Нет никакой необходимости создания очередной – бог знает, какой по счету – теории русского национализма. Мы уверены, что и потенциала уже существующих более чем достаточно для понимания русского национализма, надо лишь корректно воспользоваться имеющимся теоретическим инструментарием. Не будучи преданными одной-единственной из многочисленных концепций национализма, в своей работе мы использовали идеи целого ряда авторов и положения многих теорий, наиболее важные из которых сейчас охарактеризуем.
Следуя принципу Рене Декарта – «определяйте значение слов», – начнем с прояснения того содержания, которое вложено в термин «национализм». Здесь мы не оригинальны и придерживаемся конвенционального определения национализма как политической идеологии, в центре которой находится «нация», выступающая «источником суверенитета, объектом лояльности и предельным основанием легитимности власти». Иными словами, националистическая идеология отличается от других политических идеологий тем, что провозглашает нацию выше всех других форм групповой солидарности и выше всех иных принципов политической легитимности – монархического, классового и религиозного. Такое понимание национализма в целом разделяется современной наукой.
Национализм — это политическая идеология, в центре которой находится «нация», выступающая «источником суверенитета, объектом лояльности и предельным основанием легитимности власти»
Сразу отметим, что противопоставление вызывающего негативные коннотации «национализма» позитивному «патриотизму» столь же нелепо, как противопоставление «наших» разведчиков «их» шпионам. Патриотизм и национализм по своей природе и функциям – суть одно и то же, их разведение по противоположным углам вызвано оценочными и вкусовыми различиями.
Патриотизм и национализм — одно и то же
Национализм зачастую исключается из семьи «великих» идеологий, к которым относят социализм, либерализм и консерватизм. Основанием для чего служит теоретическая бедность национализма, который, в отличие от трех вышеупомянутых идеологий, якобы «не способен дать самостоятельного ответа ни на один ключевой вопрос социальной жизни». Однако подобная распространенная точка зрения небесспорна. По мнению выдающегося социолога Раймонда Арона, у национализма гораздо больше оснований быть включенным в семью метаидеологий, чем у консерватизма.
В самом деле, если у национализма имеется идеологический инвариант в виде нации (что бы под ней ни понималось), то у консерватизма такого инварианта попросту нет. Подобно тому, как всякая идеология способна приобретать революционный модус, консерватизм – не отдельная идеология, а такой же модус, то есть временное состояние, любой идеологии. Ведь сохранять (консервировать) можно что угодно: как правые, так и левые идеи, как коммунистические, так и либеральные политические режимы и социальные практики. Что такое консервативный социализм, прекрасно известно людям, помнящим брежневскую эпоху.
Яркий современный образчик левоконсервативной идеологии и политики – КПРФ
Консерватизм не имеет трансисторического идеологического ядра, подобного свободе либерализма, справедливости – социализма, братства (чувства большой семьи) – национализма. «Консерватизм – не столько идеология, сколько состояние ума. Либерализм аргументирует. Консерватизм просто есть. Для того чтобы быть либералом, надо уметь связно, т. е. логически, развертывать свои убеждения. Для того чтобы быть консерватором, достаточно декларировать приоритет Жизни над рассудочными схемами. Веру либерализма в возможность исправления общества к лучшему… необходимо обосновывать. Скепсис по поводу прогресса обосновывать не нужно».
Придание же вневременного статуса конкретно-историческим версиям консерватизма (например, взглядам де Местра или русскому православному монархизму начала XX в.) ведет к парадоксальным следствиям: в современном контексте подобный консерватизм приобретает радикальный и даже подрывной характер! Ведь он не столько сохраняет актуальный статус-кво, сколько настаивает на его кардинальной (фактически революционной) трансформации во имя status quo ante.
Поэтому стремление современных русских националистов сформулировать консервативный канон и/или реанимировать конкретно-исторические версии консерватизма выглядит двусмысленно: сами того не понимая, они призывают к революции. Правда, их идеал не слишком привлекателен (и попросту не понятен) для общества, чтобы вызвать в нем хоть какую-то серьезную социальную динамику. Да и сами доморощенные консерваторы чаще всего интеллектуально неадекватны и политически оппортунистичны.
Национализм очень пластичен и может ассимилировать элементы любых идеологий
Вообще же то, что считается слабостью национализма – теоретическая бедность, – на самом деле составляет его силу: национализм настолько гибок и пластичен, что способен ассимилировать, включить в себя элементы любых идеологических и политических доктрин и положений – от левых до правых. В первой половине XIX в. национализм выступал союзником либеральных и социалистических идей, в его последней трети националисты стали консерваторами. Современный русский национализм включает как номинально консервативную православно-монархическую версию, так и откровенно радикальную национал-большевистскую.
