Отрывок из книги в двух частях
Название: «Национализм и национальное воспитание в России»
Автор: профессор Ковалевский Павел Иванович
Год: 1912
Возьмем хотя бы администрацию. Высшие должности занимались преимущественно иностранцами, или инородцами, относившимися к России по меньшей мере презрительно, — а более низшие административный должности занимались хотя и русскими, но либералами, космополитами, с презрением относившимися к «квасному патриотизму»... Официальные сферы выработали «человека» и презрительно относились к «русскому человеку».
Многие русские ездили за границу и почти на всех из них «заграница» влияла пагубно в национальном отношении. Более глупые, видя заграницей культуру, роскошь и удобства, возвращались домой с презрением и омерзением ко всему русскому. Они приезжали домой только за тем, чтобы собрать крохи деньжонок из тех же питекантропов и опять вернуться заграницу. Другие понимали науку и просвещение запада, ценили его, ставили его идеалом для родины, — но к родине и к родному относились или безразлично и безучастно, или с намерением искоренения всего русского и насаждения заграничных начал. Если те и другие люди поступали на службу, т. е, помощниками и исполнителями велении инородных высших административных властей, то едва ли русский национализм мог найти в них своих верных слуг.
Дворянство и общество в большинстве относились к народу сочувственно и благожелательно, — но во всем этом говорило не родное русское чувство, а космополитический либерализм, заставляющий трактовать и стремиться к свободе личности и правам «человека». Интеллигенция — люди, стоящие у науки, литературы, образования — безусловно были на стороне страдающего народа, — безусловно добивались его свободы и человеческого существования.
К тому стремились и западники, и славянофилы, — но те и другие печалились о спасении «человека», а не «русского человека». Разве славянофилы нисколько думали и заботились о России и русских интересах, да и то относительно. Катков, Хомяков, Аксаков, Самарин, Киреевский, Пушкин и др., вот немногие дорогие имена, для которых слова «Россия» и «Русские» были не пустые звуки.
Нужно добавить, что в это время в общество «русское» и «русскую интеллигенцию» уже пробиваются инородцы: поляки, жиды крещеные, армяне, немцы, и ловко стараются воспользоваться общественным либерализмом после Крымской войны в пользу «угнетаемых» поляков, немцев, армян и жидов.
Либеральная бюрократия нисколько не стеснялась давить и угнетать русский народ, — но она была особенно жалостлива к инородцу.
В силу ложного фарисейского либерализма теперь все возопили об угнетении поляков, евреев, финнов, армян и пр. Всем этим инородцам дали простор, дали свободу, приняли в интеллигенцию. Ряды русской интеллигенции пополнились поляками, евреями, армянами и проч. В силу необыкновенной наглости одних и патологической скромности других, вышло так, что инородческий элемент взял верх в интеллигентном слое и открыл бесстыдную ругань на все русское, на все народное. Стало возможным позорить свое родное. А русские интеллигенты или позорно молчали, или подло поддакивали, — это называлось либеральными направлениями. Не то же ли мы видели и теперь в некоторых партиях нанией Думы.
Естественно, что нание правительство, говорит лидер национальной партии П. Н. Балашов, занятое всесторонним оздоровлением русского населения посредством испытания всего русского, мало обращало внимания на окраины, предоставляя им права и преимущества, в большинства случаев, значительно превышающая права коренного населения. Вскоре правительство пошло дальше и решило этих пасынков перевести в «истинных сынов Росси», чтобы они все стали родными сыновьями.
Естественным следствием этого было, то, что либеральная бюрократия, сдобренная значительным числом инородцев, систематически подавляла все национальное и способствовала подъему инородческому в ущерб державной нации.
Вот что говорит об этой эпохе наш националист-публицист М. О. Меньшиков.
«С конца восемнадцатого столетия интеллигенция наша увлечена в общеевропейский революционный поток, в отрицание действительности, коль она есть, в попытке создать что-то новое, совсем не похожее на природу общество. Первым следствием этого революционного движения в России был упадок национального чувства. Вторым следствием революционной проповеди было то, что образованные наши классы отошли от практического труда и погрязли в безбрежной метафизике, в самом деле, усомнившись в древних профессиях, составлявших ткань общества, усомнившись в военном деле, в административном, в церковном, в дворянско-поместном и проч., образованные люди во всякий личный труд свой внесли невольное пренебрежение к нему, нравственное отрицание.
