Религиозный фактор в контексте демографической и аграрной политики на северокавказской окраине России во второй половине XIX – начале XX в.
В публикациях нередко встречается утверждение о допущенной несправедливости при распределении земель на Северном Кавказе. Однако оно опровергается фактами. По свидетельству А. Руновского, изучавшего последовательность возникновения затяжной конфликтной ситуации в специфических ареалах края непосредственно по ходу ее разрешения, для коренного населения нагорной полосы «накануне Кавказской войны российское владычество не было обременительным, горцы не облагались никакими повинностями, были не стесняемы относительно религии, а из обыденных сношений с русскими» извлекали «значительные и постоянные средства к жизни». После ее окончания были предприняты усилия и к разрешению проблем аграрного обустройства вошедших в состав империи народов края.
Это предусматривалось «в числе прочих мер для органического единения горских народностей с Россией» в качестве определяющего фактора интеграции и преодоления сепаратистской обособленности. В проводившейся политике вместе с тем признавалась важность установления правильных поземельных отношений у «туземного населения», для исключения воспроизводивших в его среде конфликты условий, выделения для него при необходимости земель, оставшихся после выселения части горцев в Турцию. При этом наместник его императорского величества на Кавказе того периода великий князь А.И. Барятинский, обеспечивая проведение соответствующей политики, руководствовался убеждением, что «только при строгой определенности поземельных прав каждого» станет возможным «действительное побуждение к сельскохозяйственному производительному труду». По его мнению, привязанность к земле сделает «туземное население… в полном смысле оседлым, расположенным к гражданскому развитию».
Для этого были созданы поземельные комиссии, «приступившие к работе с такой энергией и осмотрительностью, что, как отмечалось неоднократно в свое время, в большей части горских обществ… земельный вопрос получил разрешение, сообразно с экономическими интересами различных народностей и целями правительства». В 60–70-х гг. ХIХ в. для них были сделаны значительные прирезки земельных угодий в предгорных и равнинных частях края. Причем это касалось в первую очередь тех обществ, которые до этого веками жили в горах и при сохранении прежнего геополитического положения не могли бы иметь иной экономической перспективы.
Так, например, была в значительной степени устранена нужда в земле у карачаевцев, в результате чего они смогли основать много новых аулов. Участки для них, как и для других народов, тогда выделялись периодически до тех пор, пока сохранялась возможность. В ряде случаев приращение территорий для занятий мирным сельскохозяйственным трудом оказались весьма существенными. Попытки устранить остроту земельного вопроса на Северном Кавказе предпринимались вплоть до 1917 г.116 Утверждения о вытеснении в горы коренного населения и преднамеренном нежелании русской власти разрешить проблемы его социально-экономического обустройства искажают, как видно, реальность и не являются объективными. Именно они получили наиболее широкое распространение в отечественной исторической науке в советские десятилетия и сохранили свои позиции в ней до настоящего времени.
В современных публикациях склонность обвинять «царизм» в масштабном перераспределении пространства края в «колонизаторских» целях сохраняется. Так, Ш.А. Гапуров, Д.Б. Абдурахманов и А.М. Израйилов утверждают, что «казачьи станицы и российские военные укрепления» возводились «на исконно кавказских землях, которые отняли у горцев и которые являлись плацдармом для дальнейшего наступления в глубь Северного Кавказа». Этим, по их мнению, и были вызваны нападения на русские поселения11, получившие в подвергнутой критике интерпретации представителей иной объяснительной версии происходившего М.М. Блиева, Б.В. Виноградова и Ю.Ю. Клычникова наименование «набеговой экспансии». Между тем попытки разрешить и аграрный вопрос в интересах вошедшего в разные периоды в состав Российской империи населения края предпринимались. Обращение его к мирному созидательному труду рассматривалось в качестве одной из важнейших мер постепенного гражданского приобщения. Это убедительно, на мой взгляд, отражено в исследованиях В.Н. Ратушняка и возглавляемого им коллектива ученых. С привлечением многочисленных фактов, не востребованных ранее для научного осмысления, они обратили внимание на необходимость объективного изучения и этой проблемы.
