Лекция двадцать первая
1. Плюрализм нового сознания. В недрах диссидентства зрело новое философское сознание, пронизанное мыслью о
- плюрализме,
- разнообразии форм познания и мышления.
2. Диамат и естествознание. Важным звеном в этом процессе стала критика партийного диамата.
Еще В. И. Вернадского (1863-1944), создателя теории ноосферы, удивляла полная оторванность марксистской философии от современного научного знания. Пересмотрев «Диалектику природы» Энгельса, он с недоумением записывает в своем дневнике: «Есть кое-что интересное - но, в общем, в XX в. класть в основу мышления, особенно научного, такую "книгу" - совершенное сумасшествие. Люди закрывают глаза на окружающее и живут в своем мирке.
Сами подрывают свою работу. Впервые стал читать Энгельса "Анти-Дюринг". Тут, несомненно, есть интересное. Но и здесь - старый философ конца XIX в., который получил естественно-историческое образование в 1860-1870 гг. Виден философ и гуманист - но понимания естествознания нет, особенно нет понимания описательного естествознания и конкретных наблюдательных наук о природе» .
Не скрывал Вернадский и своих политических убеждений. В письме к председателю Совнаркома В. М. Молотову (февраль 1932 г.) он откровенно заявлял, что равно не приемлет ни капитализм, ни коммунизм, поскольку они подавляют свободу и не защищают личность. На его взгляд, в будущем установится ноосфера - общество единого цивилизованного человечества. "Соотношение: человечество - ноосфера, нераздельно", - отмечал ученый-биохимик, одновременно подчеркивая, что "переход в ноосферу, вероятно, произойдет в пароксизмах".
В полном объеме Вернадский изложил свое учение о ноосфере в работе «Научная мысль как планетное явление», опубликованное (да и то с большими купюрами) только в 70-х гг. Эта работа мгновенно вошла в идейный арсенал советского диссидентства.
3. Нет философии без борьбы мнений. Значительный вклад в обличение диамата внес профессор А. А. Любищев (1890-1972), крупный специалист в области агробиологии. В своих многочисленных статьях и письмах, которые он неутомимо рассылал в редакции газет и журналов, он категорически высказывался против контроля за наукой со стороны партийных "философских нянь". Для этой роли они не годятся просто в силу своей косности и невежества, утверждал Любищев. «Марксистской философии творческой, живой, - писал ученый, - у нас нет, она полностью разрушена Сталиным, который думал за всех. Сейчас то, что называется философией, - это департамент препон и препятствий, предвиденный Салтыковым-Щедриным, "Центропупс" Маяковского».
Любищев отвергал само разделение философии на материализм и идеализм ("как разобраться, что материализм, что идеализм в философии?"), так как полагал это противоречащим логике познавательного процесса. На деле же имеет место обычная «"неустойчивость", "расплывчатость" философских воззрений, пугающая наших новопроизведенных философов и блюстителей дум». Причина тому -приблизительность, относительность наших знаний.
Разъясняя эту мысль, Любищев отмечал: "Длинный ряд почтенных дисциплин и теорий, принесших огромную пользу науке и казавшихся абсолютно достоверными и точными, потерял свою абсолютную достоверность и сохранил лишь приближенную точность, хотя и вполне достаточную для обычной обстановки". Таковы, к примеру, Евклидова геометрия, подвергнутая пересмотру Лобачевским, космологическая теория Лапласа, механика Ньютона и т. д. Все они сделались так или иначе объектом "ревизии", независимо от их давности, гениальности их создателей и "связи с тем или иным мировоззрением".
Следовательно, различные философские системы не только порождаются общим ходом развития науки, но и запечатлевают в себе ее достижения и недостатки. Это создает соперничество внутри самой философии, которое отнюдь не может рассматриваться исключительно в контексте борьбы материализма и идеализма. Споры в философии нельзя воспринимать с позиций истины и заблуждения. Тогда, в зависимости от обстоятельств, кто-то непременно окажется в "реакционерах". В России, иронизировал Любищев, таковыми объявлены все идеалисты. Но поскольку идеалисты - это Пастер, Эйнштейн, Шредингер, Бор, Веркор, Сартр, Ганди, Неру, У-Ну и прочие, то всякому нормальному ученому не остается ничего другого, как "с радостью" объявить себя "реакционером".
Философские споры, констатировал Любищев, необходимы науке: они делают осмысленным познание мира, задают новые вопросы, обнажают тайны, предлагают версии. Поэтому надо перестать "кичиться нашим превосходством в единстве нашего мировоззрения" и распространить борьбу мнений и свободу критики "также и на философию" . Только так можно вывести ее из той духовной трясины, в которой она оказалась по вине партийной идеологии.
Диссидентство охотно подхватывало эти язвительные формулы, расширяя пространство критики марксизма-ленинизма.
