Я русский

что значит быть русским человеком

Я русский

Хороший русский национализм

Революция русской идентичности находится еще в своей начальной стадии, но некоторые из ее масштабных последствий проявились уже со всей очевидностью. На волне этой революции пришел к власти и в течение 8 лет наслаждался беспрецедентной популярностью президент Владимир Путин. Распространенное мнение, что его правление вызвало патриотический подъем в России, как минимум, неточно: не Путин вызвал патриотический подъем, а патриотический подъем породил феномен Путина.

Играть на поле патриотической политики пытался еще Ельцин, когда объявлял о создании Союзного государства с Белоруссией, призывал к разработке национальной идеи для России, с грозным видом рассматривал карту (хорошо, что не глобус) во время западного нападения на Югославию в 1999 г. и т. д. Но слишком плохая «кредитная история» Ельцина, вяжущая сила его окружения, не говоря уже об изрядно подточенном русским национальным напитком здоровье, не позволили «первому всенародно избранному» оседлать патриотический тренд массового сознания, который, впрочем, еще и не проявился в его правление со всей очевидностью. А вот Путин не только был свободен от наследства прошлого и недостатков Ельцина. Он пришел в то самое время, когда этнизация стала превращаться в мощный поток, и при этом проявил довольно ума, чтобы почувствовать, куда поток несет, и умение лавировать на гребне волны.

В этом отношении нельзя согласиться с расхожей либеральной критикой, что-де на месте Путина мог оказаться кто угодно. Столь удачное попадание нужного человека в нужное место и в нужное время – большая историческая редкость. Как ни относись к Путину, надо признать очевидное: по своим качествам от был абсолютно адекватен ситуации, попав, что называется, как бильярдный шар в лузу.

Этнизация русского сознания нужна для ощущения национальной гордости

Тем не менее этнизация русского сознания в силу своего естественноисторического характера шла бы в любом случае – при Путине или без него, сопровождаясь нарастающей потребностью великороссов в национальной гордости. Фундаментальный социологический факт состоит в том, что «неоконсервативный синтез» (определение социолога Леонтия Бызова), легший в основу так называемого «путинского большинства», проявился еще до Путина. Хотя и оформился окончательно именно в его правление. Содержание этого синтеза составили три основные идеи:

  1. порядок,
  2. социальная справедливость и
  3. патриотизм,

где патриотизм служил общим фоном, рельефно оттеняющим справедливость и порядок. При этом не только патриотизм, но также справедливость и порядок оказались ценностными скрепами, объединяющими общество поверх

  • социальных,
  • идеологических,
  • демографических,
  • электоральных и прочих различий

и даже разрывов.

«Идеи порядка и справедливости востребованы сегодня в качестве приоритетных всеми слоями общества – и преуспевшими, и непреуспевшими. Идеологии, которые раскалывали российское общество в 1990-е годы, по сути дела, отброшены на периферию. Количество сторонников фундаментальных либералов, остающихся на позициях крайнего индивидуализма, ничтожно. То же самое можно сказать и о левых традиционалистах, в том числе и о сторонниках коммунистической идеологии. Все эти группы превращаются в маргинальные, занимающие крайние места в современном спектре идеологических сил». В широком смысле произошла идеологическая и ценностная унификация российского общества, хотя глубину ее преувеличивать не стоит: справедливость и порядок просто не могут одинаково интерпретироваться богатыми и бедными.

В любом случае эта унификация составила массовое, подлинно народное основание постельцинского режима и путинской популярности. Экзистенциальная потребность русских уважать свою страну и гордиться своим народом спроецировалась на homo novus российской политики. Русские наделяли нового президента теми качествами, которые хотели в нем видеть, причем его реальная политика, в общем, не имела значения: Путин мог эвакуировать стратегически важные базы в Лурдесе и Камрани (на что не пошел даже Борис Ельцин), обеспечивать разведывательную и логистическую поддержку натовского вторжения в Афганистан (результатом чего стало многократное увеличение наркотрафика на территорию России) и совершать другие, весьма сомнительные с точки зрения национальных интересов, шаги, но народная молвь все равно числила его патриотом.

И дело здесь отнюдь не только в массированной официальной пропаганде и жесткой путинской риторике, а в том, что настроившееся на патриотическую волну массовое сознание просто не пропускало иные сигналы. Оно хотело видеть во главе страны патриота и видело его. Хотя теоретически любой российский политик, оказавшись президентом, наделялся бы подобными качествами, Путин подходил к этой роли лучше многих других.

Для нашей темы важно отметить, что, превратившись в фокус массовых чаяний справедливости, порядка и патриотизма, Путин тем самым оказался в глазах общества и главным патриотом/националистом. Президент России стал держателем монополии на русский национализм, что, как нетрудно догадаться, полностью девальвировало и без того невысокую цену политического русского национализма.

В целях дальнейшего анализа нам придется несколько отклониться от главной линии изложения и пунктирно охарактеризовать современный социокультурный и ценностный профиль русских.

Хотя магистральный запрос общества на порядок, справедливость и патриотизм выглядит вполне традиционным, контуры чаемого нашими соотечественниками общества выдержаны отнюдь не в пасторально-патриархальном духе. Более того, они вообще не имеют ничего общего с традиционной русской почвой. «Последние десятилетия оказались разрушительными для российской культурной “почвы” едва ли не в большей степени, чем вся советская история с ее провозглашенным дистанцированием от "старого мира". <…> Внешний, лежащий на поверхности политический и социальный консерватизм, “новый русский порядок”, о котором мечтают наши граждане, – это что угодно, но только не возвращение к истокам, не регенерация русской цивилизации. Более того, вполне возможно… ее окончательные похороны».

В современном социокультурном и ценностном профиле русских невозможно обнаружить в массовом порядке базовые ценности, связующие их с предыдущими поколениями и с русской почвой. Великая русская культура существует исключительно как парадная ценность: оставаясь частью исторического багажа, она не актуальна для современников, то есть

  • не задает им ориентиры,
  • не стимулирует модели их поведения,
  • не говоря уже о том, что она ими (особенно молодыми поколениями) попросту не освоена, а знакома лишь понаслышке.

«Наши соотечественники сегодня смотрят на нее (традиционную русскую культуру. – Т. С., В. С.) примерно так же, как современные греки – на развалины античных Афин. То есть это нечто, что уже ушло и никоим образом не затрагивает нынешнюю жизнь».