Для упрочнения позиций на Кавказе, особенно в северных частях, имевших наиболее сложную специфику, в российской политике широко использовались традиционные представления «туземных обществ», отражавшихся в нормах не менявшихся на протяжении веков обычаев (адатов). Опора делалась и на ключевые положения ислама. С учетом наличия у мусульман края, например, убеждения, основанного на догматах веры, в том, что «единственным собственником подвластных ему земель является турецкий султан, а русский царь выступает как приемник его верховных прав»12, при закреплении в составе Российской империи это наследие использовалось для поддержания сложившегося традиционного уклада. В нем были допущены лишь незначительные подвижки, приспосабливающие к новым условиям. Право собственности на земли, в том числе приобретенные здесь силой оружия, оказалось вследствие этого во владении государства, которое как бы удерживало их, не нарушая порядка, устанавливавшегося на протяжении длительного времени под влиянием восточной сопредельной страны, где и на том этапе в этой сфере не допускались какие-либо отклонения. Проектирование же изменений и последующее их осуществление могло привести к непредсказуемым последствиям. Осторожность в данном отношении опиралась на разносторонний отечественный опыт обустройства окраин. Правомерность такого подхода имела давнее признание и в зарубежной практике.
Еще в «древнем Риме» государственными считали все «вновь завоеванные земли». Однако в состав Российской империи таким способом вошла лишь незначительная часть. Поэтому определяющим являлось все же соблюдение восточной традиции. В политике на Северном Кавказе учитывалось также место, отводимое турецкому султану в представлениях мусульманского населения. Он признавался в тот период главой и соответственно духовным наставником суннитов, составлявших на Кавказе большинство. Даже эта, казалось бы, неблагоприятная для утверждения российской юрисдикции традиционная форма отношений не подвергалась слому, а ее перспектива существования предоставлялась времени и естественному отбору.
Поддерживаемая И.Я. Куценко точка зрения о целенаправленном разрушении «царизмом древних традиционных порядков местного землепользования»126 является не более чем повторением абстрагированных от фактов констатаций, распространенных в публикациях соответствующей направленности. В них просматривается, как и ранее, склонность приписывать России «худшие черты азиатского самовластия». Не только в аграрном секторе, но и в других слагаемых «туземного быта», русская власть признавала полезным для повышения привлекательности устанавливаемых порядков и доверия к своим административным нововведениям не нарушать вместе с тем то, что досталось от прошлого и являлось своего рода элементом защиты этнической и конфессиональной самобытности. Ее представителями на сходах аульных обществ после окончания Кавказской войны давались заверения и об уважении к сложившемуся традиционному праву земельной собственности.
Согласно утвердившейся ранее практике российского владычества на Кавказе, право собственности на земли, в том числе приобретенные здесь силой оружия, как уже отмечалось, удерживало государство, чтобы для укрепления стабильности использовались традиционные представления мусульман о том, что «единственным собственником подвластных ему земель является турецкий султан, а русский царь выступает как приемник его верховных прав». На северокавказской окраине земли поэтому считались казенными, переданными земледельцам лишь во временное пользование, сельским обществам они отводились на праве общественного пользования. В нагорной полосе аграрные отношения строились преимущественно на праве обычаев (адатов).
За крупными землевладельцами оставлялось право частной земельной собственности. Размеры привилегированного феодального землевладения на северокавказской окраине, по версии советской историографии, достигали 65%13, в Закавказье – 67%. Данные показатели исследователями подвергались сомнению. Но они так или иначе верно, на мой взгляд, отражают тенденцию в сложившейся экономической ситуации. Высшим сословиям «туземных обществ» было сохранено существовавшее ранее социальное положение. Вместе с тем после окончания Кавказской войны было произведено определение сословных прав внутри «туземных обществ» и уничтожено крепостное состояние там, где оно существовало до установления российской юрисдикции, а зависимые сословия у горцев «получили права личные и имущественные».
В процессе преобразований удалось отселить с прежних мест в крупные аулы на равнину и часть «воинственных» или, как их еще иначе называли, «немирных» горцев. Эпизодические перемещения на контролируемые Россией территории, начатые на Северо-Восточном Кавказе еще при А.П. Ермолове13, проводились неоднократно вплоть до полного умиротворения края, и они в какой-то мере привели к размыванию прежней установившейся по ходу противостояния линии, разделявшей различные устремления, в том числе и на неприятие российского подданства в среде одних и тех же этнических общностей.
Образовавшиеся пространства после эмиграции в Турцию не желавших подчиниться российскому управлению обществ использовались и для аграрного обустройства даже тех, кто воевал на стороне Шамиля. Во второй половине XIX в. на них производились переселения нагорных аулов, входивших когда-то в имамат. Выделялись для этого угодья в различных местностях на равнине, включая Надтеречной район. Вместе с тем была предпринята попытка урегулировать поземельные споры чеченцев с кумыками и казаками. Для этой цели в 1866 г. создается Чеченский отдел Терской поземельной комиссии, имевший временный статус14, так как при наличии не введенных в оборот сельскохозяйственных фондов проблему предполагалось решить в кратчайшие сроки. Не занятые для аграрного обустройства населения территории использовались, таким образом, не только для восточнославянской колонизации. Она распространялась, как заметно по предшествующему анализу, на преимущественно свободные земли, не заселенные горскими и тюркскими народами.
