Теоретико-методологические аспекты изучения «русского вопроса»
Биологическая подоплека заметна в большевистской революции и социалистической модернизации страны. Отечественное общество первой половины XX в. было молодым в прямом смысле этого слова: в конце XIX - первой трети XX вв. приблизительно половину населения европейской части России составляли люди в возрасте до 20летш - они и были горючим материалом революции, костяком победившей германцев Красной армии и ударной силой социалистического строительства. Можно смело утверждать, что советское общество имело не только социальный, но и биологический возраст, где биология во многом предопределила успех социального творчества.
Биологическая сила русского народа была неразрывно сопряжена с его психической силой, нервной энергией. Эти понятия, используемые в психологии для характеристики индивидуальных особенностей, можно смело экстраполировать на этнос. Взятые вместе собственно биологическая и психическая сторона составляют витальное качество народа, которое не сводимо к сумме социальных и культурных характеристик. Не приписывая этому витальному качеству значения самодовлеющего фактора исторического процесса, нельзя, тем не менее, не признать его важность - особенно в больших хронологических промежутках и в переломных фазисах истории.
В то же время в поисках внутреннего механизма исторического развития автор диссертации обращается к гораздо более «субтильной» материи - культуре и ментальности, которые находятся в фокусе так называемых «культурных» теорий. Хотя типология теорий на «культурные» и «акультурные» была предпринята в рамках изучения Современности и модернизации, с некоторыми поправками и ограничениями она применима к концепциям истории, в чем легко убедиться, выяснив кардинальное различие этих теоретических подходов.
«К "культурным" теориям относятся такие, которые объясняют возникновение и развитие Современности в категориях культуры, т.е. прослеживая изменения в понимании того, что есть благо, человек, природа, общество как смысловые принципы организации человеческого общежития». В более широком смысле эти теории фокусируются на конкретных исторических обществах, исходя из презумпции их уникальности, и рассматривая их развитие как в высокой степени органичное и спонтанное, происходящее на собственной основе и вытекающее из внутренних источников. С этой точки зрения изменения культуры и ментальности предшествуют и выступают необходимой предпосылкой других изменений. Причем под культурными и ментальными сдвигами понимается не появление новых культурных течений, теорий, а изменение в дотеоретическом, повседневном знании о социальном мире.
«"Акультурные" теории... описывают модернизацию и Современность в понятиях, являющихся нейтральными по отношению к рассматриваемой культуре. Они отражают не ее собственное изменение из одного состояния в другое, но осуществление некоторых закономерностей, принципов или формирование определенных институтов, являющихся универсальными, способными трансформировать любое "традиционное" общество и приходящими ему на смену. Такими закономерностями, принципами и институтами могут быть "индустриализация", или "секуляризация", или "демократизация", или "утверждение научной рациональности"... Они могут также браться теми или иными "акультурными" теориями в различных комбинациях» . «Акультурные» теории воплощают восходящий к XIX в. сциентистский дух — восторжествовавший в западном мире стиль мышления, утверждающий, что все культуры, общества и страны должны пройти в своем развитии общие, универсальные стадии (одни - раньше, другие - позже) и прийти к общей цели (коммунизм, либерализм и свободный рынок и т.д).
Может показаться, что в контексте исторической науки естественный и безусловный приоритет принадлежит «культурным» теориям, акцентирующем внимание на историко-культурном контексте. Однако на деле в отечественной историографии русской истории ситуация выглядит прямо противоположной: среди бытующих в ней теорий преобладают как раз «акультурные», то есть рассматривающие отечественную историю как сферу проявления и реализации культурно и исторически нейтральных России универсалий, выработанных в диапазоне от стадиальной теории О.Конта и учения К.Маркса об общественно-экономических формациях до концепций модернизации как вестернизации, теорий демократического транзита и т.д. В современной российской историографии отечественной истории «акультурная» парадигма чаще всего выражается в попытках адаптации «универсалий» (включая категориальный аппарат) к отечественной почве.
Альтернативная теоретическая позиция выглядит слабой: оригинальной и относительно успешной попыткой формирования автохтонной теории среднего ранга может быть названа упоминавшаяся теория «русской системы» А.И.Фурсова и Ю.С.Пивоварова. Исследование В.П.Булдакова о «Красной смуте» может служить примером удачной реализации одной из «культурных теорий» (восходящее к школе «Анналов» направление изучения исторической ментальности) на отечественном материале.