Подтачиваемый со всех сторон древний органический труд, слагавшийся естественно, как вся природа, действительно одряхлел, ткани его, подмененные ненастоящими людьми, ослабели, культурный труд — особенно в форме государственной — упал в своем качестве. Все это расстроило и расслабило натуральное стремление общества и подготовило почву для внедрения инородческого паразитизма.
Эти расслабленные народные проповедники прививали изнеженные и расслабленные чувства, выражали отвращение к народному мужеству, внедряли страх к борьбе. В то время, как эти либералы мечтали о всечеловечестве, о вселенской правде, о вселенском единении, о призвании русского народа всем служить и всем уступать, народ дичал, покинутый без всякого культурного руководства. Буржуазия дичала. Бюрократия обильно разбавленная инородчиной, мертвела. Аристократия втягивалась в либеральное бесстрастие и в полный для своей родины нейтралитет, скорее враждебный, чем сочувственный.
Национализм маниловской Московской школы клонит непременно к самоунижению, к самоопорочению, к низведению племени нашего на степень подстилки для народов, т. е. то, что говорят немцы относительно славян. Мы, русские, почему-то обязаны поражать весь свет своим великодушием, должны, как пеликаны детей, кормить своею кровью всех, — даже не собственных детей. Не кто иной, а мы должны отвоевывать права для чужих народов, — мы обязаны освобождать угнетенных славян, мы же должны награждать их конституциями, — мы же обязаны давать полный доступ в свое тело паразитным племенам и устраивать для них государства в своем государстве.
Состоящее из таких мягкотелых либералов наше правительство и в теории, и на практике держалось взгляда, что государство должно безразлично относиться ко всем национальностям, какие есть в России и отнюдь не отдавать особенного предпочтения — русской. Правительство, как исполнительный орган всего государства, полагало, что оно обязано держать нейтралитет в борьбе мелких инородческих национализмов с народом русским.
Вот та атмосфера, в которой культивировался русский национализм начала царствования Александра II.
Но вот эмансипация совершилась. Крестьяне были освобождены. Миллионы людей получили звание человека и избавлены от рабства. Государство претерпело громадный переворот. Помещики спешили воспользоваться выкупными деньгами и безумно их тратили. Управляющие реализовали припрятанные ими капиталы покупкой опустевших помещичьих имений. Крестьяне, освободившись от вековой опеки, не знали, что с собою делать и как приняться за дело. Они приблизились к человеку, но не стали еще людьми. Это были антропопитеки, — существа, стоящие близко к человеку.
Дело эмансипации не ограничилось освобождением крестьян от крепостной зависимости. Эти существа получили равноправие со всеми людьми. Они стали равными со всеми не только перед Богом, но и перед законом. Все это ставило в необычное положение и крестьянина и в особенно опасливое положение бывших помещиков.
Это «пагубное» направление равноправия перед судом, а еще более пагубное, пробивающееся кое-как, самосознание мужика не могло не возбудить ужаса в душах «благонамеренных» людей.
Освобождение крестьян от крепостной зависимости не могло не отразиться и действительно отразилось на отношении к ней интеллигенции — это самая дорогая и самая важная часть любого общества. Это мыслящая часть общества. Это глава его, мысль его, жизнь его. Сюда относятся: ученые, писатели, журналисты, студенты и т. д. Как самая чуткая, мыслящая и наиболее реагирующая часть, интеллигенция не может не быть национальной.
Наибольшая часть нации, её тело, её главные соки, её труд и кровь — это простой народ. Во всех государствам этой части нации хуже всего живется. Поэтому интеллигенция по своему уму, не может не интересоваться тем, что составляем главную основу жизни нации — её народом, — а по своей порядочности и чистоте она не может не интересоваться народом потому, что это самая страдательная часть нации. В силу этого интеллигенция всегда должна быть национальна. И в большинства так это и бывает.
