После скоропостижной смерти императора Александра I на российский престол взошел его младший брат Николай Павлович. Самое начало его правления омрачилось восстанием на Сенатской площади и последовавшими за ним казнями и ссылками. Это наложило мрачный отпечаток на все царствование Николая I. Встревоженный судьбами друзей-декабристов А.С. Пушкин посвятил новому государю знаменитые стансы «В надежде славы и добра гляжу вперед я без боязни». В стихах поэт призывал царя уподобиться Петру I, который «не презирал страны родной — он знал ее предназначенье».
Наверное, Николаю I было не до стихов и не до Пушкина. Он не услышал призыв поэта быть не только неутомимым и твердым, как пращур, но и незлобным. Его царствование (1825—1855) стало самым неудачным за всю историю династии Романовых. Поэтому другой поэт, Ф.И. Тютчев, откликнулся на смерть Николая I такими стихами: Не Богу ты служил и не России. Служил лишь суете своей. И все дела твои, и добрые и злые, — Все было ложь в тебе, все призраки пустые. Ты был не царь, а лицедей. Если же в чем-то этот государь и уподоблялся Петру I, то только в ненависти к старообрядцам. В «просвещенном» XIX веке их также преследовали, как на «темном» рубеже XVII—XVIII веков. Казалось, что правительство Николая I руководствуется по отношению к староверам определениями нижегородского епископа Питирима.
В книге «Пращица», изданной по велению Петра I, этот архиерей пояснял, как власть и официальная Церковь должны относиться к старообрядцам: «Аще в Ветхозаветной Церкви непокорных повелено убивати, кольми паче в новой благодати подобает наказанию и смерти предавати непокоряющихся Восточной Церкви». Питирим считал, что староверы «достойны суть преданы быти к наказанию гражданского суда». Этими определениями столетней давности вольно или невольно руководствовалось чиновничество и синодское духовенство в отношении старообрядцев. После периода относительного спокойствия в царствование Екатерины II, Павла I и Александра I на приверженцев «древлего благочестия» снова обрушились репрессии. Их вдохновителем, «новым Питиримом», стал московский митрополит Филарет. Историк С.М. Соловьев писал о нем: «У этого человека была горячая голова и холодное сердце, что так резко выразилось в его проповедях: искусство необыкновенное, язык несравненный, но холодно, нет ничего, что бы обращалось к сердцу, говорило ему. Такой характер при дарованиях самых блестящих представил в Филарете печальное явление: он явился страшным деспотом, обскурантом и завистником... Талант находил в нем постоянного гонителя. Выдвигал, выводил в люди он постоянно людей посредственных, бездарных, которые пресмыкались у его ног. Это пресмыкание любил он более всего...
Этот человек (святой во мнении московских барынь) позабывал всякое приличие, не знал меры в выражениях своего гнева... Филарет требовал одного — чтобы все клали поклоны ему, и в этом полагал величайшую нравственность»149. Для Филарета священники были такими же «должностными лицами», как чиновники или военнослужащие. Поэтому его особый гнев вызывали «беглые попы», оставившие Синодальную церковь и перешедшие в старообрядчество. Митрополит утверждал: «Мысль позволить должностному лицу безнаказанно дезертировать или скрываться где хочет, есть разрушительная для общественного порядка... По закону беглого священника, как и всякого беглого, следовало бы тотчас поймать и отослать к суду». В 1827 году правительство Николая I приняло два закона, направленных против «беглых попов». Им не дозволялось переезжать с места на место для исполнения треб, а староверам-поповцам вообще запрещалось принимать священнослужителей, переходящих из государственной Церкви. В том же году переход в старообрядчество («совращение в раскол») был объявлен уголовным преступлением.