Современная урбанистическая культура, в которой живет подавляющее большинство населения России, представляет, по определению этнологов, периферийный вариант обобщенного стандарта городской общеевропейской культуры. В ней нет ничего собственно русского этнического, за исключением языка функционирования, чья национальная сущность принципиально недоказуема. Любой язык теоретически способен служить выражению смыслов различных культур и различных народов. Традиционная русская культура сохранилась лишь в резервации под названием «этническая культура», причем в России ее влияние меньше, чем в любой другой европейской стране.

Аналогичным образом дело обстоит и с православием, на протяжении столетий выступавшим стержнем русской идентичности. Для большинства современных русских, называющих себя православными (таковых в стране не меньше 60 %), конфессиональная принадлежность не более чем опознавательный знак, за которым не стоит никакого реального содержания. Это типичный симулякр, в терминологии Бодрийяра. Как точно подметил один социолог, верующие в России отличаются не тем, в какие храмы они ходят, а тем, в какие храмы они не ходят. Но самое страшное, что социальные и социокультурные практики современной России враждебны духу христианства и его ценностям.

Лишь горькую усмешку способен вызвать приторный оптимизм насчет воцерковления. В стране, где тысячи бездомных детей скитаются по стране, а старики роются в помойках, Христа распинают каждый день – при нашем участии или нашем непротивлении. «Желающих окропиться "крещенской водой", отстояв часовую очередь, или приложиться к мощам того или иного святого у нас полным-полно, но вот с заповедью "возлюби ближнего своего" как-то никак не получается. <…> …Даже советская мораль при всей ее безусловной ущербности была, по сути, в чем-то ближе к христианской, чем нынешняя…»

В отечественном обществе не актуализирована ни одна из тех традиционных ценностей –

  • отзывчивость,
  • «милость к павшим»,
  • «нищелюбие»,
  • братский дух и др.,

– которые русские столь охотно приписывают себе, не обнаруживая их в других народах. Дело обстоит с точностью до наоборот: согласно масштабным сравнительным социологическим исследованиям, современная Россия – наиболее индивидуалистическая, социально жестокая и постхристианская страна Европы.

То же самое можно сказать и о традиционных политических ценностях. Значимость большого пространства ничтожна в глазах русских, империя для них такой же симулякр, что и православие. «Все согласны с тем, что империя, великое государство, собирающее под свою эгиду народы и территории, – это хорошо, но никто не собирается ради всего этого идти на какие-то реальные или даже мнимые жертвы. Но даже если речь и о жертвах иного плана, например цене на газ, ни российское общество, ни российские элиты не готовы поступиться этими ценностями ради мифических – в их представлении – ценностей империи, евразийского союза». В общем, современные русские – горячие патриоты, но ровно до тех пор, пока патриотизм не наступает на их «чисто конкретные» интересы.

Как отмечалось в предшествующей главе, ценности империи и надэтнической общности в русском сознании неумолимо вытесняются ценностями русской нации и русского национального государства. Главным носителем последних выступает новый средний класс, интенсивно формировавшийся после 1998 г. и состоящий преимущественно из молодых русских. Напомним, что исторически именно городской средний класс выступал социальной силой, созидавшей национальные государства.

Приведенная краткая социологическая характеристика русского общества не самоценна. Ее смысл – в оценке идеологической и интеллектуальной адекватности апеллирующего к обществу русского национализма. Из краткого обзора социокультурного и ценностного профиля современных русских хорошо понятно, что идеологема православной монархии, упования на воцерковление русского общества и реанимацию традиционных ценностей суть vox clamantis in deserto. По крайней мере, для нужд массовой политической мобилизации эти идеи совершенно непригодны. Они объединяют вокруг себя лишь крошечные политические секты, не имеющие шансов успешной экспансии.

Точно так же непригодны для политического употребления и другие популярные мифы русского национализма:

  • Россия «обречена» быть империей,
  • демократия органически чужда русскому духу (характерно, что о капитализме подобное больше не утверждается),
  • русская история и культура носят евразийский характер и т. д.

Надо совершенно ничего не знать и, главное, не хотеть ничего знать о своем народе, дабы приписывать ему подобные убеждения. Ведь, как мы уже не раз показывали, дело обстоит с точностью до наоборот. Русские не хотят восстановления империи, и Россия при их молчаливом участии превращается в национальное государство. Основные демократические ценности, процедуры и институты в той или иной мере адаптированы русским сознанием и прижились на русской почве, причем личные свободы и стремление к преуспеванию составляют движущий мотив подавляющего большинства отечественного общества. В этом смысле русские даже бо́льшие западники, чем население Запада. В то же время они категорически не приемлют завирального евразийства и чем дальше, тем больше сторонятся азиатских «братьев».

Понятно, что идеологемы русского национализма, основывающиеся на перечисленных выше сомнительных «аксиомах», просто обречены на позорный провал, ибо русское общество совсем не такое, каким его воображают кабинетные интеллектуалы-националисты. В то же время его реальное состояние недвусмысленно указывает идеи и лозунги, наиболее перспективные с точки зрения политической мобилизации:

  1. строительство национального государства при акцентировании ведущей роли русских;
  2. социальная справедливость и форсированное развитие среднего класса;
  3. личные свободы и демократия.

Хотя собственно к национализму можно отнести лишь первую часть этой триады, отличительная черта националистической идеологии состоит в ее гибкости и способности ассимилировать любые идеи – как правые, так и левые.

Но о том, как реагировали на изменившуюся ситуацию националисты, мы еще расскажем, сейчас же укажем, что еще одним фундаментальным последствием этнизации русской идентичности, ее поворота в этническое русло стало формирование так называемого «банального национализма». Это национализм, незаметным и неосознаваемым образом пропитывающий всю социальную, культурную и политическую жизнь, что типично для Запада, где «национализм настолько прочно встроен в мышление и поведение как политических элит, так и рядовых граждан, что его перестают замечать.

<…> Априорная уверенность в правоте собственной страны (согласно принципу: right or wrong – my country), агрессивное преследование целей, понятых как «национальный интерес», неуважение к позиции политических оппонентов, – вот характерные черты банального национализма». Такой национализм, точнее, национальная гордость и презумпция превосходства национальных интересов, есть политическая и культурная норма современного Запада.