На более плодородные равнинные пространства в северо-западных частях Кавказа были переселены практически все аулы. Причем это было сделано, по мнению З.Б. Кипкеевой, в пределах этнических районов «для закрепления населения на постоянных местах жительства». Перемещения с гор здесь также предпринимались в интересах «туземных обществ», прежде всего «для улучшения их жизнеобеспечения». Не происходило «захвата горских территорий», как считает З.Б. Кипкеева14, и на более ранних этапах вхождения Северного Кавказа в состав России. В Кубанской области в результате перераспределения земельного фонда, предпринятого после 1864 г., половина его досталась не восточнославянскому населению.
Однако немалая часть тех, кто участвовал в конфликте на стороне Шамиля в северо-восточных частях края, не была затронута этими перемещениями. Оставшееся же только в нагорной полосе Терской области население с конца ХIХ в. до 1917 г. увеличилось на 3, 6% , тогда как в Дагестанской области этот показатель составил всего лишь 2, 5%. Возможности обеспечения землей в этих ареалах края уже не существовало, так как распределение земель в пределах всего северокавказского региона еще во второй половине ХIХ в. завершилось14, а право земельной собственности, в том числе в отношении самих горцев, охранялось законами империи. Ситуация аграрной перенаселенности обуславливалась многими факторами и прежде всего ростом численности населения. Со времени окончания Кавказской войны и до 1917 г. он составил 181%, соответственно 23, 1% в западной части окраины и 106% в восточной. Избыточность сельского населения порождалась также структурными изменениями в аграрном секторе экономики, начавшимися еще во второй половине ХIХ в. Земледелие к 1913 г. давало 82% его валовой продукции, а животноводство всего – 18%. На предшествующем же этапе данное соотношение, предопределявшееся запросами общероссийского рынка и развитием капиталистического уклада в том числе, имело не столь значительный разрыв. Как видно, заявление И.Я. Куценко о том, что «малоземелье – прямое следствие колонизаторских действий и порядков»14, не соответствует действительности.
Состояние аграрной перенаселенности вместе с тем усугублялось и субъективными просчетами правительственной политики, направленной на поддержание крупных феодальных имений, за которыми оставлялось право частной земельной собственности, рассматривавшееся как элемент традиционных отношений в «инородческой среде». Но в действительности такая поддержка лишь создавала социальную напряженность, подрывая престиж государственной власти, так как владельцы крупных имений в стремлении к их расширению нередко захватывали общинные земли, пастбища, повышали плату за аренду или прекращали сдачу земель вообще. По всему северокавказскому краю происходило обезземеливание крестьянских масс. Эти процессы, набирая силу, затрагивали различные категории сельского населения, в том числе и казачество. Однако в нагорной полосе они принимали угрожающие размеры.
Если во второй половине ХIХ в. наиболее распространенными здесь были наделы, не превышавшие , 5–, 2 десятины, то к 1917 г. из-за прироста населения они сократились соответственно до , 01–, 3 десятин. Нормой же для края признавались участки в 5 десятин. После окончания Кавказской войны представители русской власти пытались разрешить аграрный вопрос для только что покоренного населения и часть «туземных обществ», расселявшихся в нагорной полосе Терской области, как уже отмечалось, переместили на равнину. Но эти мероприятия на СевероВосточном Кавказе вскоре были приостановлены вследствие того, что запасы свободных земель истощились. В равнинных селениях, где земли преимущественно были высокого качества, наиболее распространенными в начале XX в. являлись наделы 6–9 десятин, соответствовавшие норме, а минимальные составляли 1–2 десятины.
На остроту аграрного кризиса, таким образом, оказывали влияние многие факторы. Некоторые из них не зависили от проводившейся политики. На обострение ситуации аграрного перенаселения существенное влияние оказывали, в частности, происходившие структурные изменения в сельском хозяйстве. Обезземеливание крестьянских масс, в том числе и казачества, происходило по всему северокавказскому краю. Это создавало предпосылки для распространения в ряде случаев протестных настроений, препятствуя интеграционным переменам. Аграрное обустройство северокавказской окраины между тем осуществлялось в интересах и «туземного населения». Обращение его к мирному созидательному труду рассматривалось в качестве одной из важнейших мер постепенного гражданского приобщения. Признавалась также важность установления правильных поземельных отношений. Сложившееся право собственности при этом не нарушалось. Надежды возлагались на то, что привязанность к земле повысит расположенность к гражданскому развитию.
Материал создан: 07.12.2015