Так было и у нас, в России. «Мы не станем отрицать того, — говорим проф. Локоть х), что центральной идеей, окрашивавшей мировоззрение русской интеллигенции с самого появления её на общественной сцене, была идея освобождения крестьян, т. е., идея, самым тесным образом связанная с жизнью великого коллектива—многомиллионной массой крестьянства, коему вполне справедливо присваивать более широкий общественный титул — народа. Идея освобождения крестьян давала основное содержите духовному облику русской интеллигенции вплоть до 1861 г. И эта идея покоряла, подчиняла себе интеллигенцию, выходящую не только с низов населения, но и из самых верхов имущей аристократии».
«Эта разночинная интеллигенция, по самому своему социальному характеру и происхождению, не могла не быть демократичной. Получилась картина полного сплошного демократизма всей русской интеллигенции».
С наступлением эмансипации крестьян, положение интеллигенции несколько изменяется. Страдания народа не являются уже столь тяжкими, как прежде. Цепь рабства снята. Народу дана свобода. Национальные качества народа космополитическую интеллигенцию мало интересовали. Русский народ не являлся для интеллигенции острым, жгучим вопросом дня. В силу космополитизма, его стали интересовать вопросы побочные — судьбы человечества. На сцену выходят национальные вопросы поляков, малороссов, евреев. Интеллигенция выбирает своим кумиром свободу человека, — а ловкие инородцы успевают создать в ней симпатии к автономизму и сепаратизму тех именно наций, за завоевание которых её предки проливали море крови.
Космополитизм еще более одолевает интеллигенцию и увлекает ее от нации и своего народа. Космополитическая и совершенно безнациональная бюрократия была еще и того хуже.
Между тем, освобожденный народ стал сознавать себя и понимать свои права.
Являлась великая опасность для государства. Нужно было придумать мудрую, целесообразную и решительную опеку над своевольными крестьянами. Для этого был выпущен на этих, не сумевших еще осмотреться и устроиться людей, целый институт полиции: исправники, становые, окружные, урядники и т. д. и т. д., — напущена была целая туча чиновников, придуманы были особый меры предупреждения и пресечения преступлена и т. п.
В это-то время народились и утвердились особенно известные термины внутренней политики, как «Кузькина мать», «ежовые рукавицы», «Сидорова коза», «Маков цвет», «Страна, куда Макар телят гоняет», «Палестины, где и Макар телят не гонял» и проч.
Между тем, как ни опекали народ, как его ни обезличивали и ни давили, — народ сам по себе способный и даровитый давал много порослей, которые пробирались в средние школы, достигали высших школ и завоевывали себе место на пиру жизни интеллигенции.
Правда, шествие его по жизненному пути давалось ему большим трудом. Вверху, в университете и проч. все было занято, все было наполнено. Там царили разночинцы. Там были остатки интернациональные офранцуженных помещиков, поповичи, купецкие сыновья, инородцы, поляки, немцы, крещеные и некрещеные евреи и т. п. Сюда-то и попал «кухаркин сын».
Близилось время, когда антропопитек превратится в настоящего человека и властно скажет: теперь и я человек, — позвольте и мне воспользоваться моим правом человека и трудами моей плоти и крови, моего пота и моих рук. Это был момент ужасный. Почти 1905 г. Бюрократы купались в холодном поту, в ожидании этого момента. Полиция и чиновники из всех сил выбивались, чтобы подавить и оттеснить этот натиск. Министерство Просвещения не отставало. Кузькина мать постоянно была беспокоима. Макаркины Палестины усердно заселялись, а беспокойству и конца не видно было. Понадобился даже Лорис-Меликов.
Но вот явился император Александр III, и все затихло, все успокоилось. Этот царь всю свою жизнь отдал своей родине и своему народу. Он поднял его просвещение. Позаботился об уменьшены обложения. Обратил внимание на его жизнь и все меры принял к тому, чтобы поднять его благосостояние, просвищете и нравственность. После Императора Петра I и Екатерины II, это быль виднейший царь своего народа, царь национальный. При нем возглас «Россия для русских» громогласно раздался по всей Руси.
И эту мысль он исповедовал не только на словах, но проводил ее и на деле. И многие, многие вздрогнули от этого клича и внутри России и вне её. Невольно у врагов России дрогнуло сердце при мысли, неужели проснулся колосс. Екнуло сердце и у любящих свою родину при мысли: и мы будем жить. Нет, успокойтесь. Колосс не проснулся. Он открыл только один глаз и опять заснул.