Более того, понятый подобным образом национализм – признак психической нормальности индивида и группы. Ведь с точки зрения психологии индивид испытывает глубокую потребность в позитивной оценке группы, к которой он принадлежит. Любить свой народ и свою Родину – естественное и нормальное состояние для человека, отрицать и презирать их – психическая девиация. В этой перспективе распространение «банального национализма» как раз отражает потребность общества в возвращении к психической норме.

Другое дело, что оно к ней пока не вернулось: русская психе не освободилась еще от фрустрации, не обрела новые способы и средства национального самоутверждения, новые предметы национальной гордости. Во многом это связано с переформулированием образа группы, выступающей в качестве нормы: отныне это не имперская (советская) общность с надэтнической акцентуацией, а общность по «крови» и «почве» (причем эти понятия вовсе не противостоят друг другу, их объемы, говоря языком логики, пересекаются и во многом совпадают). Но как бы ни был сложен и опасен путь, стократ опасней остановка.

Этнизирующееся сознание составляет ментальный фон переживаемой нами эпохи, но само по себе оно не есть национализм. Точно так же, как не является национализмом и растущая русская этнофобия – комплекс негативных реакций в отношении этнических «других».

Этнофобия – комплекс негативных реакций в отношении этнических «других»

Ксенофобия не подразумевает стремления к политической власти – этой альфе и омеге национализма, хотя национализм может включать ксенофобию как часть своей идеологии и практики.

Проще говоря, даже если каждый националист ксенофоб (что вовсе не обязательно), далеко не всякий ксенофоб – националист.

Этнофобия составляет питательный бульон для национализма, но рождение влиятельного национализма даже из мощных ксенофобских настроений не гарантировано.

По крайней мере, в России националистами является очевидное меньшинство этнофобов. Парадоксальным образом одни и те же люди одновременно поддерживают самые жесткие рестриктивные меры против мигрантов и требуют политического и правового преследования русского национализма.

В целом же, говоря о «банальном национализме», необходимо подчеркнуть следующее важное обстоятельство. Это чувство не носит мобилизационного характера. Русские в массе своей не готовы жертвовать собственными интересами и, тем паче, жизнями ради страны и государства, как бы они ими не гордились (тем более что актуальное государство они откровенно презирают). Патриотизм для них любовь к Родине, но не самопожертвование во имя нее. Доля людей, выбравших «комфортную, удобную для жизни страну, в которой на первом месте стоят интересы человека, его благосостояние и возможности развития», в три раза превышает долю сторонников идеала «могучей военной державы, где во главе угла стоят интересы государства, его престиж и место в мире».

Здесь к месту вспомнить старую истину: молодость жаждет умереть ради правого дела, зрелость хочет ради него жить. В этом смысле русское общество вступило в период зрелости. Русские – патриоты ровно до той поры, пока это чувство не вступает в противоречие с их личными интересами. Перед ними отступает любой патриотизм. Что еще в большей степени верно для российской элиты.

Третьим кардинальным результатом этнизации русского сознания стало изменение политического дискурса, где «патриотизм» превратился в политическую конвенцию. Все политические идеологии, программы и риторика всех российских партий и лидеров включают теперь отдельные националистические положения под эвфемизмом «патриотизм». Если даже такой завзятый либерал, как Анатолий Чубайс, выдвигал идеологическую новацию «либеральной империи» (формула, вызывающая отчетливые коннотации с националистическим дискурсом), а его детище, СПС (ныне почивший в бозе), пытался разработать программу «либерального патриотизма», то что говорить о левых и центристских партиях с их непременным государственническим и патриотическим рефреном.

В то же время в рамках широкого «патриотического» консенсуса произошло заметное усиление этнических и, в каком-то, ограниченном смысле, русских националистических мотивов. Инициированный партией власти, «Единой Россией», весной 2008 г. так называемый «Русский проект» уже одним названием (не российский, а именно русский!) недвусмысленно выдавал свое националистическое происхождение.

Более того, лично Владимир Путин в апреле 2008 г. публично охарактеризовал себя и своего преемника, Дмитрия Медведева, как «в хорошем смысле слова русских националистов».

После кондопожских событий (рубеж августа – сентября 2006 г.) националистические требования были имплантированы даже в конкретный политический курс. Для Кремля Кондопога оказалась громом среди ясного неба, хотя теоретически она была легко предвидима и, в некотором смысле, даже неизбежна. Беспрецедентный рост иммиграционных потоков на территорию России – по числу нелегальных иммигрантов наша страна занимает второе место в мире после США, – значительную часть которых составляют так называемые «визуальные меньшинства» (то есть люди, внешне заметно отличающиеся от принимающей стороны), не мог не вызвать заметной напряженности. По горячим следам Кондопоги 58 % граждан России заявили о возможности новых столкновений на межнациональной почве, а в Москве и Петербурге таких пессимистов оказалось почти 90 % (данные ВЦИОМ).

Визуальные меньшинства — это люди, которые внешне заметно отличаются от принимающего народа

В результате была предпринята попытка регулирования миграционных потоков на территории Российской Федерации: с подачи власти начались публичные дебаты о приемлемой доле мигрантов, внешне и культурно отличающихся от принимающего населения (в частности, один из высокопоставленных чиновников Федеральной миграционной службы зимой 2006 г. заявил, что такие мигранты не должны превышать 20 % общей численности населения того или иного региона); в законодательстве о миграции и в практической политике произошли заметные изменения, направленные на более «плотный» контроль трудовой миграции и предотвращение нелегальной миграции.

Правда, реальная цена этих мер оказалась, мягко говоря, мизерной. Всего лишь полутора годами позже, в сентябре 2008 г., Государственная Дума сразу в трех чтениях приняла поправки в «Закон о гражданстве Российской Федерации», открывшие зеленый свет для иммиграции в Россию. Смысл этих поправок поистине иезуитский, ведь они отнесли к категории «соотечественников», получивших право облегченного получения российского гражданства, лиц, даже не знающих русского языка! То есть можно стать российским гражданином, не имея никакого отношения к русской «почве» даже в самой широкой ее трактовке. (Правда, введение этого закона в действие было отсрочено начавшимся глобальным социоэкономическим кризисом, больно поразившим и Россию.)

Столь же ничтожным по своим последствиям оказалось и самое известное решение – о фактическом закрытии в течение 2007 г. рынков страны для иностранцев, что мотивировалось защитой интересов «коренного населения» (эвфемизм для обозначения русских, составляющих «коренное население» на большей части российской территории).