Так началось новое гонение на благочестивых христиан, сохранивших верность «древлему благочестию». В 1838 году правительство издало бесчеловечный закон, разрешающий насильно присоединять детей «раскольников» к официальной Церкви и отдавать в кантонисты150. Прежде всего, этот закон касался староверов-беспоповцев, браки которых не венчались, а потому считались «незаконным сожитием» и «любодеянием ». Дети, прижитые в таких браках, считались незаконными и даже «сиротами». Писатель Н.С. Лесков в записке «О раскольниках города Риги» рассказывает, как этот закон осуществился в Прибалтике, где издавна существовали многочисленные беспоповские общины. Рижский полицмейстер получил предписание: «Немедленно, но с осторожностью, внезапно и совершенно негласно взять в распоряжение полиции круглых раскольничьих сирот — как мальчиков, так и девочек».
На маленьких старообрядцев начались облавы, и несчастные дети прятались от полиции. Ненастной поздней осенью они укрывались в холодных балаганах на конском рынке, где их находили ночные патрули и доставляли в участки, а оттуда в храмы — для присоединения к Синодальной церкви через миропомазание. Облавы и насильственное присоединение или, как говорили староверы, «примазывание» продолжались до середины XIX века. В 1850 году рижский полицмейстер докладывал начальству о таком случае: квартальный надзиратель вел в храм мальчика- беспоповца Андриана Михеева. Его провожала сестра Марфа, всю дорогу отговаривавшая брата от «примазывания». При этом она говорила: «Хоть и голову тебе отрежут — не поддайся!» Далее, как сообщает полицейский, «она громким плачем возбудила внимание проходящей публики, и несколько человек сопровождали ее к церкви. По прибытии на место Марфа насильно ворвалась в церковь, стала позади своего брата, произнося жалобы.
И, когда священник хотел приступить к обряду присоединения, Андриан сего не дозволил, так что св. миропомазание должно было оставить». Брат и сестра были арестованы. А в 1857 году, уже при императоре Александре II, не менее драматичная история произошла в Дерптском уезде Эстляндии. Граф Сологуб, чиновник особых поручений прибалтийского генерал- губернатора, рассказывал в донесении начальству: «В комнату мою ворвались крестьянин и крестьянка, с воплем и слезами кинулись на пол и начали просить защиты против священника. Сбежавшаяся моя семья не могла утешить почти ослепшую, рыдающую мать, вопиющую, что у нее отнимают детей»152. Выяснилось, что крестьянин Осип Дектянников — беспоповец, но записан в метрической книге Успенской церкви города Дерпта (Тарту). Его дети Иван, Василий и Андрей были крещены в старообрядчестве. Местный священник насильно перекрестил мальчиков. Тотчас же после перекрещивания тринадцатилетний Василий кинулся в реку, чтобы «смыть с себя священную печать дара Духа Святого».
Власти решили отобрать сыновей у Дектянникова и «передать на воспитание православным родственникам или опекунам». Родители вынуждены были прятать детей. Из этой истории Сологуб сделал неутешительный вывод: «Раскольники не имеют пред законом ни наставников, ни молельни, ни жен, ни детей, ни прав, ни обязанностей. Они не возвышены до степени разумного общества, а унижены до степени стада без пастыря». Эти горькие слова как нельзя лучше характеризуют тогдашнее отношение властей к староверам всех согласий. В 1848 году правительство Николая I издает еще один закон, призванный уничтожить главный оплот старообрядчества — купечество. От всех торговцев и промышленников потребовали предоставить удостоверения, что они принадлежат к Синодальной церкви. В противном случае их могли исключить из гильдий и лишить сословных прав, с которыми было связано и освобождение от воинской повинности — 25-летней рекрутчины. Купцам предстояло выбирать: или отречься от веры, или как-то приспосабливаться. В связи с указом были подготовлены списки московских купцов-староверов (более 500 семей).