Появившиеся в отечественной историографии новые оригинальные интерпретации и концепции исторических феноменов, проблем и периодов, как правило, имеют локальное значение, не носят трансисторического характера, не позволяют вскрыть сквозную логику отечественной истории. Более того, отечественная историография чуждается теоретизирования и концептуальной ясности, спонтанно придерживаясь позитивистской позиции, что во многом обесценивает ее незаурядные достижения.
В центре адаптации «культурных» теорий к истории оказывается проблема традиции. В современной науке она имеет две интерпретации. В трактовке, восходящей к одному из «отцов» современной социологии Т.Парсонсу, «традиция» выступает антитезой «современности», «традиция» и «современность» ассоциируются с определенными типами обществ, а переход от «традиционного» общества к «современному» или модернизация оказывается универсальным законом человеческого развития. Подобная концептуализация традиции, лежащая в русле «акультурных» теорий, безосновательно приписывается М.Веберу. Хотя Вебер ввел в научный оборот категории «традиционализм» и «современность», у него они были идеальными типами, то есть аналитическими инструментами, и не представляли собою обобщений или описаний типов обществ, а потому не могли быть связаны последовательностью изменении
«Культурные» теории склоняются к трактовке традиции как интегрального явления, включающего в себя неразрывно связанные традиционализм и модернизм (в другой терминологии - тенденции «институционализации» и «экспансии», или «консервативную» и «креативную» составляющие традиции). Противостояние между этими двумя сторонами традиции носит не абсолютный, а относительный характер, их имманентый конфликт составляет механизм саморазвития человеческой истории. Проще говоря, сохранение и изменение оказываются двумя сторонами одной медали, при этом возможность изменений не привносится извне, а имманентна культуре и социальной сфере.
В рамках этого подхода такое уникальное историческое событие, как возникновение современности - принципиально нового в истории культурного, институционального и социополитического порядка - предстает в двойственном свете. С одной стороны, формирование современности составило экспансионистскую, креативную сторону внутреннего конфликта традиции и тем самым способствовало ее расширению и развитию. С другой стороны, будучи подверженной институционализации и тривиализации, современность сама превратилась в ригидную традицию.
В контексте диссертационного исследования традицию в самом общем виде можно определить как культурный, социальный и институциональный порядок, рассмотренный и оцененный с точки зрения обыденного разума.
Общий вывод из этой концептуализации довольно непривычен для гуманитариев, привыкших оперировать псевдовеберовской оппозицией «традиционных» и «современных» обществ: традиционны все общества, но их традиции различны (причем это различие касается не только конкретного содержания традиций, но и текущего, ситуативного баланса в них прогрессистского (модернистского) и консервативного культурных комплексов, тенденций экспансии и институционализации); современность - видоизменение и развитие различающихся традиций.
Последнее утверждение находит подтверждение в концепции множественности современностей (imultiple modernities) одного из крупнейших западных социологов, автора замечательных по своей глубине работ по традиции Ш.Эйзенштадта. Он убедительно продемонстрировал существование различных - социально, институционально и культурно реализовавшихся - версий современности. Хотя эти версии сформировались (и продолжают формироваться) вследствие конституирующего влияния западной современности, они в ряде случае вышли за пределы исходной модели, стали альтернативой Западу и даже отрицанием его. В то же время кристаллизация современных взаимодействующих цивилизаций идет таким способом, когда «заимствование происходит на условиях занимающих» , что предполагает селекцию - явную или имплицитную - заимствований с точки зрения заимствующей традиции, играющей роль фильтра и подгоняющей заимствования «под себя». Пределы, направленность и сама возможность заимствований задаются принимающей традицией, и нарушение ее имманентных ограничений (в случае навязанной вестернизации или форсированной модернизации) влечет за собой спектр разрушительных реакций.
Какова же связь рафинированных «культурных» теорий с шокирующим биосоциальным пониманием этничности? Существует обоснованное предположение о существовании «центральной зоны», «ядра» традиции, содержащего в свернутом виде ее ценности и символы . Однако в формировании культурного, институционального и социального порядка того или иного общества решающая роль принадлежала одной или нескольким этническим группам, что верно даже в отношении иммигрантских обществ, как С.Хантингтон продемонстрировал на примере США. И это значит, что «центральная зона» традиции, в свою очередь, тяготеет к этническим архетипам этого ключевого этноса (которые составляют бессознательную точку кристаллизации ядра традиции) и окрашена в его цвета.
Поэтому можно сказать, что «культурный» механизм исторических изменений, развитие традиции, в конечном счете, регулируется и направляется этническими архетипами. Разумеется, это в высокой степени абстракция, выражающая «очищенную» от привходящих обстоятельств и потенциального влияния других традиций данного общества линию исторического развития. Наиболее рельефно она проявляется как раз не в спокойное время, а в ситуации радикальной ломки. Именно тогда появляется шанс обнаружить глубинную преемственность нового и старого порядков. Внешне, на феноменологическом уровне выглядящие взаимным отрицанием, они связаны ноуменально - общим ядром.