Тем не менее, несмотря на декларативный характер этих шагов, сам факт их был очень важен для легитимации «русского вопроса». Впервые высшая власть публично признала, что в государственной защите нуждаются не меньшинства, а основной этнический массив страны – русский народ. Тем самым она пошла навстречу части требований, которые последние несколько лет постоянно предъявлялись русскими националистическими организациями. Более того, в октябре 2008 г. молодежный филиал партии власти – «Молодая гвардия “Единой России”» – провела в Москве публичные акции, требуя выселения мигрантов из российской столицы. Если это не ксенофобия, то что?

В целом можно говорить о формировании идеологии «нового государственничества», контуры которой проявились еще в прошлом десятилетии, но законченное выражение она приобрела в путинское правление. Содержательно это выразилось в обогащении официального лексического ряда патриотической и державной риторикой, широком оперировании категориями «национальных ценностей», «национальных интересов» и «национальной идеи», дозированном и вербальном антивестернизме, государственной поддержке Русской Православной Церкви, манипуляции имперскими символами, присвоении (с последующей стерилизацией) части националистических идей.

Здесь проглядывает очевидное сходство с использованием имперских (и, отчасти, националистических) мотивов Иосифом Сталиным в 40-е – начале 50-х годов XX в. Историческая несоразмерность этой аналогии лишь ярче оттеняет функциональное сходство проводившейся политики. В обоих случаях речь шла об обеспечении власти дополнительным источником легитимации и включении старых идентитетов в конструируемые государством новые идентичности.

Также предпринималась попытка мобилизовать традиционную государственную идентичность русских при одновременном пренебрежении этнической идентичностью и враждебном отношении к русскому национализму.

Еще одна впечатляющая и совсем не надуманная историческая параллель может быть проведена даже с более ранней эпохой – идеологической ситуацией в России второй четверти XIX в. Обращает на себя внимание очевидная близость двух таких интеллектуально-идеологических продуктов, как теория «официальной народности» графа Сергея Уварова и концепция «суверенной демократии» современного кремлевского идеолога Владислава Суркова. (Сразу оговоримся, что не усматриваем в этом сходстве результат филиации идей.) Напомним, что первая выражалась триадой «православие, самодержавие, народность», где центральным пунктом было самодержавие – монархия, обладающая всей полнотой власти на территории страны и свободой рук во внешней политике. Но так это то же самое, что «суверенная демократия»! Просто в одну историческую эпоху «естественной» формой правления была монархия, а сейчас – демократия. Но суть-то неизменна.

Современная идеологическая доктрина включила в себя под псевдонимом «демократия» и принцип «народности», хотя смысл его в российском контексте не менее туманен, чем двести лет тому назад. Совершенно точно усилия власти направлены на минимизацию участия народа в политике и решении собственной судьбы, то есть на выхолащивание «демократии»/«народности». Ну а в православии «суверенная демократия» вообще не нуждается: государство у нас светское, а Церковь послушна и раболепна.

Российское государство по-прежнему принципиально чуждо русскому народу

Хотя доктрина Уварова продержалась без малого сотню лет, а идеологема Суркова не пережила даже второе президентство Путина, саму попытку создания официальной идеологической доктрины мы рассматриваем как процесс закономерный – ни одно успешное современное государство не обходится без явной или имплицитной государственной идеологии. Однако удивительное и вполне бессознательное, ненамеренное совпадение доктрин, разделенных двухсотлетней историей, наталкивает на естественное предположение: российское государство по-прежнему принципиально чуждо русскому народу. Сменились исторические эпохи и глобальный контекст, типы и формы российского государства, но суть его осталась неизменной – безбожный и вненациональный (а то и откровенно антинациональный) Левиафан.

Форма российского государства — безбожный и вненациональный Левиафан

Изменения в идеологии – что в середине прошлого века, что в начале нынешнего – представляли своеобразный ответ правящего класса на фундаментальные потребности отечественного общества, в котором после фазы революционных потрясений оформился консервативный запрос на порядок, стабильность и нормальность. Помимо этого, в посткоммунистической России артикулирование идеи и символов государства было призвано компенсировать его реальную слабость и канализировать нараставшие патерналистские настроения отечественного общества.

Современная российская элита использовала массовые настроения в собственных интересах.

По точному наблюдению Ицхака Брудного, движущий мотив неогосударственничества российской элиты носил корпоративный и эгоистический характер: легитимировать нелиберальную модель капитализма, при которой эта элита оставалась главным центром экономических решений.

Ни уваровская «официальная народность», ни сталинский национал-большевизм, ни новое государственничество начала XXI в. не изменили (и вообще не задавались такой целью) принципиальных оснований современных им социальных систем, а лишь обеспечили их пропагандистско-идеологическое прикрытие и дополнительную легитимацию. Системы эти существовали и продолжают существовать за счет жесточайшей эксплуатации русского народа и подавления его фундаментальных интересов. В этом смысле никакой националистической метаморфозы современной российской власти не произошло.

Хорош русский национализм, который враждебен интересам русского народа!

И надо сказать, что русские люди ощущают исходящую от государственной машины враждебность и отвечают ей взаимностью. Массированная официальная пропаганда позитивной роли государства вызвала не столько прилив симпатий к нему, сколько прямо противоположные реакции.

Фокусом русского патриотизма, согласно социологии, отныне выступает не государство, а Родина и народ. В массовом сознании понятия «государства» и «Родины/Отечества» не просто разведены. Комплекс патриотических переживаний вообще выступает антиподом государства: там, где есть патриотизм, нет места власти, а там, где есть власть, нет места патриотизму.

Иной исход трудно было ожидать в ситуации, когда патриотические знаки и символы не были подкреплены соответствующим изменением социальных практик, оказавшихся диаметрально противоположными пропагандируемым ценностям, а призванные задавать обществу образцы и нормы поведения элитные группы демонстрировали крайний эгоизм и своекорыстность. Другими словами, предлагавшиеся обществу «парадные» ценности противоречили ценностям самой элиты, а правда жизни – задаваемые элитой образцы и нормы социального поведения – разрушала любые эталоны и пропагандируемые модели.

Таким образом, новая государственническая идеология оказалась симулякром – манипулированием идеологическими пустышками, символами без мобилизующего содержания, чье назначение состояло в пропагандистском прикрытии. Такая политика вызывает не столько патриотические чувства и лояльность в отношении государства, сколько отторжение от него.

