Страны и народы постоянно учатся друг у друга: отстающие стремятся догнать лидеров, а иногда и обгоняют их. Однако возможности и способности к развитию, в том числе через усвоение чужого опыта, у всех разные.
Писатель И. А. Гончаров, посетивший Японию в 1850-х годах, отмечал, что японцы с огромным интересом относятся к западным техническим достижениям, в то время как китайцы демонстрируют полное равнодушие. И в самом деле, в Японии уже в следующем десятилетии началась модернизация, а в Китае она задержалась как минимум на полвека и протекала с гораздо большими трудностями.
Какие же внешние и внутренние факторы определяли экономические успехи России во второй половине XIX — начале XX века? На этот и другие вопросы о характере и темпах экономического роста России перед Первой мировой войной даёт ответ ведущий исследователь пореформенной истории нашей страны директор Института российской истории РАН доктор исторических наук Юрий Александрович ПЕТРОВ. Слово — специалисту.
Россия, вступившая на путь современного индустриального роста позже ведущих стран Западной Европы и США, принадлежала к числу государств «догоняющего» типа в экономическом развитии. Западная историография традиционно делает акцент на активной роли государства в экономической жизни страны и на западных инвестициях — этих двух основных моментах преодоления Россией экономической отсталости. Внутренние — негосударственные — силы в расчёт не принимаются.
В отечественной историографии последнего времени, напротив, появилось стремление к углублённому изучению российского предпринимательского мира — третьего по счёту и главного по значению игрока на экономическом поле. История индустриального роста нашей страны неразрывно связана с процессом разложения натурального хозяйства и развитием товарно-денежных отношений в деревне. Ещё в дореформенную эпоху (то есть до 1861 года) наметились два пути индустриального прогресса.
Первый — применение западных форм крупного промышленного (мануфактурного) производства с использованием принудительного труда крепостных крестьян. Так развивались горно-металлургическая индустрия Урала и отрасли, где проявило себя дворянское предпринимательство, — винокурение, суконное, полотняное, свёклосахарное и т. д. Но путь этот, в конце концов, оказался тупиковым.
И с отменой крепостного права «дворянская» промышленность либо захирела, либо перешла на рельсы нового экономического пути — с частным предпринимательством и наёмным трудом. Именно эта вторая модель индустриального развития и стала магистральной линией экономического роста в пореформенный период.
Что лежало в её основе? Промышленные предприятия, основанные на наёмном труде крепостных крестьян, которых помещики переводили на денежный оброк. Добывая средства для его уплаты, крестьяне чаще уходили в города либо занимались отхожими промыслами у себя в деревне.
Так в конце XVIII — начале XIX века из крестьянского текстильного дела, в частности, выросла российская хлопчатобумажная промышленность. Именно она послужила основой индустриального развития страны. Работавшая на широкий потребительский рынок, довольно независимая (по сравнению с тяжёлой индустрией) от казённых заказов и иностранных инвестиций, выросшая от крестьянских «светёлок» до оборудованных по последнему слову западной техники текстильных комбинатов текстильная индустрия, сосредоточенная, прежде всего, в Центральном районе, послужила залогом органического и автономного промышленного роста страны.
С появлением в пореформенный период других промышленных отраслей (прежде всего, тяжёлой индустрии) удельный вес текстильного производства постепенно снижался. И всё же вплоть до 1913 года оно оставалось самой крупной отраслью российской промышленности. На его долю к тому времени приходилось около 30% валовой стоимости промышленной продукции (см. табл. 1). А общая доля всех отраслей, рост которых стал результатом рыночной эволюции сельского хозяйства (текстильной, пищевой, обработки животных продуктов), составляла накануне Первой мировой войны около 55%.
Объём промышленного производства за 1887—1913 годы вырос в 4,6 раза. Особенно динамично развивалась тяжёлая промышленность — металлообработка и горнозаводская индустрия (металлургия, угле- и нефтедобыча). Широкое железнодорожное строительство 1860-х — 1880-х годов потребовало создания новых отраслей. И это решающим образом повлияло на изменения отраслевой структуры. Гигантский скачок в своём индустриальном развитии Россия совершила в 1890-х годах. То был период бурного экономического подъёма, когда всего за десятилетие промышленное производство в стране удвоилось.