Почему такая неудача? Почему Россия не встрепенулась при этом призыве? Почему этот клич даже из уст всесильного и всемогущего монарха не пробудил Илью Муромца? Не пришло время.
Для проявления национального самосознания требуется прежде всего сознание своего личного собственного достоинства, сознание человеческого достоинства. Нужно, чтобы человек прежде сознал, что он человек, и признал в другом человек такого же человека. Уважая самого себя в себе, человек и в другом человеке уважает самого себя, и только уважая другого, он может требовать уважения к себе. Только на этом самосознании и на признании в ближнем человека зиждется долг по отношению к Богу, родине и т. д. Бессознательное богопочитание есть обрядность и идолопоклонство, и только сознательное богопочитание есть молитва.
«Познай самого себя» — это изречение должно быть первым лозунгом каждого образованного человека, — вслед за которым и в тесной связи с ним должен идти второй лозунг: «Познай свою родину» (Стриндберг)
Россия в царствование Императора Александра III состояла из массы темного народа, чиновников и небольшой группы интеллигенции. Масса народа — это были еще рабы. Они родились рабами и воспитывались рабами. Они не только не были осмысленными русскими, но не были еще и людьми. Если у них и просыпалась любовь к родине, то эта любовь была любовь темная, прирожденная, инстинктивная, не освещенная сознанием.
Высшие чиновники государства были преимущественно инородцы, немцы, шведы, поляки и проч. В самом лучшем случае они могли быть патриотами, — но вместе с тем они были националистами, но националистами своего народа, а не русскими, к которым они относились свысока, если не пренебрежительно и презрительно. Были славные русские вельможи, великого ума и беспредельной любви к родине, — но их было мало. Остальные чиновники были людьми в футляре, без нации, обезличенные, что однозначно с рабом, только полуцивилизованным.
Интеллигенция состояла из инородцев, или если и из русских, то, в силу естественной тогда реакции на прежнее рабство, из интернационалистов.
Могли ли эти люди поддерживать идею Александра III?
Неудаче этой идеи Императора-националиста много способствовала и другая причина.
Призыв Императора Александра III пал на каменистую почву и на почву, заросшую терниями и волчицами. Национальная идея до этого времени была систематически и весьма плодотворно вытравливаема трудами в деле воспитания народа графа Д. Толстого, графа Делянова, а главное его бессмертных сотрудников.
Граф Д. Толстой царствовал в 70—80 годах. В то время из слоев низшего народонаселения в просвещенную среду пробивался кухаркин сын. Он успевал пройти Сциллу и Харибду Кузькиной матери и Макаркиных палестин и благополучно добирался до университета. В это же время явился из Женевы инородческий нигилизм. Этот нигилизм нашел необыкновенно плодотворную почву в тогдашнем юношестве. Это был период реакции на вековые устои русской государственности. Нигилизм отрицал Бога, отрицал царя, государство, родину, семью, отца, мать и т. д., — и взамен этого, не давал ничего. Nihil
Если в тогдашней молодежи не было ничего национального, то и лучшее общество тогдашнее не могло послужить национальным примером для молодежи. «Только недавно передовые русские перестали стыдиться говорить между собою по-русски. Я еще хорошо помню время, когда степень образования измерялась свободностью французская изложения мысли», говорит Д. И. Менделеев. Да прошло ли то время совсем и теперь?
И вот граф Толстой, тогда министр народного просвещения, человек бесспорно умный, решил задержать этот умственный разврат и направить нигилистическую пляску в русло человечности и истинного гражданства. Образцами античной Греции и славного Рима он захотел воспитать русское юношество и дать России граждан столь же сильных, столь же мощных и столь же славных, каковы были великие герои Спарты и Рима. Наилучшим способом для этого он признал за благо введете изучения классицизма в его оригинальных произведениях.
Образцами героев Греции и Рима он хотел воспитать в русских юношах — сознание собственного достоинства, уважение к другому человеку, сознание долга, любви и преданности к родине и т. д. Только ли такими соображениями руководствовался граф Толстой — трудно сказать. Многие утверждают, что в основе его начинании лежали гораздо, более низменные поводы и побуждения. Если таковые побуждения, может быть, и были у графа Толстого, то во всяком случае они не были известны всем его сподвижникам, за что говорить имя попечителя московского учебного округа, князя Н. П. Мещерского, который, как мне лично известно, был идеально честного ума и сердца и беспредельной любви, преданности и самопожертвования к родине. Этот человек немедленно вышел в отставку с водворением Делянова в министерстве народного просвещения.