Фиаско политики государственного патриотизма служит симптомом того, что русские отказывают государству в его фундаментальном праве служить источником больших смыслов, идеальных императивов и целеполагания. Парадокс общественного сознания в том, что повышение ценности государства как теоретического норматива, как идеи не повлекло за собой позитивного отношения к актуальному государству. Эти две линии не совпали и даже оказались разнонаправленными.

Общественный запрос на возвращение государства сформировался в России уже во второй половине 1990-х гг. Но только на рубеже столетий, с появлением Владимира Путина, открылась возможность персонификации государственнических устремлений общества. Однако доверие к символизирующей государство личности президента не распространяется на основные государственные и политические институты, уровень доверия к которым остается низким и даже чрезвычайно низким.

Таким образом, валоризация олицетворяемой президентом идеи государства не привела к позитивной переоценке актуального государства. В каком-то смысле можно сказать, что мы имеем дело с воспроизведением исторического стереотипа русского сознания: царь хорош, да бояре плохи.

Однако русские вообще отказывают актуальному государству в легитимности –

  • праве служить источником целеполагания,
  • выступать гарантом справедливости, законности и порядка.

Массовым сознанием именно власть воспринимается как главный источник хаоса и беззакония в России. Таково мнение 96 % русских! В перспективе общественного мнения современное российское государство зиждется на фигуре популярного суверена (в то время как основные государственные институты скомпрометированы и делегитимированы), а также на негативистском «общественном договоре»: люди не выступают против власти, пока она не мешает им жить, не оказывает на них чрезмерного давления. Однако подобная конвенция выглядит слишком уязвимой, чтобы гарантировать долговременную стабильность и, тем более, развитие страны.

Итак, русская власть не стала националистической, а новая идеологическая линия не обеспечила ей симпатии общества. Но, возможно, националистическими стали российские партии, а российский политический спектр в целом сместился в этом направлении?

Однако, с теоретической точки зрения, использование отдельных националистических элементов не превращает политическую силу в националистическую; для этого надо, чтобы национализм играл в ее идеологии и программе конституирующую, системообразующую роль. В этом смысле подавляющее большинство российских партий, безусловно, не националистические и даже не умеренно националистические, поскольку национализм в их идеологии находится в подчиненном положении, играет вспомогательную роль.

Из крупных партий под определение националистических подпадают ЛДПР Владимира Жириновского и почившая в бозе «Родина». Причем подобная оценка должна учитывать идеологическую и политическую динамику. Так, в своем первоначальном варианте «Родина», сочетавшая технократизм и умеренно левые идеи с умеренным же национализмом, могла с равным успехом квалифицироваться и как левоцентристская, и как умеренно националистическая партия. По мере ослабления левого и технократического начала в ней возобладал радикальный национализм. Смена политического руководства «Родины» привела к изменению ее идеологического профиля, возвращению к стартовой позиции – левоцентристской, но на сей раз очищенной от национализма. А спустя некоторое время «Родина» вообще растворилась в новой, умеренно левой партии «Справедливая Россия».

Вообще же отнесение политиков и партий к категориям умеренного и радикального национализма зависит от культурно-исторического и политического контекстов. В России начала XX в. лозунг «Россия для русских» был общеразделяем за пределами левой части политико-идеологического спектра, однако на этом основании, скажем, партия кадетов вовсе не воспринималась как националистическая и, тем более, радикальная. В общественном мнении она выглядела либеральной или национал-либеральной организацией. В наше время написать подобный лозунг на партийном знамени означает заслужить однозначную репутацию радикально националистической и даже экстремистской силы. То, что в одном историко-культурном контексте выглядит политической нормой, в другом оказывается опасным отклонением от нее.

Важно также учитывать соотношение между идеологией и риторикой, с одной стороны, и политической практикой – с другой. В своей идеологии и риторике ЛДПР Жириновского – радикально националистическая партия, однако по своему политическому поведению это системная и даже оппортунистическая сила, всецело лояльная отнюдь не националистической российской власти. Еще пикантнее в этом отношении выглядело знаменитое некогда Русское национальное единство (РНЕ) Александра Баркашова. В 1990-е гг. эта ультранационалистическая, фашистского толка группировка находилась под плотным контролем спецслужб и служила орудием политических манипуляций Кремля.

Как распространение «банального национализма не превращает его носителей в политических националистов, а изменение дискурса не влечет изменения социальных и политических практик, так и включение в идеологию, программы и риторику отдельных националистических элементов националистического дискурса не превращает политическую силу в националистическую.

В первое десятилетие XXI в. произошло не более (но и не менее) чем возвращение российской власти к традиционной двухвековой парадигме инструментального использования русского национализма.

Обращение власти к русскому национализму всегда носило вынужденный характер и сочетало признание его потенциальной силы со страхом перед ней.

Ирония ситуации состояла в том, что Кремль ожидал угрозы, в первую очередь, со стороны так называемой «оранжевой революции» – либеральных сил, подогреваемых Западом и олигархическим капиталом, по традиции считая русских пассивным большинством, готовым сколь угодно долго терпеть любые унижения и издевательства. Оказалось, однако, что главную потенциальную угрозу стабильности в стране и самому существованию режима представляют не маргинальные политические группы, а становой хребет России – русский народ.

Поскольку именно русский национализм теоретически способен конвертировать русскую этничность в массовое политическое действие, то для предотвращения этой угрозы Кремль прибегнул к традиционной для отечественной власти амбивалентной политике в отношении русского национализма. С одной стороны, власть узурпировала и выдвигала от своего имени некоторые националистические лозунги и требования. Она использовала русскую этничность, канализируя ее потенциально оппозиционный характер в безопасное для себя русло. Тем самым политический национализм частично ассимилировался, что вело если не к его полной нейтрализации, то к критическому ослаблению.

С другой стороны, любая несанкционированная, самостоятельная, низовая националистическая активность жестоко пресекалась и преследовалась. Можно назвать это стратегией кнута и пряника, классическим примером политики «разделяй и властвуй».

«Пряником» стал отмеченный выше сдвиг официального дискурса и движение (сугубо декларативное) навстречу некоторым фундаментальным требованиям русского национализма. «Кнутом» – прямые и опосредованные репрессалии против русских националистов, не желавших следовать кремлевским правилам игры и проявлявшим некоторые поползновения к самостоятельности. Были предприняты чрезвычайные усилия по предотвращению перерастания стихийного русского протеста в русло массовых организованных и политически направленных действий. Поскольку же, по оценке Кремля, механизмом подобной политической мобилизации способен стать русский национализм, то его постарались, как отмечалось выше, ассимилировать и подчинить властному контролю, а сопротивлявшихся – сбросить с публичной сцены, лишить права голоса и скомпрометировать в общественном мнении.