Пока Россия семимильными шагами двигалась вперёд, остальные страны не стояли на месте. Насколько темпы экономического развития России в это время повлияли на её место среди развитых экономик мира?
Темпы роста царской экономики — по наблюдению авторитетного американского экономиста П. Грегори — были относительно высоки с точки зрения мировых стандартов конца XIX — начала ХХ века. Россия принадлежала к группе стран с наиболее быстро развивающейся экономикой, таких как США, Япония и Швеция.
По важнейшим экономическим показателям Россия значительно приблизилась к ведущим странам Запада. По абсолютным размерам добычи железной руды, выплавке чугуна и стали, по объёму продукции машиностроения, промышленному потреблению хлопка и производству сахара она вышла на четвёртое-пятое место в мире. А в нефтедобыче на рубеже ХIХ—ХХ веков благодаря созданию Бакинского нефтепромышленного района стала даже мировым лидером. Протяжённость российской железнодорожной сети была второй в мире, уступая только США.
Промышленный подъём конца XIX века и 1909—1913 годов существенно продвинул страну по пути индустриального развития. Согласно расчётам, выполненным сотрудниками аппарата Лиги Наций, доля России в мировом промышленном производстве, составлявшая в 1881—1885 годах 3,4%, возросла к 1896—1900 годам до 5,0%, а к 1913 году — до 5,3% (см. табл. 2). Между тем доли передовых индустриальных государств (за исключением США) с конца XIX века стали снижаться. Россия устойчиво опережала их по темпам роста промышленного производства: её отставание от Великобритании сократилось в 1885—1913 годы втрое, а от Германии — на четверть.
Гораздо менее заметны сдвиги российской индустрии при расчёте её продукции на душу населения. Но это в немалой степени объясняется чрезвычайно высоким темпом прироста населения страны. Рост населения, прежде всего сельского, сводил почти на нет успехи российской индустриализации. Доля России в мировом промышленном производстве — 5,3% в 1913 году, — как видим, далеко не соответствовала доле её населения среди жителей земного шара — 10,2%. Исключение составляли только нефть (17,8% мировой добычи) и сахар (10,2%).
По производству промышленной продукции на душу населения Россия продолжала находиться на уровне Италии и Испании, уступая во много раз передовым индустриальным державам. И в начале ХХ века Россия оставалась страной со значительным преобладанием сельскохозяйственного производства над промышленным. Стоимость сельскохозяйственных производственных фондов России к 1914 году равнялась 13 089 миллионам рублей, промышленных — 6258, железнодорожных — 6680 и фондов торговли — 4565 миллионам рублей. И хотя очевиден перевес новых форм экономической деятельности, стоимость промышленных фондов империи ещё вдвое уступала народному богатству, накопленному в сельскохозяйственном секторе. И тем не менее уже вполне очевидно, что Россия вступила в фазу перехода к индустриально-аграрному обществу.
Первый промышленный скачок Россия совершила при Петре I. К началу его царствования в стране было 30 мануфактур, к концу — около 200. Однако долгое время царь-реформатор наращивал промышленный потенциал страны исключительно путём создания новых казённых (государственных) предприятий. Уделять внимание развитию частного предпринимательства Пётр стал лишь в конце своего правления, после поездки в 1717 году во Францию. А какова была роль государства в обеспечении промышленного роста в России XIX века?
В немалой степени этот рост был связан с активной политикой государства в экономической сфере. Правительство способствовало, как уже отмечалось, не только железнодорожному строительству, но и созданию тяжёлой индустрии, росту банков и, наконец, протекционистской защите отечественной промышленности, а следовательно, тем самым — развитию индустриального производства. В то же время руководство империи неуклонно и последовательно отстаивало систему государственного контроля и управления экономикой, защищало интересы «первенствующего сословия» империи — дворянства, ограничивало свободу предпринимательства, консервировало архаичные порядки в деревне.