Всеядность национализма вытекает как из общей структуры националистической идеологии, так и из специфического характера инстанции – нации, от имени которой национализм выступает.Националистическая идеология должна ответить на три принципиальных вопроса:
- кто член нации;
- где проходят ее территориальные границы;
- какие социополитические, экономические и культурные институты наилучшим образом реализуют интересы и волю нации.
Но ведь на каждый из них существует множество ответов! Членство в нации может основываться не только на гражданско-территориальном или этническом признаке, но и сочетать их. Ее территориальные границы могут проводиться не только по признаку этнической гомогенности или этнической гетерогенности, но и комбинировать их. А уж разнообразие институтов и их сочетаний, выражающих волю нации и репрезентирующих ее интересы, самоочевидно.
Та или иная конфигурация ответов на основные вопросы национализма определяет характер и содержание конкретно взятой националистической идеологии:
- она может быть имперской или антиимперской,
- демократической или авторитарной,
- либеральной или консервативной,
- левой или правой
- и т. д.
Впрочем, это положение можно отнести к разряду научных конвенций, в отличие от понимания конечной инстанции национализма – нации.
Из определения национализма как политической идеологии, центральным понятием которой является нация, казалось бы, вытекает, что национализм – исторически позднее явление, возникшее в Новое время. Однако подобный вывод неточен. Из того, что термины «нация» и «национализм» вошли в широкий оборот после Великой французской революции, вовсе не следует, что только в это время возникли и сами феномены, обозначаемые данными терминами. По уверению одного из крупнейших западных специалистов в области наций и национализма Энтони Смита, «нации и национализм всегда существовали в исторических хрониках… Можно также утверждать, что союзы, которые мы называем нациями, и чувства, которые мы называем национализмом, встречаются во все исторические периоды, даже если мы маскируем этот факт, используя для обозначения аналогичных феноменов другие термины. Это означает, что союзы и чувства, встречающиеся в современном мире, представляют собой более масштабные и более эффективные версии простых союзов и простых чувств, которые можно проследить в гораздо более ранние периоды человеческой истории. И, исходя из того, что данные характеристики человеческих существ, их тяга к родству и принадлежности группе, их потребность в культурном символизме <…> вечны, мы должны ожидать, что нации и национализм вечны и, быть может, универсальны (курсив наш. – Т. С., В. С.)».
Другими словами, в эпоху Модерна произошло лишь теоретическое открытие феноменов – наций и национализма, которые начали формироваться задолго до Нового времени. Здесь можно провести аналогию с гелиоцентрической системой Коперника: если она была сформулирована лишь в XV в., из этого вовсе не следует, что до XV в. Солнце вращалось вокруг Земли. Разумеется, аналогия между историей и космологией, миром людей и миром природы (как и всякая аналогия вообще) не может быть до конца точной.
В отличие от древних народов и племен, современные нации формировались в качественно ином социополитическом, экономическом и культурном контекстах, а потому существенно отличаются от своих предшественников, сохраняя в то же время преемственную связь с ними, в первую очередь в виде общего ядра – этничности/этноса. Говоря без экивоков, современные нации выросли из досовременных этнических групп, нация – форма существования этноса в Современности (Modernity).
Причем не имеет значения, идет ли речь о так называемых «этнических» или «гражданских (политических)» нациях.
Эта популярная дихотомия носит ложный характер, ибо каждая нация имеет как этническое, так и гражданское измерение, а наций без этнических ядер вообще не существует (что верно даже применительно к так называемым «иммиграционным» нациям наподобие американской, канадской или австралийской). Связь между этносом и нацией не только историко-логическая (этнос исторически предшествует нации), но и структурно-содержательная (этнос составляет ядро нации).
В то же самое время в понимании природы этничности/этноса мы занимаем последовательно примордиалистскую позицию, причем наш примордиализм не культурно-исторический, а социобиологический. Авторы трактуют этничность/этнос как в прямом смысле слова родство по крови и генетическую характеристику, включающую наследование ряда социальных инстинктов (архетипов). Обширные доказательства этой точки зрения приведены в книге В. Д. Соловья «Кровь и почва русской истории» (М., 2008), к которой мы адресуем всех любопытствующих.
Однако из признания этноса/этничности сущностно биологическим явлением вовсе не следует, что они автоматически порождают национализм. Национализм и даже национальное самосознание лишь возможности, масштаб, интенсивность, да и сам факт реализации которых решающим образом зависят от контекста.
Далеко не каждый этнос, определяемый биологически, то есть объективно, в состоянии самоопределиться культурно-исторически и, тем более, политически.