Некоторые из них, не выдержав давления, заявили о переходе из «раскола» в единоверие. Впрочем, большинство из них вернулось в старообрядчество после тош, как в 1856 году нелепый закон был отменен. Многие вышли из купеческого сословия и записались в мещане, а затем воспользовались неожиданной льготой — для скорейшего заселения основанного в 1848 году городка Ейска (Краснодарский край) староверам было разрешено приписываться к местному купечеству. Так поступили знаменитые Рябушинские, ревностные прихожане храмов Рогожского кладбища. Павел Михайлович Рябушинский ( 1820—1899) на перекладных отправляется за 1400 верст за гильдейским свидетельством для себя, брата и зятя. В Москву он вернулся ейским купцом третьей гильдии и числился таковым до 1858 года. Но власти не ограничились только изданием репрессивных законов. По всей стране разорялись старообрядческие монастыри и храмы, изымались древние книги и иконы.
В начале XX века историк А.С. Пругавин писал о тех временах: «Последствия такого порядка вещей достаточно известны... Запечатанные часовни, разоренные скиты, разогнанные по лицу земли скитники и скитницы — дряхлые, бездомные старики и старухи — постоянные, непрерывные набеги на дома сектантов, обыски, аресты старинных книг и икон, бесконечный ряд процессов со множеством лиц, обвиненных в разных “совращениях”, тюремные заключения за постройку часовни, за отпечатание невиннейшей старинной рукописи, какой-нибудь четьи минеи, лишения прав, ссылки, бесконечные этапные скитания, конвои, кандалы, пожизненные монастырские заточения — вот эти последствия». Обычное для той эпохи описание погрома мы находим в «Соборянах » Лескова. Старгородский протопоп Савелий Туберозов пишет в 1836 году в своей «Демикотоновой книге»: «9-го мая.
На день св. Николая Угодника происходило разрушение Деевской староверческой часовни. Зрелище было страшное, непристойное и поистине возмутительное. А к сему же еще, как назло, железный крест с купольного фонаря сорвался и повис на цепях, а будучи остервененно понуждаем баграми разорителей к падению, упал внезапно и проломил пожарному солдату из жидов голову, отчего тот здесь же и помер. Ох, как мне было тяжко все это видеть. Господи! Да, право, хотя бы жидов-то не посылали, что ли, кресты рвать! Вечером над разоренною молельною собирался народ, и их, и наш церковный, и все вместе много и горестно плакали и, на конец того, начали даже искать объятий и унии. 10-го мая. Были большие со стороны начальства ошибки. Пред полунощью прошел слух, что народ вынес на камень лампаду и начал молиться над разбитою молельной. Все мы собрались и видим, точно, идет моление, и лампада горит в руках у старца и не потухает. Городничий велел тихо подвести пожарные трубы и из них народ окачивать.
Было сие весьма необдуманно и, скажу, даже глупо, ибо народ зажег свечи и пошел по домам, воспевая “мучителя фараона” и крича: “Господь поборает вере мучимой; и ветер свещей не гасит! ” Другие кивали на меня и вопили: “Подай нам нашу Пречистую покровенную Богородицу и поклоняйся своей простоволосой в немецком платье! ” Я только указал городничему, сколь неосторожно было сие его распоряжение о разорении, и срывании крестов, и отобрании иконы»154. Описание погрома — не художественный вымысел Лескова. Именно так были разорены сотни моленных по всей стране, знаменитые монастыри в Стародубье, на Иргизе и Ветке, славная Выговская пустынь в Поморье. Ужас староверов был столь велик, что некоторые из них объявили Николая I антихристом. Часть поповцев, жившая на Урале и духовно окормлявшаяся священниками из монастырей на реке Иргиз, приняла беспоповское учение о наступлении последних времен.