Своё воплощение эта политика обрела в деятельности С. Ю. Витте — крупнейшего государственного деятеля дореволюционной России, министра финансов в 1892—1903 годах. Витте был убеждён, что ускоренное развитие национальной промышленности возможно только за счёт интенсивного использования государственного хозяйства.
«В России, — писал он Николаю II в 1895 году, — по условиям жизни нашей страны потребовалось государственное вмешательство в самые разнообразные стороны общественной жизни, что коренным образом отличает её от Англии, например, где всё предоставлено частному почину и личной предприимчивости и где государство только регулирует частную деятельность…» Американский экономист российского происхождения А. Гершенкрон (1904— 1978) — в духе воззрений Витте — выдвинул концепцию, согласно которой государственное вмешательство сыграло решающую роль в индустриализации царской России.
Наряду с иностранными инвестициями экономическая политика правительства послужила, на его взгляд, компенсирующим фактором и позволила патриархальной империи за короткий исторический срок войти в число относительно развитых индустриальных держав. Стимулирование экономического роста, по Гершенкрону, достигалось (помимо общепротекционистской политики) путём бюджетного перераспределения налоговых средств из аграрного сектора в индустриальный.
И именно политика индустриализации, осуществлявшаяся за счёт средств, выкачиваемых из деревни, привела к революции 1905 года: когда платёжеспособность сельского населения была исчерпана, «терпению крестьянства пришёл конец» Вероятнее всего, Гершенкрон сделал попытку объяснить промышленный взлёт пореформенной России бюджетными механизмами по аналогии с советской экономикой, индустриальный рост которой действительно инициировало бюджетное перераспределение национального дохода. Однако последующие исследования не подтвердили этот тезис.
Государство и в самом деле играло весьма активную роль в экономической жизни предреволюционной России. Но вряд ли можно говорить о «насаждении» им промышленности по каналам перераспределения налоговых средств. Не обнаружен перелив капиталов из аграрного в индустриальный сектор через бюджет. Бюджетная политика позднеимперской России была в этом отношении, по крайней мере, нейтральной. Приоритетными расходными статьями царской империи оставались затраты на оборону страны и административное управление.
Впрочем, та же картина наблюдалась и в экономически развитых европейских странах, где бюджетное финансирование экономического роста как осознанная политика берёт своё начало не ранее мирового кризиса конца 1920-х — начала 1930-х годов. Индустриальный прорыв России на рубеже ХIХ—ХХ веков отнюдь не заслуга правительства, во всяком случае — не только правительства. Государство в дореволюционный период являлось не столько инвестором экономики (за исключением железнодорожного хозяйства, где казённые капиталовложения действительно были велики), сколько получателем дохода от экономического роста.
В историографии даже сложилось обоснованное мнение: российская индустриализация могла бы быть столь же быстрой (или даже более динамичной) и с меньшими издержками для общества, если бы государство играло менее активную роль в проведении индустриализации и положилось бы вместо этого на частную инициативу и свободные рыночные силы.
Экономическая политика Витте (ею сегодня принято восхищаться) усугубила отставание сельского хозяйства и усилила казённый контроль за частнопредпринимательской инициативой. Вплоть до 1917 года в России сохранялась разрешительная система акционерного учредительства, тогда как в странах Западной Европы действовала боле прогрессивная явочная система, не зависящая от чиновничьего «усмотрения». Развитие национальной промышленности неминуемо сталкивалось с узостью внутреннего рынка как следствием стагнации аграрного сектора.
Аграрная реформа П. А. Столыпина — запоздалая реакция правительства на эту диспропорцию. В условиях внутри- и внешнеполитических кризисов начала ХХ века она не смогла решить эту важнейшую для экономического роста страны задачу.
Существует мнение, что успехи хозяйственного развития России конца XIX — начала XX века финансировались в основном за счёт государственной винной монополии (обеспечившей в 1913 году 26% бюджетных доходов) и внешних займов. В то же время очевидно, что тогдашние власти, и прежде всего С. Ю. Витте на посту министра финансов, сумели сделать Россию привлекательной для иностранного капитала. Каково, на ваш взгляд, соотношение этих моментов?