Тем не менее из признания этнических корней и этнических ядер современных наций логически вытекает признание националистических чувств в досовременную эпоху. Хотя эти чувства известны нам под другими именами:
- культурная и религиозная исключительность,
- династическая лояльность,
- государственный патриотизм и т. д.,
их природа очевидно родственна модерн-национализму.
Например,
- презрение древних евреев к гоям,
- шовинизм античных греков, считавших всех негреков расово неполноценными и достойными лишь рабской участи,
- конфессиональная исключительность русских после падения Византии.
И этот ряд можно продолжать до бесконечности.
Для объяснения, если так можно его назвать, донационалистического национализма весьма плодотворным будет синтез концепции Бенедикта Андерсона о национализме как культурной системе (специфическом способе видения и понимания мира) с перенниалистским тезисом о вечности этнических чувств. В результате мы получим следующий теоретический гибрид: этничность – неуничтожима, но в разные исторические эпохи она проявляется и говорит на разных культурных языках. Психоаналитическим языком это можно назвать трансфером (переносом) биологически детерминированного этнического чувства на другие понятия и ситуации. Для европейского и русского Средневековья господствующей культурной системой была религия, соответственно этничность проявлялась в форме религиозной и династической лояльности.
Отождествлению нации и религии способствовали два обстоятельства.
Во-первых, близость этнических и религиозных чувств, структурное сходство националистического и теологического дискурсов.
Во-вторых, конкретно-исторический контекст мог привести (или не привести) к отождествлению партикуляристской общности этнической группы с универсальной общностью религии.
Вот как это происходило в русской истории.
Мощный стимул трансферу этничности на православие дала длительная монгольская оккупация Руси, а также давление со стороны католического Запада и языческой Литвы.
Оказавшись в кольце иноверцев, русские неизбежно осмысливали ситуацию этнического противостояния в религиозных категориях.
Не случайно призыв постоять «за землю русскую» возродился во второй половине XIV в. именно в паре с призывом постоять за «веру православную». А в первой половине XV в., после Флорентийской унии и падения Византии, русское государство вообще оказалось единственной в тогдашнем мире независимой православной державой. Православие стало для русских такой же этнической религией, как католицизм для французов и испанцев, а протестантизм – для англичан. Номинально вселенские религии испытали острую национализацию.
В каком-то смысле русские вообще очутились в положении евреев – единственного в мире (после разгрома хазаров) народа, исповедовавшего иудаизм.
Русские были единственным независимым народом ойкумены, исповедовавшим православие.
Подобно евреям они культивировали свою особость, отграниченность и чувство вселенского одиночества. Как и для евреев, уникальная конфессиональная принадлежность русских выступила отчетливой проекцией этничности, формой саморефлексии (этническим самосознанием до открытия принципа национальности) и подтверждением мессианского избранничества.
Итак, практически вечные националистические чувства выражаются и рационализируются в свойственных своему историческому времени культурных формулах. Не удивительно поэтому, что рождение национализма как политической идеологии произошло именно тогда, когда появились светские идеологии и политика в современном смысле слова, то есть в эпоху Модерна. Однако различие между национализмом современной и досовременной эпох не только историко-типологическое, хотя уже этого достаточно, дабы остеречься излишне расширительного употребления терминов «нация» и «национализм», используя их исключительно для обозначения феноменов Нового времени. Правда, отдавая отчет в том, что не существует китайской стены между «этносом» и «нацией», и что люди испытывали националистические чувства с незапамятных времен.
Одна из серьезных методологических проблем понимания национализма состоит в девальвации и размывании самого этого понятия. Под «национализмом» нередко понимаются явления и процессы, тесно с ним связанные, но не тождественные ему. Например,
- этническая идентичность – чувство принадлежности к определенной этнической группе;
- этноцентризм – ощущение собственной культурной уникальности и чувство превосходства по отношению к другим народам;
- этнофобия – комплекс негативных реакций в отношении тех или иных этнических групп и т. д.
Хотя национализм, этническая идентичность, этноцентризм и этнофобия имеют общим источником этничность, сами эти понятия не тождественны, пусть даже их объемы пересекаются.
Поясним эту мысль на примере современной Франции. Исторически устойчивый галльский этноцентризм и быстро растущая среди французов этнофобия не превращают их, однако, в националистов. Хотя доля этнофобов среди французов вряд ли составляет меньше двух третей населения, за Национальный фронт Ле Пена голосовало не больше 20 % избирателей. Оказывается, вполне можно быть этноцентристом и расистом, не будучи националистом.
Аналогичное несовпадение характерно для современной России.
Интенсивно развиваются русская этническая идентичность и этнофобия, различным формам которой подвержены около 60 % населения.