Сподвижники графа Толстого были классики глубоких убеждений, как А. И. Георпевский, Н. А. Любимов и др.
Задумано и сделано. Машина была заведена и пущена в ход. Но машиниста перевели в другое место, а другой машинист, особенно его прислужники, поняли его идею совсем иначе и артистически провели ее в жизнь в своем духе.
Для проведения в жизнь идей Толстого нужно было, чтобы и сами воспитатели в первую голову были примерными греческими и римскими гражданами в России и послужили образцом для юношества, а также, чтобы и лица министерства на деле исповедовали эту мысль. Требовались уменье, терпенье, любовь к родине, любовь к юношеству и безграничная преданность, как в воспитателях, так и в министерстве. Но ничего подобного не было ни в воспитателях, ни в министерстве.
Вместо того, там царил бесстыдный карьеризм, протекционизм и быть может сознательное противодействие национализму, а главное беспардонное и безграничное указание Кузькиной матери, «где раки зимуют» и Макаркиных палестин.
Идею графа Толстого граф Делянов и его присные поняли с другой стороны. Молодёжь пытлива; молодежь увлекающаяся, молодело, беспокойна, бурна и стремительна.
Чтобы ею управлять, нужно иметь терпение, выносливость, правдивость и любовь. А до того ли карьеристам? И вот они классические идеалы и истинный классицизм превратили в школьный или классный классицизм, т. е., в систему, в силу которой совершенно подавлялась человеческая личность, человеческая душа, человеческая инициатива.
Вместо понимания, возведено было в идеал зазубривание, и вместо духа классических героев, — форма классических языков. География, история родины, русская литература были оттеснены на самый задний план, впереди же всего шли латинский и греческий языки.
Довольно будет сказать: гимназисты свободно переводили с латинского на греческий язык и с греческого на латинский и не умели грамотно писать по-русски. Чего же дальше?
Но главная цель была достигнута. Знание и любовь к работе были убиты. Очень-очень крепко была внедрена ненависть ко всему, что имело вид русской власти, русского направления, русской веры. На смену явились неверие, отрицайте, ненависть и презрение ко всему существующему вокруг, — реальный и активный нигилизм н отрицание.
Всякая умственная инициатива была подавлена в корне. Сознание собственного достоинства было в душе глубоко вытравлено. Умственная и душевная нивелировка была наисовершеннейшая, все приведены были в одному знаменателю. Людей не было. Были манекены. Получились бездушные, бессмысленные, тупые подавленные и разбитые люди, годные на одно — беспрекословно подчиняться, подчиняться первому попавшемуся коноводу, но скорее, в силу духа отрицания, коноводу анархисту. Это было Панургово стадо, во главе которого стояли даже не козлы, а бараны и ослы. Школа убила Бога, убила национальность, убила государственность, убила общественность, убила семью, убила человека.
Нелегко далось это графу Делянову. Ирод, царь Иудейский, избил 30000 младенцев мужеского пола, а граф Делянов сделал это сторицею. Стон стоял в России от воплей родителей и просвещаемых и безбожно изгоняемых из школы детей. Поступало в школы 100 мальчиков, а оканчивало 10. Где же остальные давались?
На улице. В кадрах хулиганов. В объятиях революции.
Да где же им и быть. Не получивши образование, без всяких знаний, без диплома, без надежды получить где бы то ни было кусок хлеба, озлобленные, без веры, без национальности... куда им?.. Проклятия остались памятником этому министерству...
На эту-то почву, вспаханную и политую кровью и ненавистью ко всему в Миру — пал призыв Александра III.
Диво ли, что он вызвал малую реакцию?
Но если даже мы оставим в стороне то подавляющее, то обезличивающее, то нивелирующее воздействие школьного классицизма, которое так энергично внедрялось Деляновым в средней школе, то и помимо этого пагубное влияние для государства заключалось в вытравлении в детях всего национального и в созидании из них человека, космополита. Вот почему наши классические, не национальные гимназии готовили не борцов, не людей мощных, а слизняков и слюнтяев, неграмотных, безымянных, воспитанных на мертвых языках и пригодных только для вымирания.