Существенным условием ускорения экономического роста России (помимо политики государства) стали и иностранные капиталовложения, представленные в двух основных формах — займовой и инвестиционной. К 1914 году государственный долг страны выражался суммой 8824,5 миллиона рублей: 7153 миллиона — займы «на общегосударственные потребности», а остальные 1671,5 миллиона — долги по облигациям железнодорожных обществ, гарантированные правительством.
По размерам государственного долга Россия в мировой Табели о рангах шла на втором месте после Франции и на первом — по абсолютным размерам связанных с займами платежей. Платежи в 1913 году составили 424 миллиона рублей (13% расходной части бюджета), являясь второй по объёму статьёй бюджета после военных расходов империи. Средства от прямых заимствований правительства на так называемые общегосударственные потребности шли на покрытие военных расходов, для расчётов по старым займам, для пополнения свободной наличности казначейства и т. п. — цели, далёкие от производительного употребления.
Помимо госзаймов и гарантированных правительством железнодорожных фондов в состав государственного долга России должны быть включены и обязательства государственных ипотечных банков (Дворянского и Крестьянского). Отечественные экономисты той эпохи, остро критикуя политику правительства за долговую зависимость от европейского денежного рынка, упрекали финансовое ведомство «за занимание за границей денег направо и налево, на всяких условиях, лишь бы сводить концы с концами и уравнивать всегда невыгодный для нас расчётный баланс».
Но вместе с тем эксперты признавали, что долговое бремя не угрожает статусу России как великой державы и даже вообще не является слишком тяжёлым по сравнению с другими европейскими странами. Несмотря на шумную кампанию в правой и леворадикальной прессе против растущего «закабаления» России иностранным капиталом, долг внутренний рос опережающим темпом по сравнению с внешним, что говорило о постепенной переориентации займовой политики на внутренние резервы (см. табл. 3).
Долг внутренний за период с 1900 по 1913 год поднялся на 3224 миллиона рублей (или на 83%), тогда как внешний — на 1466 миллионов (или на 36%). В итоге удельный вес внутреннего долга к 1913 году превысил внешнюю задолженность, составив 56,5% против 43,5%, хотя ещё в начале века их соотношение было практически равным. В чём причина? Интенсивное экономическое развитие накануне Первой мировой войны заставило внутренние источники играть решающую роль при формировании государственной задолженности.
На какие цели использовались поступления по государственному долгу? Со времён Витте идеологической основой расширения государственной задолженности являлся тезис о недостатке в России внутренних накоплений. Но, как видно из табл. 4 о структуре внешних и внутренних государственных обязательств по объектам вложения, те немалые внутренние ресурсы, которые стягивались в казну по государственным обязательствам, отвлекались от производительного помещения. Как следует из той же табл. 4, почти 3/4 «общих нужд» империи, то есть расходов, связанных с государственным управлением и целями внешней политики, покрывалось из внутренних накоплений.
Строительство железнодорожной сети, напротив, на 3/4 субсидировалось из внешних займовых источников. Внутренние накопления более производительно использовались в сфере казённого ипотечного кредита (в результате Столыпинской земельной реформы значительных масштабов достигла деятельность обоих казённых банков). В целом можно сказать: внутренний долг накануне мировой войны служил целям финансирования правительства и его ипотечных банков. Внешний же использовался как компенсатор внутренних накоплений, отвлечённых через систему государственного кредита на непроизводительные цели.
Что касается частных заграничных инвестиций, то их привлечение С. Ю. Витте считал основой своей финансовой системы. «Приток иностранных капиталов, — докладывал он Николаю II в 1899 году, — является, по глубокому убеждению министра финансов, единственным способом ускоренного доведения нашей промышленности до такого положения, при котором она будет в состоянии снабжать нашу страну изобильными и дешёвыми продуктами». В акции и облигации российских акционерных компаний к 1913 году было инвестировано 1571 миллион рублей иностранных капиталов, или 18,6% от общего объёма частных инвестиций.