В то же время поддержка национализма как политического течения не превышает 10–15 % опрошенных. Причем этнофобия стремительно росла последнее десятилетие, в то время как поддержка национализма «замерзла» на одном уровне. Более того, большинство русских этнофобов настаивает на ужесточении политического и уголовного преследования любых националистических проявлений, не исключая русский национализм. Ситуация не лишена парадоксальности: русские этнофобы одновременно оказываются противниками русского национализма.
Различие между национализмом и перечисленными выше способами и формами выражения этнических чувств (этнофобией, этноцентризмом, религиозной исключительностью, мессианизмом и т. д.) можно в общем виде концептуализировать как различие между политическим и банальным (термин англичанина Майкла Биллига) национализмом, между национализмом как приверженностью определенному политико-идеологическому течению и национализмом как культурной системой (понятие Бенедикта Андерсона). Хотя имплицитный взгляд на мир с позиции этнического превосходства и/или этнического отличия не влечет автоматически голосования на выборах за националистическую партию, национализм в виде банального национализма (или национализма как культурной системы) составляет непрерывный фон политических дискурсов, культурных продуктов и социальных практик большинства современных политий вне зависимости от того, находятся там у власти националисты или же нет.
Из числа других теоретических идей, сослуживших важную службу для нашей книги, отметим предложенную американцем Роджерсом Брубейкером классификацию националистических движений по их отношению к государству. Он выделял:
- национализм, стремящийся конституировать политию – учредить новое национальное государство и
- национализм, стремящийся национализировать (этнизировать) уже существующее государство.
В первой роли обычно выступает национализм меньшинств, стремящихся отделиться от прежнего государства и создать собственное, как правило, этнически гомогенное. Поздняя советская и постсоветская истории в избытке представляют нам примеры подобного национализма.
Национализирующий (этнизирующий) национализм – это национализм номинально доминирующей нации, проявляющийся тогда, когда, по мнению националистов, существующие государственные институты, структуры и практики противоположны базовым интересам нации. Такой национализм, как правило, находится в непростых отношениях с существующим государством: он признает его легитимность, но не обязательно принимает его территориальные границы и конкретный политический режим. В политическом смысле этнизирующий национализм колеблется между лояльностью и оппозиционностью, и эта двойственность воздействует на его судьбу парадоксально.
С одной стороны, такой национализм может пользоваться покровительством режима, время от времени нуждающегося в источнике дополнительной легитимации и дополнительном канале политической мобилизации. С другой стороны, подобное покровительство «размагничивает» националистов, лишает их стимулов к политической субъектности. В результате они не только испытывают дефицит воли и самостоятельности, но и вступают в подлинно роковую для себя связь, ведь имперский режим – по крайней мере, в России – обращался к национализму только в критической для себя ситуации, в том числе накануне своего издыхания. Идя на дно, он утягивал за собою и националистов.
Вместе с тем покровительство имперской власти в отношении русского национализма никогда не заходило настолько далеко, чтобы она испытала националистическую трансформацию. У правящего режима, как правило, имелся собственный национализм – официальный (это еще один тип национализма в добавление к двум вышеуказанным), имевший собственные определения членства, территориальных границ нации, а также набор институтов и структур, выражающих ее интересы.
Официальный национализм — идеология генерируемая государственным аппаратом
Хотя официальный национализм мог включать в себя некоторые элементы этнизирующего национализма с целью ослабить оппонентов и расширить базу имперской поддержки, два этих национализма обречены были находиться в конфликтных отношениях. Уже сам факт возникновения этнизирующего национализма бросал вызов имперскому режиму и его идеологии, включая официальный национализм.
Еще одна важная теоретическая схема позаимствована нами у Мирослава Гроха, чья типология динамики национализма в Восточной и Северной Европе XIX в. с некоторыми поправками может быть экстраполирована на Россию.
Грох выделял три фазы развития национализма:
- фазу А – научное обсуждение внешне аполитичных вопросов национального языка, истории и культуры;
- фазу B – период патриотической агитации, во время которой возникают националистические общества, чьи активисты пропагандируют националистические идеи среди населения;
- фазу С – массовую националистическую мобилизацию.
При этом ученый подчеркивал решающее значение фазы В для будущего националистического движения: она определяет, состоится ли вообще фаза С или же нет.
Типология Гроха применима к России XIX – начала XX в. и к постсталинскому Советскому Союзу, где возрождение национализма после тотального подавления коммунистами русской этничности и свободы культурных (не говоря уже о политико-идеологических) манифестаций началось заново, что называется, «с чистого листа».
Материал создан: 12.07.2015