Более того, несколько забегая вперед, укажу, что в случае отечественной истории сама форма ломки, коренного обновления традиции составляет русскую этническую специфику.
Подводя итоги данного раздела, следует отметить следующее. Главная проблема, с которой сталкиваются любые теоретические модели отечественной истории, - следующая: как объяснить долговременный успех России в истории, притом, что внешние обстоятельства - природно- климатические факторы и геополитическое окружение - не только не способствовали развитию страны, но всячески ему мешали? Долговременный успех не может быть случайностью, его нельзя объяснить и констелляциями обстоятельств, поскольку эти обстоятельства складывались крайне неблагоприятно. Остается закономерное предположение, что глубинную первопричину успешности России в истории составляет то, что было главной движущей силой отечественного исторического процесса. А такой силой был русский народ.
Из целой группы народов, начинавших свое историческое движение в приблизительно равных условиях, русский оказался наиболее успешным в протяженной исторической ретроспективе. Была обеспечена независимость России, ее успешное экономическое и социальное развитие (в советскую эпоху в СССР было создано социальное государство), ее военная мощь и внешнеполитическое влияние, ее культурное и политическое доминирование в северной Евразии, служившей ареной ожесточенной конкуренции.
Это естественно образом выводит нас на проблему специфики «русскости», глубинного тождества русского народа. Почему именно русские, а не, скажем, татары или финны, литовцы или поляки добились таких феноменальных успехов в историческом развитии вопреки природным обстоятельствам и агрессивной геополитической среде? Удовлетворительный ответ на этот вопрос не в состоянии дать ни одна из существующих теоретических моделей отечественной истории.
Проделанный автором диссертации анализ показывает, что русскую специфику, глубинное русское тождество нельзя представить в виде производного от других факторов - природы и географии, культуры и религии, государства и типа социальной организации. Дело обстоит прямо противоположным образом: «русскость» предопределила специфику отечественной истории, своеобразие созданных в ней институтов и структур, особенности адаптации к природно-климатическим факторам.
В широком теоретическом контексте неадекватность приведенных выше объяснений «русскости» непосредственно связана с методологическим фиаско социологизаторской парадигмы в понимании природы национального/этнического. Составляющие теоретический багаж отечественной историографии классические определения национального/этнического как совокупности таких признаков, как культурное, языковое, территориальное единство, общее историческое прошлое и национальный характер не работают.
Поэтому понимание природы национального, если принять за аксиому его онтологический характер, следует искать на путях дуалистических, биосоциальных моделей. Достижения физической антропологии и биологических дисциплин неопровержимо свидетельствуют о существовании наследственно детерминированных устойчивых различий между народами.
В свою очередь, аналитическая и трансперсональная психология представили экспериментальные доказательства существования врожденной, передающейся по наследству этнической памяти. В случае с психологией наибольший теоретический интерес представляет концепция этнических архетипов - бессознательных врожденных инстинктов восприятия и действия или, другими словами, генетически детерминированных социальных моделей. Их существование подтверждается физической антропологией и развившимися в ее лоне субдисциплинами.
Таким образом, национальное/этническое имеет дуалистичную биосоциальную природу, что применительно к русским означает существование врожденных и передающихся по наследству инстинктов восприятия и действия, составляющих глубинный исток специфики русской истории. Упрощая, можно сказать, что главным фактором оригинального развития отечественного исторического процесса послужил именно русский народ, а не социальные и культурные институты или природно- климатический и географический факторы.
Важно подчеркнуть, что речь не идет о «чистоте» русской крови. В ходе истории русские успешно смешивались и взаимодействовали со многими народами. Более того, этническое смешение составляло в каком-то смысле сердцевину стратегии русской земледельческой колонизации, русской территориальной экспансии в северной Евразии. Это вело к генетическому обогащению русского народа, расширению спектра его культурных и социальных моделей и, в то же время, способствовало мирному освоению огромных евразийских пространств.
Наиболее важной для долговременного успеха в истории оказалась государственническая доминанта русского народа или, другими словами, предрасположенность русских к формированию сильной власти. Важно понять, что не государство сформировало данную предрасположенность, пресловутое русское государственничество, а, наоборот, эта предрасположенность сделала возможным возникновение самодовлеющего российского государства.
Автор текста: Валерий Соловей
Материал создан: 13.12.2016