Когда в 1825 году умер отец Архип, последний старообрядческий священник на Урале, а иргизские обители были уничтожены, эти староверы отказались от дальнейшего приема «беглых попов» и фактически превратились в беспоповцев. Богослужение у них стали совершать простые миряне — «старики» или «дьяки». Свои моленные они называли «часовнями», отчего и получили прозвище «часовенных старообрядцев» или «Часовенного согласия». Главнейшим орудием правительственной борьбы со старообрядчеством стало единоверие. С его помощью поповцев и беспоповцев насильно присоединяли к Синодальной церкви. От единоверия пострадали и всероссийские староверческие центры — Преображенское и Рогожское кладбища в Москве. В 1847 году богаделенный дом на знаменитом беспоповском Преображенском кладбище был подчинен гражданским властям. Беспоповцы были обвинены в «немолении за царя» и «противозаконных действиях». Попечитель кладбища, престарелый фабрикант Федор Алексеевич Гучков, глава династии известных предпринимателей, был арестован и сослан в Петрозаводск.
Другой попечитель, купец Константин Егорович Егоров, был выслан в Пензу. В 1853 году в единоверие перешли сыновья Гучкова и «почтенные лица из купечества» - всего 53 прихожанина храмов Преображенского кладбища. По их прошению власти отняли у беспоповцев соборную Успенскую часовню. Здесь в 1854 году митрополитом Филаретом был освящен Никольский придел. В1857 году весь величественный Успенский храм, перестроенный Гучковыми, был освящен как единоверческая церковь. А в 1866 году большая часть Преображенского кладбища со всем находившимся там имуществом была захвачена Синодальной церковью. По благословению Филарета здесь открылся единоверческий Никольский монастырь. Поводом для разгрома Рогожского кладбища послужило появление в России епископов и священников Белокриницкой иерархии. Русские светские и духовные власти не признали законности этой иерархии, д ля них староверческие священнослужители были «самозванцами » и «простыми мужиками». Но борьба с ними на многие годы стала основным занятием духовенства официальной Церкви. В 1853 году в Москву прибыл архиепископ Антоний (Шутов), возглавивший Русскую Старообрядческую Церковь.
А 19 декабря того же года скончался священник Иоанн Ястребов, признавший над собой власть владыки Антония и белокриницкого митрополита Кирилла (Тимофеева). На Рогожском кладбище остался последний «беглый поп» — Петр Русанов. В начале 1854 года группа прихожан-купцов во главе с В. А. Са- пелкиным заявила о переходе в единоверие и обратилась к властям с просьбой об открытии на кладбище прихода Синодальной церкви. Тотчас об этом был составлен рапорт императору. Николай I надписал на нем резолюцию: «Слава Богу, хорошее начало». Этим незамедлительно воспользовался митрополит Филарет. Ренегатам была передана Никольская часовня со всеми находившимися в ней иконами, книгами и облачениями. Единоверцам была отдана и звонница, поскольку колокольный звон был запрещен старообрядцам еще в 1826 году. Высочайшим повелением от 9 августа 1854 года предписывалось принять по Рогожскому кладбищу те же меры, что были установлены для Преображенского богадельного дома.
Больницы и богадельни были переданы в ведение правительства, двенадцать лучших строений отданы единоверцам. Полиция учинила обыск, однако все ценное было заблаговременно перевезено в дома богатых членов Рогожской общины. Несмотря на это в часовнях и кладовых было найдено несколько тысяч священнических и диаконских облачений (фелоней, стихарей, орарей и пр. ). Там же было обнаружено несчетное количество икон. Было найдено 517 рукописных и старопечатных книг, в том числе несколько чрезвычайно замечательных. Наиболее ценные иконы и книга забрали единоверцы. Значительная часть икон была передана в новообрядческие храмы, туда же были переданы подсвечники и лампады. А облачения духовенства по указанию Филарета были сожжены как «бывшие в святотатственном употреблении лишенного священства». В конце 1854 года в единоверие перешел поп Петр Русанов. Власти полагали, что теперь Рогожское кладбище будет окончательно уничтожено, но оно выжило. Для Церкви завершился период «бегствующего священства», и началась эпоха Белокри- ницкой иерархии.
Материал создан: 16.04.2016