Помимо всех прочих недостатков нашего школьного классицизма, нужно указать и на то, что он не подходил к духу и времени нашего народа. Из нас, русских, хотели сделать греков и римлян. Это тоже, что цыпленка заставить быть утенком и плавать по воде, а утенка превратить в цыпленка. Мы, русские, люди севера, холодной и однообразной природы, которая требует изучения, знания и великого труда. Такова и натура русского. «Приноровиться», приглядеться к делу, обнять его понемногу, упорным трудом — составляет истинный прием реализма, говорить Д. И. Менделеев, — и это дело истинного гражданина русской земли. Недаром между русскими учеными больше всех успели выдвинуться реалисты». Классицизм же ведет к рационализму, порождает эгоизм и карьеризм, «который дали, д-ют и будут давать средние школы классического типа.
Там, где основание народной истории идет прямо от латынян, классическое образование прекрасно отвечает целям государства, но у нас и в наше время, когда надо отвоевать от природы, а не от людей, главные условия роста народного и когда рационалистические попытки и красные слова потеряли во всем свете свой прежний вес, средневековая система образования — сущее зло. Англичане, у которых до сих пор классическое образование довольно распространено, при всех своих достоинствах, все таки в целом обладают многими жестокими и несимпатичными сторонами. Это приписывают обыкновенно характеру народа, а, по мне, это плоды классического образования Англии» (Д. И. Менделеев).
Нужно ли насиловать русскую натуру классицизмом, — натуру, отличающуюся добротою, мягкостью, благодушием и склонностью к самопожертвованию, доказательством чему служить целый ряд войн за освобождение славян?
При всех вышеуказанных условиях, кто же мог в России поддержать высокую идею Александра III?
Теперь, когда Верховная власть 17 октября 1905 г. признала самосознание русского народа настолько установившимся, что призвала граждан к принятии участия в устройстве и управлении государством, сознательный русский национализм должен вспыхнуть в той мере, в какой он и может вспыхнуть в народной массе, начинающей жить сознательной национальной жизнью. Теперь действительно настало время его мощного господства и влияния в течении государственной жизни.
В настоящий момент мы вступаем в младенчески период национального самосознания и сознательного русского национализма.
Как и следовало ожидать, в столь юной гражданской стране, в стране, можно сказать, где гражданственность еще в младенческом состоянии, проявление национального духа выражается несмело, отдельными вспышками, враздробь и недостаточно настойчиво. И это весьма естественно. Русские еще не успели столковаться и сплотиться, — а очень многие из активных общественных деятелей состоять из инородцев, сепаратистов и продажных русских либералов, в интересах коих стоит не содействие развитию народного духа, а противодействие развитию народного духа, а противодействие ему.
Пресса тоже в огромном большинстве инородческая, и всеми способами помогает этому противодействие. Даже между настоящими русскими нашлись предатели и иуды, которые не считают за позор и бесчестье клеймить свою мать — родину. А мы, русские, еще так рабски запуганы, так малодушны, так непривычны высказывать свое личное мнение, что не решаемся достойно и по заслугам оценить и заклеймить деяния и тех и других. Сознавая такую слабость нашего национализма, в этот момент инородцы постарались так поднять свой мелкий инородческий национализм, что открыто заговорили об автономии, сепаратизме и даже разрушении господствующей нации на благо их, инородцев.
Весьма понятны озлобление и даже ярость русских инородцев по отношению к русскому нарождающемуся национализму. Это естественная попытка убить нарождающийся национализм в момент его нарождения, in statu nascendi. Теперь он еще слаб, юн, хил, и теперь его легче подавить и с ним справиться. Горе, если он разовьется. Тогда придется ему подчиниться.
Понятна и наша слабость в момент возникновения национализма. Многие из нас современники, а другие дети рабов или рабовладельцев, а потому у нас нет еще той силы духа, той духовной мощи, той национальной храбрости, какова у настоящих, спокойно развивающихся, граждан.