До сих пор мы характеризовали изменения в общественно-политическом контексте, произошедшие в России в первое десятилетие XXI в., теперь пришло время рассказать о том, как реагировал на них русский национализм. В целом, эта реакция была жалкой, слабой и запоздалой. Самое главное, что русские националисты не смогли воспользоваться процессом этнизации русского сознания для политической мобилизации. В то же время «национализация», пусть даже сугубо декларативная, власти оказала на них парадоксальное воздействие. С одной стороны, оппозиционные националисты оказались перед угрозой потери идеологической идентичности, ведь власть присвоила патриотическую риторику, которую они считали собственной монополией.

С другой стороны, эта риторика, равно как и движение власти в сторону централизации государственно-политической машины (создание пресловутой «властной вертикали»), открыло перед националистами окно новых возможностей: разве они не добивались на протяжении всех 1990-х гг. именно того, что делала теперь российская власть? Путин стал для националистов таким же «президентом надежды», как и для всего российского общества. Они могли демонстрировать лояльность лично президенту и в то же время критиковать государственные институты – центральные и местные – за искажение «путинского курса». Отказ от роли «непримиримой оппозиции» был встречен националистическими вождями с облегчением: они всегда считали неестественным конфликт между националистами и властью, полагая, что те нуждаются друг в друге. И вот, наконец, пришло время для «нормальных», в понимании националистов, отношений.

Справедливости ради отметим, что курс подчеркнутой лояльности президенту Путину не имел влиятельной альтернативы. Выступать против Путина означало идти против течения: на стороне президента была массовая поддержка и, главное, в перспективе общественного мнения именно он воспринимался главным русским националистом. Откровенно оппозиционная стратегия, как показал опыт Национал-большевистской партии (НБП) – единственной националистической группы, рискнувшей открыто выступить против путинского режима, была обречена на провал. Не только потому, что на нее обрушилась репрессивная машина государства, а, в первую очередь, по причине непонимания обществом мотивов антипутинской деятельности. Когда в 2002–2003 гг. НБП устраивала свои яркие антипутинские хеппенинги, Россия переживала подлинный медовый месяц в отношениях с новым президентом.

Так что выбирать русским националистам приходилось между плохим, то есть бездействием, и очень плохим – политическим оппортунизмом. Не удивительно, что в течение первого президентского срока Путина и без того слабенький политический национализм фактически прекратил свое существование. Немалая часть националистических групп вообще развалилась, другие пребывали в организационном и политическом ступоре, многие поспешили включиться в дружный хор поддержки власти, благо та не прочь была ассимилировать толику националистического движения.

Кремль эффективно использует ассимиляцию национализма

Кремль весьма эффективно использовал стратегию ассимиляции национализма: его лидеры и интеллектуалы втягивались в те или иные отношения с властью, что обеспечивало их политическую лояльность. Вчерашние непримиримые оппозиционеры превращались в клаку, в лучшем случае – в оппозицию его величества, их политический пыл, образно говоря, уходил в свисток. Эта политика успешно работала как применительно к закаленным националистическим вождям 1990-х гг. – к Сергею Бабурину, Наталье Нарочницкой, Николаю Павлову, Александру Проханову и другим, так и в отношении молодой поросли, например националистического публициста Егора Холмогорова и других.

Впрочем, националисты были настолько рады возможности получить хоть какую-то должностишку, немного денег и доступ в СМИ, что в этой своей радости выглядели откровенно неприлично. Люди, в чьих горячечных фантазиях калейдоскопически сменяли друг друга континенты и века, люди, считавшие себя великими мыслителями, призванными интеллектуально окормлять Кремль, вели себя подобно ссорящимся из-за чаевых лакеям. Слаб, слаб человек, но не настолько же! Понятно, какое отношение они к себе вызывали. По словам высокопоставленного кремлевского функционера: «Ну хоть бы один из них, ну хотя бы для вида посопротивлялся… Потому мы и относимся к ним, как к проституткам, – лучшего они не заслуживают». Справедливости ради отметим, что эти слова равно относились как к националистам, так и к прирученным Кремлем либералам.

Законченным, что называется, хрестоматийным образцом политического оппортунизма можно считать организацию евразийского толка, возглавлявшуюся бывшим оппозиционером, бывшим фашистом, теоретиком и пропагандистом «консервативной революции» Александром Дугиным. В публичных славословиях власти его группа превзошла любые разумные пределы, точь-в-точь по русской поговорке о дураке, молящемся Богу… Причем новый президент, Дмитрий Медведев, автоматически вызвал у нее столь же верноподданнический восторг, что и его предшественник. И такая бесповоротная и окончательная потеря лица в обмен на что?

Немножко денег, возможность заниматься мелким политическим хулиганством и беспрепятственно изливать клинические фантазии о «евразийской империи».

Важной формой ассимиляции национализма стали финансируемые Кремлем номинально националистические интернет-сайты: «Русский проект», «Русский обозреватель», «Новые хроники», «Столетие» и др. Поскольку политические дебаты переместились с газетных страниц и из телестудий в пространство Интернета, то эти сайты одновременно служили средством властного контроля националистического дискурса.

Тем не менее в середине нашего десятилетия политический национализм попытался вырваться из-под кремлевской опеки. Особого внимания здесь заслуживают движение «Родина» и Движение против нелегальной иммиграции (ДПНИ). Различные по своему генезису, эти организации в конечном счете сошлись на одном политико-идеологическом поле. А сам факт их довольно успешной деятельности манифестировал те фундаментальные сдвиги русского сознания, о которых шла речь в предшествующей главе.

Движение «Родина», созданное усилиями администрации президента в узких целях дезорганизации коммунистических избирателей на парламентских выборах декабря 2003 г., добилось на них неожиданного и крайне неприятного для власти успеха, получив около 10 % голосов. Это достижение было обеспечено удачным синтезом в рамках «Родины» самых чувствительных для русского сознания идей – националистической и социальной справедливости, которые вдобавок обрели еще и удачную персонификацию в лице брутального харизматичного националиста Дмитрия Рогозина и интеллигентного левого технократа Сергея Глазьева. Идеологическое и персональное взаимодополнение создало крайне перспективный, – а потому опасный, с точки зрения Кремля, – политический союз. Впрочем, разрушить его оказалось не так уж сложно, ибо отношения в руководстве «Родины» изначально носили крайне неприязненный характер.