Для адептов политики Витте это соотношение иностранного и отечественного капитала являлось воплощением «золотого моста», по которому в Россию притекали спасительные иностранные инвестиции, для оппонентов — безусловным доказательством угрозы национальной безопасности и потери экономической самостоятельности. Эта двуликость суждений сопровождала иностранные инвестиции в российскую экономику и в последующие времена.
Резюмируя, можно констатировать: иностранный капитал — важный, но отнюдь не определяющий фактор экономического развития страны.
Удовлетворяя назревшие потребности российского народного хозяйства, ориентируясь на внутренний рынок, переплетаясь и сращиваясь с отечественным капиталом, иностранный интегрировался в процесс индустриализации страны. Облегчил продвижение по этому пути и подтолкнул к созданию целого ряда отраслей экономики, например угольнометаллургического района Донбасса.
Первая мировая война разрушила эту финансово-экономическую систему, оказавшуюся довольно хрупкой. С началом военных действий инвестиционный поток из Европы в Россию прервался, а система золотого обращения была ликвидирована во всех воюющих странах. Плата за помощь капиталами и технологиями (ноу-хау) была немалой. И тем не менее, хотя услуги иностранных бизнесменов не были филантропией и щедро оплачивались, экономический эффект оказывался выше.
В конечном счёте эти инвестиции работали на дело индустриализации России. Их направления, отраслевая структура обусловливались внутренними потребностями страны. И ещё. Значение иностранных инвестиций, о решающем вкладе которых в дело экономической модернизации России любит писать западная историография, безусловно, не было определяющим для экономического роста, поскольку отечественный капитал сохранял лидирующие позиции в народнохозяйственной системе страны.
Россия, ещё значительно отстававшая от экономически развитых стран Запада, в канун мировой войны вышла на траекторию здорового экономического роста. Его залогом была экономическая активность вчерашних крепостных, ставших, с одной стороны, крупнейшими фабрикантами и лидерами делового мира, с другой — пополнивших миллионную массу рабочего класса, руками которого создавался индустриальный потенциал страны.
Благодаря их усилиям империя к началу ХХ века вошла в пятёрку индустриально развитых держав тогдашнего мира. Крестьянская реформа 1861 года задала модель развития, а «фактор свободы» стал решающим обстоятельством того, что, по словам американского экономиста П. Грегори, «экономический рост и структурные изменения царской экономики в 1885—1913 годах соответствовали образцу современного экономического роста, который испытали на себе индустриально развитые страны». Разница лишь в том, что, позже других европейских держав вступив на путь индустриального развития, имперская Россия прошла и меньший отрезок этого пути.
Цифры и факты
1. В становлении европейского капитализма ведущее место занимали протестанты, для которых промышленная и финансовая деятельность была формой личного служения Богу. В развитии российской промышленности во многом сходную роль сыграли старообрядцы, но по совершенно иным причинам. Как и протестанты, старообрядцы образовали много разных церквей («согласий»), но все они считали Российскую империю государством Антихриста. Гонимые официальной церковью и царскими властями староверческие общины, стремясь обеспечить себя работой и хоть какими-то средствами к существованию, заводили производства. Но поскольку власти не желали иметь дело с «раскольничьими» общинами, в качестве собственников выступали их доверенные лица. Именно так калужский крестьянин Фёдор Алексеевич Гучков, представитель общины старообрядцев-беспоповцев «федосеевского согласия», сложившейся в подмосковном селе Преображенском, основал шерстоткацкую фабрику. Из числа старообрядцев — непьющих и трудолюбивых — вышли знаменитые династии купцов и промышленников Рябушинских, Третьяковых, Морозовых, Мамонтовых, Кокоревых, Солдатенковых и многих других. Со временем под давлением начальства кое-кто из них сменил веру, примкнув к официальному православию или к так называемой единоверческой церкви, которая, оставаясь формально старообрядческой, пошла на примирение с властью. Их предприятия превратились в полноценные частнособственнические фирмы, но память об их общинном происхождении сохранялась долго. И когда в 1885 году на Морозовской мануфактуре вспыхнула стачка, рабочие не просто выдвигали требования к хозяину, но грозили в случае их невыполнения вообще прогнать его (!): «А ежели не согласишься, то и фабрику Вам не водить».