Отстаивать свою национальность далеко нелегко. Примером тому служат евреи. Тысячелетия они защищают и открыто охраняют себя от всех, — а и им стыдно бывает иногда открыто признаться, что они евреи. И как часто они прячутся за то русское имя, которое они так ненавидят. Из стыда за свою нацию, за свою народность. г. Бродский отказался от своего еврейского имени и принял русское, христианское. Вероятно, ему было чего стыдиться. Но наша нация чиста и безупречна и бесчестно стесняться ее открыто исповедовать, а еще подлее хулить.
Мне мало понятна та душевная низость, то предательство, та подлая бессердечность, с которыми сыны, или, точнее, выродки России позволяют себе грязнить и чернить свою мать, России, самою мерзкою и гнусною клеветою, — или обкрадывать её государственные и народные средства. Единственным объясненьем может быть то, что во все времена были Хамы и Иуды, кадеты и интенданты.
В то время, как наше национальное русское чувство спало и было подавлено, национализм других народностей России вспыхнул с наибольшею силою и стал настолько мощный, что раздались голоса об автономии народностей, населяющих России, о сепаратизме, о воссоздании новых государств на развалинах России. Не рано ли начался дележ?! И не преждевременны ли похороны?
«Русская интеллигенция эпохи до и после освобожденья крестьян, говорить проф. Локоть, с Правом может быть названа не только прогрессивной, но и демократической. И западническое, и славянофильское течения русской интеллигенции — в эпоху 40 — 60 годов в сущности шли по одному общему руслу и их резкое, непримиримое расхождение начинается только после освобождения крестьян, с выступлением «инородческого» вопроса, встретившая такого сильного противоборника в лице бывшего защитника Каткова, резко разделившая достаточно единую до тех пор русскую прогрессивно-демократическую интеллигенции на два уже почти непримиримых течения: космополитически-прогрессивное и национально-консервативное, из которых первое оспаривало для себя исключительную честь считаться демократическим, а второе совершенно напрасно и даже мало основательно стало отказываться от этой чести».
В настоящее время большинство русской интеллигенции не только анационально, но прямо антинационально. Оно порабощено социальным космополитизмом и сепаратизмом, и с этой точки зрения является явным и резким противником и врагом своей нации и своей родины.
Общественная драма русской радикальной интеллигенции усилилась именно с того момента, когда в её мировоззрении стали господствовать принципы и идеалы космополитизма и социализма, как воплощения бесконечно отдаленного будущего социального строя».
«Только национальная интеллигенция, т. е., интеллигенция, проникнутая живым чувством кровной своей связи с данной национальной группой, найдет в себе животворящее ощущение прочной связи с общественным коллективом; только она будет активно и чутко относиться к интересам редкой общественной группы; только она будет иметь действительное право на интеллектуальное и общественное представительство своей группы, только она будет иметь нравственное право на влияние, на видоизменение всего уклада морального и общественного мировоззрения масс того коллектива, с которым она кровью связана. Без национального живого чувства и сознания интеллигенция это — отбросы общественных груши, накипь на них, годная только в качестве механической служебной силы для господствующих групп и отчасти для государства, поскольку государство является подчиненным более сильным, государственным группам».
«Национально-демократическое мировоззрение не может не быть консервативным в государственном смысле: для национальной демократии, как представительницы главным образом мелких и средних масс, политический прогресс страны мыслим только в форме эволюционного процесса, медленно созидательного, но не разрушительного, всегда связанного с тормозом в производительном труде, с уничтожением накопленного труда, накопленной общественной энергии».
«В основе национально-демократической партии — национальное начало». Оно является естественной и могущественной объединяющей силой для общественных груши не только независимо, но даже в известных случаях!» и вопреки социально-экономическим их интересам. Вот почему национальное единство нации — вернейший залог внутренней её сплоченности, вернейший залоге более ровного, эволюционного её политического развития. Ясное национальное самосознание облегчит общественную борьбу группы за её интересы, будет способствовать росту её общественной силы. Особенно необходимо это национальное самосознание для мелко и средне имущих масс буржуазии, которые мы с полным правом можем называть мелкой и средней имущей демократией.
И тот взрыв национализма, который мы в настоящий момент наблюдаем в политическом сознании русских народных масс, который мы, конечно, не можем считать каким-либо искусственным, политическим продуктом, так как он органически вытекает из необходимости политического самосознания и самоопределения общественных групп, уже призываемых к планомерной и закономерной политической жизни, — этот взрыв национализма России как нельзя более убедительно говорить о его необходимости.