Тем не менее манипулятивная политика Кремля в отношении «Родины» неожиданно натолкнулась на ее сопротивление. В то время как внешнее давление и изменение баланса сил в партии предопределили ее эволюцию в направлении радикального национализма. «Родина» сфокусировалась на иммигрантской теме. Как мы показывали в главе об этнизации русского сознания, эта тема, начиная с конца 1990-х гг., все более беспокоила русское общество. Уступавшая в плане возможностей политической мобилизации национал-социальному синтезу, характерному первоначальной «Родине», она, тем не менее, обладала значительным мобилизационным потенциалом, особенно в крупных городах, в первую очередь в Москве с ее массированной этнофобией. Что, в общем, понятно: где больше иммигрантов чужой «расы», там сильнее антииммигрантские настроения.

Пиковым, в прямом смысле слова экстремальным и экстремистским проявлением этих настроений стало движение скинхедов – «санитаров белой расы», как они сами себя называют. Возникшее на исходе прошлого века, оно превратилось в начале века нынешнего в заметную молодежную субкультуру, насчитывающую, по экспертным оценкам, от 50 до 70 тыс. активных участников. Движение скинхедов известно насилием на расовой и этнической почве, причем его динамика нарастает, а в последнее время насилие в ряде случаев приобретало форму систематического и организованного расового террора. Но хотя скины лишь переводят на язык прямого действия широко распространенное общественное умонастроение, их экстремизм пока избыточен для русского общества, предпочитающего не террористические, а политические способы решения иммигрантской проблемы. Однако сами скины, несмотря на частичную идеологизированность (как правило, примитивную и поверхностную) движения, никогда не пытались (да и не могли) создать политическую организацию. Более того, они вообще избегают любых форм легальной и публичной политической деятельности.

Первой силой, поставившей иммиграцию в центр собственно политической повестки, стало учрежденное в 2002 г. ДПНИ во главе с Александром Беловым. Надо отдать должное прозорливости этого начинания: националисты оседлали иммиграционную тему за несколько лет до того, как она превратилась в общенациональную повестку. За последние двадцать лет это второй случай, когда русский национализм ощутимо повлиял на общенациональный дискурс. Первый – сформулированный националистами на рубеже 80-х и 90-х годов прошлого века лозунг суверенитета России. Кто, как и с какими целями его использовал – вопрос другой, но сформулировали и внесли в массовое сознание этот мощный лозунг именно националисты.

Если «Родина» своим происхождением была обязана кремлевской политике ассимиляции национализма и приручения оппозиционных настроений, то ДПНИ выросло снизу, что называется, из «корней травы», и первые годы своего существования никоим образом не зависело от власти. Обе организации нащупали иммигрантскую тему как выигрышное средство политической мобилизации. В этом смысле русские националисты были не оригинальны, они пошли по стопам европейских националистов, для которых неприятие иммиграции и иммиграционной политики собственных правительств стало лозунгом дня. Более того, категорическое неприятие иммиграции – единственный программный вопрос, в котором сходятся все современные радикальные националисты.

Европейский же опыт показал, что розыгрыш антииммигрантской карты, особенно в сочетании с протестом против элиты и апелляцией к достоинству и здравому смыслу простого человека, способны обеспечить серьезный политический успех. Так случилось во Франции и Швейцарии, Бельгии и Голландии, Австрии и Италии – в общем, повсеместно в Европе.

Опасение Кремля, что русские националисты добьются аналогичного результата, было небезосновательно. По крайней мере, социологические опросы предвещали «Родине», выдвинувшей проблему иммиграции во главу своей политической повестки, серьезный успех в избирательной кампании в Мосгордуму в 2005 г. Неудивительно, что партию сняли с участия в выборах, а впоследствии ассимиляционная политика в ее отношении была доведена до полного элиминирования «Родины», которая растворилась в «Справедливой России». Характерно при этом, что главный «родинец», Дмитрий Рогозин, получил пост посла России в НАТО – отступные за отказ от радикальной оппозиционности.

С ДПНИ поступили похожим образом. Движение, с одной стороны, административно преследовали, а с другой – внутри него была спровоцирована серия конфликтов и расколов, приведшая к ослаблению потенциала организации. Печальная судьба «Родины» и ДПНИ имела, тем не менее, важное позитивное значение для русских националистов.

Она ускорила их выздоровление от двухвековой «детской болезни»: упования на власть и ее националистическую трансформацию. А властная политика фактического поощрения иммиграции в Россию вообще сделала ситуацию кристально прозрачной: в целях экономической выгоды власть готова заменить русское население нерусским.

Отрезвление от иллюзий ускорило оформление независимого от власти сообщества русского национализма, заметного в России с конца прошлого века. Его появление было обусловлено сменой поколений в русском национализме и постепенным освобождением от доминирующего психологического и социокультурного стереотипа, что российская власть и русский национализм-де нуждаются в друге. Не секрет, что для русского национализма на протяжении всей его истории было характерно благоговение перед государством, а потому собственную оппозиционность националисты старой формации оценивали как случайную и вынужденную, как результат непонимания властью выгод от союза с ними. Традиционным русским националистам была органична политическая лояльность власти и психологическая зависимость от нее. Они как огня боялись собственной самостоятельности, напоминая в этом отношении больного, могущего, но боящегося ходить без костылей.

На рубеже тысячелетий этот стереотип сломался, хотя еще и не разрушился полностью. Отношение молодого поколения националистов к государству и власти скорее рациональное и инструментальное, чем сакрализованное. Они избавились от слепящего гипноза государственной машины, независимы от власти и оппозиционны государству.

В целом сообщество русского национализма можно квалифицировать как гражданское и правозащитное движение. Хотя эта характеристика прозвучит парадоксально применительно к людям, значительной частью выступающим против гражданских свобод, реальность такова, что русский национализм вырос сам, снизу, а не сформировался сверху, по указке Кремля, что он защищает права русского народа, а значит, он – гражданское и правозащитное движение.

Появились националистические организации правозащитного толка, из которых наиболее известно Русское общественное движение (РОД) во главе с популярным и талантливым интернет-публицистом Константином Крыловым.

