От ксенофобии логично перебросить мостик к обещанному нами социологическому мини-этюду о русском фашизме. Сразу укажем, что пользуемся этим девальвированным термином не в расширительно-публицистическом, а в строго научном смысле, трактуя фашизм в духе Роджера Гриффина, как палингенетический популистский ультранационализм. В этой методологической перспективе к фашизму может быть отнесен ряд русских националистических групп 90-х годов XX в., среди которых наиболее крупными были РНЕ Александра Баркашова и НБП Эдуарда Лимонова.
Хотя названия других групп фашистского толка говорят сами за себя: Народно-национальная партия, Народно-социалистическая партия России, Народно-социальная партия, партия «Национальный фронт» и др., ввиду их ничтожного политического значения они известны лишь нескольким знатокам истории фашистского движения в России.
Если квалификация РНЕ как фашистской организации выглядит бесспорной даже для вечно сомневающихся академических исследователей, не говоря уже о широкой публике, то оценка идеологического профиля НБП остается дискуссионной. Существенные элементы левизны в идеологии партии и подчеркнуто контркультурный характер ее практик затрудняли однозначную характеристику НБП. Ряд исследователей вообще склонялся к тому, чтобы классифицировать ее как преимущественно культурное, а не политическое движение или, точнее, движение, которое по известной формуле Вальтера Беньямина, «эстетизировало политику». «Политика как таковая в этом ракурсе превращается в творческое самовыражение значительных личностей…» – так писал о НБП автор оригинальных и глубоких статей о русском национализме. Соглашаясь, в общем, с этой оценкой, мы, тем не менее, склонны полагать, что для массы рядовых участников НБП главным оставалось именно ее политическое измерение, а идеологическое ядро партии в 1990-е гг. было фашистским. Подчеркиваем: именно в 90-е, поскольку с началом нового века партия, точнее, ее часть, сохранившая верность бессменному вождю Лимонову, проделала стремительную трансформацию в либеральном направлении. Покинувшие партию, хотя и остались радикальными националистами, отошли в то же время от крайностей фашизма.
Весьма плодотворным выглядит сравнение НБП и РНЕ как разных типов фашизма, генетически восходивших к различным историческим прообразам. РНЕ сознательно и последовательно копировало стиль и идеологию национал-социализма гитлеровского типа. По словам немецкого ученого, дотошно изыскивающего любые намеки на фашизм в современной России: «РНЕ следует причислять к классу миметических фашизмов. Мировоззрение, программа и внешний вид РНЕ находятся в значительной мере за пределами националистических традиций России и представляют собой очевидное имитирование иностранных фашизмов – прежде всего немецкого нацизма… С этой точки зрения, РНЕ можно в чем-то сравнить с Британским союзом фашистов и национал-социалистов сэра Освальда Мосли. …Оно настолько явно повторяет идеи и стилистику НСДАП и, в меньшей мере, итальянской Национальной фашистской партии и румынской “Железной гвардии”…»
Мало того, что любая копия всегда хуже оригинала, но РНЕ никогда не пробовало имитировать самое важное – политические практики НСДАП. В отличие от изобретательно, настойчиво и самозабвенно шедших к власти германских нацистов, РНЕ не только палец о палец не ударило для массовой политической мобилизации, но и бездарно профукало благоприятную для нее ситуацию середины 1990-х гг., когда наблюдался заметный приток людей в движение. Можно было бы привести целый перечень причин в объяснение этого провала, но достаточно одной, которая кажется нам основополагающей, корневой.
Стоявшие во главе РНЕ люди не были политиками в том смысле, как характеризовал политику Карл Шмитт: глубокая страсть, полностью охватывающая человека, пронизывающая его до экзистенциальных глубин. Можно понять, если бы вожди РНЕ (а заодно и подавляющее большинство националистических лидеров вообще) боролись за власть изо всех своих сил, но им не хватало ресурсов, опыта и умения, им противостояла значительно превосходящая их сила, они ошибались или им не везло. В общем, если бы они старались. Но вот как раз этого не было и в помине: старания и упорства в следовании политическим целям. Куда легче и приятнее было погружаться в алкогольный галлюциноз, интриговать друг против друга и ожидать падения режима под тяжестью собственных преступлений или, того пуще, передачи власти престарелым Ельциным молодому ефрейтору. (Комичное обстоятельство: Баркашов в своей биографии многозначительно подчеркивал, что в рядах Советской Армии он служил ефрейтором, что, кстати, было не так.)
НБП представляло альтернативу РНЕ – но альтернативу не фашизму как таковому, а альтернативу внутри фашизма. (К слову, в середине 90-х годов прошлого века Лимонов не единожды характеризовал Баркашова и РНЕ именно как идеологических единомышленников, а не просто политических попутчиков.) Характерному РНЕ скучно-монументальному стилю и морализации политики НБП противопоставила театрализованный, карнавальный стиль и эстетизацию политики. Хотя содержание политического стиля НБП составили современные контркультурные практики, его генеалогия восходит к профашистскому итальянскому футуризму.
В то время как РНЕ идеологически опиралось на гитлеровскую версию нацизма, идеологическое ядро НБП составило соединение ненацистских форм фашизма (германский национал-большевизм: Мюллер ван ден Брук, Никиш и др.) с левым нацизмом (внутринацистская альтернатива братьев Штрассеров, к которой одно время примыкал даже Геббельс). Насколько можно понять, автором этого «острого блюда» был Александр Дугин, стоявший, наряду с Эдуардом Лимоновым у истоков НБП и разрабатывавший ее идеологическую доктрину. Последняя была выражением его собственных – вполне фашистских (хотя и не гитлеровского образца) взглядов.