2. К началу XX века в России эксплуатировалось 39 787 вёрст железных дорог (верста — 1066,8 м): из них 25 198 вёрст принадлежало казне, а 14 589 вёрст — частным обществам. В США общая протяжённость железных дорог в 1900 году составила 309 тысяч километров, достигнув к 1916 году максимальной протяжённости — 409 тысяч километров. Американские железные дороги были тогда занесены в Книгу рекордов Гиннесса. Однако абсолютные цифры показательны лишь при сравнении стран с сопоставимой площадью и населением. По густоте железнодорожной сети, то есть по соотношению длины железной дороги к площади страны, первое место занимала Бельгия, где на каждые 100 квадратных километров приходилось 22 км пути. В Великобритании эта цифра составляла 11,4 км, в Германии и Швейцарии — по 9,5 км, в США — 4 км, а в европейской части России — лишь 0,9 км.
3. Строительство и эксплуатация железных дорог были связаны с большими денежными потоками. А развитой банковской системы в России не существовало. Тогдашние «железнодорожные короли» (Дервиз, Кокорев, Губонин, Блиох, Поляков), не доверяя скороспелым банкирам-частникам и тем более друг другу, предпочитали учреждать собственные, подконтрольные лично им банки. «Благодаря всему этому, — писал Витте, — лица эти имели самое крупное общественное влияние даже на высший класс имущественных лиц».
4. Государственные приоритеты в экономическом развитии страны во многом определяла деятельность государственных банков. И Государственный коммерческий банк, и его преемник — Государственный банк России — кредитовали крупную торговлю и промышленность. Положение изменилось лишь после назначения в 1892 году на пост министра финансов С. Ю. Витте, внесшего изменения в Устав Государственного банка. А Крестьянский поземельный банк, открытый в 1882 году, предпочитал предоставлять кредиты крестьянским общинам и очень неохотно шёл на кредитование частных хозяев. Новый Устав Государственного банка 1894 года закрепил его право выдавать промышленные ссуды. Значительная их часть представляла собой ссуды мелкой и средней промышленности, торговле, крестьянам и ремесленникам. С другой стороны, возросли объёмы кредитования отдельных промышленных предприятий, преимущественно тяжёлой промышленности. Были расширены и объёмы выдач подтоварных ссуд, в основном ссуд под зерно. В конце XIX — начале XX века размер ссуды промышленному предприятию не мог превышать 500 тысяч рублей, а мелкому торговцу — 600 рублей.
5. Тяжёлое машиностроение России началось фактически с Ижорских заводов. В 1710 году на реке Ижоре по приказу князя Меншикова возвели плотину и вододействующую пильную мельницу для распиловки леса, идущего на строительство кораблей. Указ Петра I от 22 мая 1719 года подтолкнул развитие появившихся при ней производств — железных, медных, якорных и молотовых заводов, приписанных к Адмиралтейству. Отсюда и название — Адмиралтейские Ижорские заводы (с момента основания они были государственным предприятием). С середины XIX века Ижорские заводы становятся основным поставщиком брони для российского флота и береговых укреплений. Они осваивают строительство миноносцев: с 1878 по 1900 год было построено 19 миноносцев и 5 тральщиков.
6. Историки выяснили происхождение 400 владельцев промышленных предприятий в Москве в первой половине XIX века. Оказалось, что 58 происходили из купечества, 138 — из крестьян, 157 — из мещан и ремесленников (20 владельцев были дворянами и 58 — иностранцами). Основателями торговых и промышленных заведений чаще становились выходцы из сословия государственных и слившихся с ними так называемых экономических крестьян (бывших монастырских). Видимо, условия для активной хозяйственной деятельности у них были лучше, чем у прежних крепостных.
Материал создан: 23.09.2015