Мелко и средне имущественная демократия в России должна быть национальной и она будет национальной, как бы ни шла вразрез с этим даже вся русская интеллигенция. Народные массы, народные демократические группы в конце концов подчинят себе интеллигентные группы и общественно-политическое мировоззрение интеллигенции неизбежно должно будет включить элемент национализма.
Само государство, вернее сама исполнительная государственная машина, неизбежно должна будет, в известные моменты и при известных условиях, становиться национальной не только в смысле отражения нации, как сборного и в национальном отношении целого, но даже и в смысле отражения одной определенной национальности, интересы которой в данный момент получают доминирующее положение».
Когда преобладающая в государстве русская — всех трех ветвей — национальность в критический период зарождения и укрепления нового политического фактора — народного представительства — чувствует и видит самый решительный и жадный натиск других, более сильных экономически и культурно-национальных групп в целях захвата соответственно уже сильных позиций и в этом новом политическом факторе, — тогда коренная, но более слабая культурно, национальная группа не только вправе, но и обязана предъявлять своему правительству, своей государственной власти требование быть национальными, т. е., оберегать политические интересы коренной национальности по крайней мере до тех пор, пока коренная национальность не сплотится политически настолько, чтобы собственными групповыми силами оберегать свои политические интересы от излишне неуступчивых притязаний других национальных групп».
Однако, не пренебрегая помощью государственной власти, коренные национальные группы должны и сами по себе энергично развивать и ускорять свое политическое самосознание и объединение. Они должны организоваться в национальные политические партии. Должны это делать не только крупно имущие верхи национальных групп, но и их демократические массы».
Общественно-политическое мировоззрение национальной демократии проникнуто прежде всего реализмом; оно чуждо всякого общественно-политического утопизма, оно стоить за здоровый консерватизм в социальных устоях, за разумный и твердый порядок в государственной машине, за хозяйственность и строгую отчетность в экономической политике государства, а следовательно, и за нормальное, разнице начал народного представительства и за действительный контроль народного представительства над деятельностью исполнительных органов государственной власти».
«Национально-демократическое мировоззрение, как реалистическое, эволюционное, не мирится с утопическим требованием — «все сразу» и «все, или ничего». Оно считается с реальным соотношением общественных и политических сил; оно борется за интересы демократических групп, не забывая, что в борьбе необходимы взаимные уступки в интересах целого, в интересах конечного, реального, общественного коллектива государства. Национально-демократическое мировоззрение — государственное мировоззрение, — и национально-демократическая партия будет партией государственной, а не разрушительной.
Национально-демократическая партия будет солидарна с теми партиями и группами, которые прежде всего признают и оберегают права коренных национальных групп, создавших силу государства и которые не противятся росту, экономическому, культурному и политическому развитии демократических масс этих групп. Наконец, как партия реалистическая, национально-демократическая партия будет чужда шовинизма и нетерпимости, но в то же время будет крепко стоять за интересы демократии с теми партиями и группами, которые — под каким бы то ни было флагом посягают на них.
Такова, в самых общих чертах, социально-по-литическая конструкция и характеристика той парии, которая должна будет объединить русское хозяйственное крестьянство, вообще — мелкое и среднее землевладение, городской слой мелкой и средней буржуазии, громадное большинство сельского и городского духовенства и, наконец, значительный слой служилой и вольно-профессиональной интеллигенции, в которой живо будет национальное чувство и сознание своей связи с народом» (Проф. Локоть).
Вот последнее слово национализма в нашем славном отечестве.
Современный русский национализм еще слишком юн. Он не в детском, а даже в младенческом возрасти. Ему всего 3—4 года. Но даже ныне он является мощным и требовательным. Является он сильным не потому, что интеллигентная национальная парт была бы сильна.
Нет, она слаба и даже слишком слаба и ничтожна. Силен он потому, что ныне сам русский народ просыпается и заявляет о своих правах. А если доселе русский народ был сильным и мощным, находясь в положении спящего Ильи Муромца, то что можно подумать о мощи, силе и величии России при пробуждении и сознании всего православного народа.
Смотреть оригинал на Яндекс Фотках
Материал создан: 25.12.2015