Благодаря Интернету русские националисты поддерживают постоянную и оперативную связь, формируя собственное культурно-идеологическое сообщество – совокупность групп и индивидов. Конкуренция этих групп, наличие множества идеологических версий и оттенков национализма не отменяют главного – конфликты и дискуссии идут внутри единого сообщества, а не между разными сообществами. «Русский марш», проводимый с 2006 г. в доброй дюжине городов России, стал яркой и наглядной институционализацией националистического сообщества, его общенациональной презентацией.

Сообщество спонтанно выстроилось по сетевому принципу, что адекватно его внутреннему состоянию, внешней ситуации и позволяет гибко реагировать на политику власти. Ведь любая более или менее успешная националистическая политическая организация тут же становится объектом властного преследования. Избегнуть его может лишь откровенно оппортунистическая, вроде ЛДПР, или квазиоппозиционная – подобно КПРФ – политическая сила.

Важной характеристикой русского национализма текущего десятилетия стал его растущий интеллектуальный реализм и заметно бо́льшая, чем прежде, политико-идеологическая адекватность. Откровенно антирусское «евразийство» вытеснено с идеологической авансцены. Утопии православной монархии, массового воцерковления и т. п. сохраняют некоторое, скорее инерционное влияние, однако совершенно не способны к экспансии – не только идеологической, но даже интеллектуальной. «Правоконсервативные» и «традиционалистские» кружки не пользуются влиянием даже у собственной тени.

А девятисотстраничный (!) талмуд «Русской доктрины» – свода доморощенного консерватизма – не был полностью прочитан даже ее авторами (в чем они признаются в личных беседах), не говоря уже о более широкой аудитории. С точки зрения этих людей, русский народ еще не дорос до понимания их идей, не воцерковился, не покаялся и т. д. Наше объяснение более лестно для русских: они справедливо не обращают внимание на выморочные интеллектуальные кунштюки.

Две темы оказались в фокусе русского националистического дискурса с середины 2000-х гг.: Россия как национальное государство и возможность национальной демократии. Благо нашлась площадка для общенациональной дискуссии в виде интернет-сайта Агентства политических новостей – одного из наиболее интересных, влиятельных и популярных политических сайтов Рунета. Причем, что характерно, сайта националистического.

В ходе этой дискуссии симпатии большинства националистов склонились в сторону признания будущей России именно национальным государством. В то же самое время резко вырос интерес к перспективе ее демократического обустройства. Это поистине тектонический сдвиг в сознании русского национализма, который наконец-то приблизился к собственному народу. Ведь для общественного мнения национально-государственный, а не имперский, характер России уже давно такой же фундаментальный факт, что и предпочтение демократического устройства, рыночной экономики и ценностей современного общества.

В этом смысле мировоззренческая эволюция русского национализма с изрядным запозданием следовала за изменением русского мировоззрения вообще. Хотя лучше поздно, чем никогда, хорошо понятно, что у русского национализма в 1990-е гг. просто не могло быть шанса политического успеха. Обветшавшие символы националистической веры

  • православная монархия,
  • соборность,
  • общинность,
  • мессианизм,
  • особый русский путь и т. д.

– страшно чужды актуальному русскому сознанию.

По словам Конфуция, все в мире меняется, кроме высшей глупости и высшей мудрости. Вряд ли можно отнести к последней параноидальные поиски замаскировавшихся евреев и прочих «недружественных инородцев». Эта идефикс русского национализма выдержала испытание временем.

У националистических конспирологов здесь явно отказывает логика: они не в состоянии объяснить, какие политические и материальные выгоды получат «инородцы» от участия в русском национализме, который при всем желании невозможно назвать успешно идущим к вершинам власти движением. Более того, упреки в еврейском происхождении – самый распространенный прием внутринационалистической полемики – носят по существу русофобский характер. Получается, что русские не способны создать даже мало-мальски дееспособной организации, пока за это не возьмется «инородец».

Хотя теоретически еврею, татарину, мордвину и т. д. вовсе не заказано быть русским националистом, не стоит ожидать их притока даже в самое успешное русское националистическое движение. В данном случае симпатии и антипатии запрограммированы буквально на биологическом уровне. Среди симпатизантов лозунга «Россия для русских» подавляющее большинство составляют русские, а также украинцы и белорусы, а вот среди тех, кто относится к нему отрицательно и считает фашистским, абсолютно преобладают этнические нерусские.

Другое дело, что этнические полукровки часто оказываются бо́льшими роялистами, чем король: стремясь утвердиться в выбранной ими идентичности, они становятся более националистичными, чем чистокровные националисты. Неспроста, как свидетельствует мировая история, полукровки в обилии представлены среди националистических идеологов и лидеров.

В общем, сделав значительный шаг в сторону от своей прежней ипостаси – литературоцентричной, политически и интеллектуально неадекватной, организационно беспомощной и психологически зависимой от власти – русский национализм так и не пришел к новой. Он оказался на полпути между старым и новым, нащупывает пути выхода из кризиса, но не преодолел его. Этнизация русской идентичности и русский национализм суть параллельные прямые, а процесс обретения национализмом нового качества чрезмерно затянулся. На сегодняшний день русскому национализму так и не удалось стать влиятельным субъектом легальной политики, что ставит под сомнение его способность участвовать в решении судьбы страны в решающий для нее момент.

Вместе с тем стоит указать на появление в течение 2010 г. качественно новой тенденции в националистическом движении и российской политике вообще. Речь идет о переходе к вооруженной террористической борьбе против государства, что проявилось в деле «приморских партизан», действиях вооруженной группы в Орле и ряде других аналогичных эпизодов. Такого рода активность служит симптомом перехода (точнее, опускания) России в статус стран «третьего мира» с присущим для них откровенным классовым господством и элиминированием демократии. В таких странах герилья – классическая или городская – остается для общества единственной возможностью вести диалог с властью и манифестировать собственные интересы.

Терроризм – язык униженного и оскорбленного большинства

Как свидетельствует исторический опыт, именно в странах «третьего мира» терроризм способен перевернуть хилую лодку государственной власти и кардинально изменить ситуацию. Однако на сегодняшний день невозможно с уверенностью сказать, встала ли Россия на сей роковой путь или же нет.

Материал создан: 12.07.2015



Хронология доимперской России

Русская блогосфера

Русская блогосфера. Материалы русских блогеров.
Telegram-канал Сыны Монархии
1917,3–4 июля, Демонстрации вооруженных солдат, матросов ирабочих в Петрограде под лозунгом "Вся власть Советам!". Попытка большевиков начать вооруженное восстание против Временного правительства.
Реклама в Российской Империи