать надо, нет ли где на Востоке епископов, сохранивших «древлее благочестие». А если таких не сыщется, пригласить русских, если же не пойдут, то греческих и принять согласно правилам святых отец. Жительство же устроить непременно за границей, и лучше всего в Буковине, так как тамошние старообрядцы имеют привилегии от австрийских императоров. Предложение Кочуева было единодушно одобрено. И раньше поповцы совместно с беспоповцами пытались найти архиерея, верного «древлему благочестию», но безуспешно. Слова Кочуева вдохнули в них новые силы. Под покровом глубочайшей тайны начались новые поиски благочестивого епископа.
Материал создан: 16.04.2016