В начале – середине 1990-х гг. Дугин не стеснялся открыто выражать свои фашистские симпатии и перестал их публично афишировать лишь к концу прошлого десятилетия, что было связано с его включением в интеллектуально-пропагандистскую обслугу власти. Хотя немецкий исследователь Умланд доказывает, что манифестируемое Дугиным в настоящее время «неоевразийство» представляет собой форму фашизма – «специфически российскую разновидность идеологии еврофашизма», мы сомневаемся, что в его текстах и выступлениях последнего десятилетия можно обнаружить фашистские коннотации. И это не обязательно результат адаптации Дугина к дискурсу мейнстрима. Ведь люди, в конце концов, имеют право на идейную и мировоззренческую эволюцию, причем самого кардинального свойства. Как писал Стендаль, нельзя же быть рабом собственных убеждений!
Еще одним важным отличием НБП была ее политическая эффективность. Безусловный факт, что в начале нового века российская власть воспринимала именно национал-большевиков с их хэппенингами, а не угрюмые марши и римские приветствия фашистов-баркашовцев, как реальную угрозу политической стабильности и наивысший взлет политического экстремизма в стране. В ином случае против активистов НБП не были бы развернуты репрессии, жестокость которых явно превосходила тяжесть содеянных ими поступков. В этом смысле и «посадку» Эдуарда Лимонова можно смело воспринимать как высокую оценку его политических способностей и лидерских качеств. Ведь за последние 20 лет это был единственный известный политик России, арестованный и осужденный по политической статье. И понятно почему: Лимонов не просто был политиком в шмиттовском понимании, он оказался еще умелым организатором, привлекательным для молодежи лидером, да и просто умным человеком.
Попутно отметим, что не считаем Владимира Жириновского и его партию фашистами. Хотя в 1993–1994 гг. в рядах ЛДПР подвизались люди, чьи взгляды можно классифицировать как фашистские, они никогда не делали погоды в ней, не определяли характер партийной идеологии, а их присутствие в партии оказалось кратковременным. В идеологическом плане ЛДПР можно классифицировать как националистическую партию, придерживающуюся последовательно оппортунистической линии поведения.
Вообще-то самое удивительное составляет вовсе не появление фашизма в России – ни у одной страны нет иммунитета от этого явления. Удивительно другое: что в России 90-х годов прошлого века фашизм оказался настолько слаб. Ведь метафора «веймарской России» при всей ее политической спекулятивности, в общем, была релевантна: по ряду важных параметров отечественная ситуация весьма напоминала германскую 20-х годов прошлого века. Тем не менее влиятельное движение фашистского толка, реально претендующее на власть, в России так и не возникло. РНЕ можно было считать влиятельным, лишь руководствуясь русской поговоркой: на безрыбье и рак рыба. Пытаясь держать равнение на НСДАП, РНЕ в итоге оказалось даже хуже, чем плохой копией – неудачной карикатурой на немецкий нацизм.
И если во второй половине прошлого десятилетия в России активно циркулировал миф о русском фашизме, то он был создан электронными СМИ. Уверенно можно утверждать, что частота появления «телекартинки» с фашистами значительно превышала их присутствие в повседневной жизни. Указать на личное знакомство с радикальными русскими националистами могли лишь 5,7 % опрошенных, зато не меньше половины русских слышали о РНЕ. В силу каких причин СМИ занимались подобным мифотворчеством, мы объясняли ранее в этой же главе.
Итак, фашизм и неоевразийство стали главными идеологическими новациями русского национализма 1990-х гг., в то время как главный его водораздел проходил между националистами имперского толка и сторонниками nation-state. Углубляться в более детальный анализ, разрабатывать очередную изощренную идеологическую классификацию русского национализма попросту не имеет смысла, ведь ни одна из его версий не обладала мобилизационной способностью. С этой точки зрения, – а мы настаиваем, что она главенствующая там, где речь идет о политике, – глубоко безразлично, чем отличались друг от друга монархические толки, на сколько групп распалось в итоге РНЕ и какие аргументы использовали русские неоязычники в полемике с православными. Это все равно что изучать отличия одного ноля от другого.
Напомним, что на протяжении 1990-х гг. национализм как политическое течение пользовался устойчивыми симпатиями 10–15 % электората. Эти симпатии канализировались в поддержку ЛДПР Владимира Жириновского и ряда мелких националистических организаций на парламентских выборах, голосование за Александра Лебедя и Геннадия Зюганова на выборах президентских. Размеры националистического электората были достаточны, чтобы провести в парламент одну, максимум – две политические партии, но явно недостаточны, чтобы добиться более масштабного политического результата. В этом смысле главная идеологическая задача русского национализма состояла в том, чтобы выйти за пределы национализма и пойти навстречу базовым социальным интересам общества. Другими словами, чтобы добиться победы (или, по крайней мере, внушительного успеха), националистам надо было перестать быть только националистами, тем более зацикленными на «жидоедстве», монархии или маршировке в черной форме, а стать идеологически гибкими и даже всеядными. Как говорится в Евангелии: стать всем для всех. Задача эта в 1990-е гг. так и не была решена.
Поиски собственной идеологической идентичности и внутринационалистическая полемика (точнее, базарная склока) занимали националистов гораздо больше, чем диалог с русским народом. В последнем случае националисты предлагали обществу приспосабливаться к своим экзотическим и отжившим идеологическим доктринам, но не проявляли желания и умения адаптировать свою идеологию под массовые социальные интересы и запросы. Огрубляя, можно сказать, что им было наплевать, чего хочет русский народ, ведь они лучше знали, что ему нужно. В общем, вся рота шагает не в ногу, один поручик в ногу.
Материал создан: 12.07.2015