4. Воланд и Бог. Не меньшую озабоченность диссидентства вызывала проблема нравственного оздоровления общества, возрождения религии и духовности.
Эта проблема во многом была инспирирована публикацией романа М. А. Булгакова (1890-1941) «Мастер и Маргарита». Написанный еще в 30-е гг., он впервые появился в журнале «Москва» в 1967 г.
Булгаков, как и Достоевский, считал безверие проявлением дьяволического начала. В его романе Воланд (т. е. дьявол ) с первой встречи с Берлиозом и Иваном Бездомным затевает разговор о Боге. Ему не терпится поскорее убедиться, насколько устойчивы его позиции в советском обществе. Узнав, что Берлиоз - атеист, он тотчас принимается за проверку прочности его убеждений. "Как же быть, -вроде бы недоумевает Воланд, - с доказательствами бытия Божия, коих, как известно, существует пять?" Он подразумевал схоластические аргументы средневекового теолога Фомы Аквинского. Берлиоз на это отвечает, что "в области разума никакого доказательства существования Бога быть не может", и человечество все их давно сдало в архив.
Воланду нравится упрямство собеседника, и он охотно продолжает хитроумную игру. Именно так, говорит он ему, в свое время думал "беспокойный старик" Иммануил Кант, да вот только и ему показалось неуютно без Бога, и он "создал собственное шестое доказательство". Многознающий "иностранец" намекал на то, что немецкий философ в интересах морали сохранил веру. И опять Воланду приятно услышать, как Берлиоз сердито парирует: "Кантовские рассуждения по этому вопросу могут удовлетворить только рабов". С ним полностью согласен и Иван Бездомный: "Взять бы этого Канта, да за такие доказательства на три года в Соловки". Воланд в полном восторге: "Именно, именно". Он теперь знает, что если люди так рьяно отрекаются от Бога, значит, управлять ими будет "кто-то совсем другой", конечно же, он сам - дьявол .
Советскому читателю, привыкшему смотреть на русскую литературу сквозь призму "эзоповского языка", не трудно было угадать подлинное имя "иностранца" - Сталина, тоже, как и Воланд, пришедшего из "ниоткуда". Раз Бога нет, значит есть деспот, равнодушный и жестокий диктатор, попирающий личное человеческое достоинство, превращающий людей в безгласных рабов, покорное и беззащитное стадо. Значит, все дозволено - припоминалось скорбное предупреждение Достоевского.
Булгаков предельно обнажил весь ужас того положения, в какое вовлекла народ дьяволиада большевизма. Но вместе с тем пришло и прозрение: сталинократия есть порождение бездуховности и атеизма, и чем дольше они владеют умами людей, тем неизбежней ее рецидивы.
Читателя шокировала, обжигала болью сцена расправы с Авдием Каллистратовым - молодым человеком, "богоискателем", глубоко уверовавшим в заветы Христа, Евангелия. Случилось это во время санкционированной начальством охоты на сайгаков -степных антилоп с целью обеспечения выполнения областью плана по поставкам мяса. Авдий, случайно вовлеченный в это постыдное дело, становится на пути озверевших "добытчиков", призывая их опомниться, грозя карой Божьей.
Те начинают жестоко избивать его: "Так ты нас, сволочь, Богом решил устрашить, страху на нас нагнать, глаза нам Богом колоть захотел, гад ты этакий! Нас Богом не запугаешь - не на тех нарвался, сука... Думаешь, Сталина нет, так управы на тебя не найдется? Ты, тварь поповская, становись сейчас на колени. Я сейчас твоя власть -отрекись от Бога своего, а иначе конец тебе, сволочь эдакая!" Авдий не удержался на коленях, упал. Его подняли и потребовали: "Отрекись от Бога! Скажи, что Бога нет!" "Есть Бог", - неустрашимо возгласил Авдий. Тогда пьяная, одичавшая банда привязала Авдия к дереву и распяла.
Один советский критик, разбирая достоинства «Плахи», резонно заметил: "Не знаю, долго ли проживет эта книга и что именно от нее останется в памяти культуры. Но сам факт ее появления - останется". - Аннинский Л. Скачка кентавра. Роман Чингиза Айтматова: два прочтения // Дружба народов. № 12. 1986. С. 252.
5. «Пирамида». Обличению дьяволической сущности тоталитаризма и его стяжательско-атеистической идеологии посвятил свой последний роман «Пирамида» и Л. М. Леонов (1899-1994), крупнейший русский писатель XX в., автор таких значительных произведений, как «Барсуки» (1924), «Вор» (1927), «Соть» (1930) и др.
Фабула «Пирамиды» завязана вокруг "адского профессора" Шатаницкого, "нынешнего резидента преисподней на Святой Руси". Все действия дьявола направлены на то, чтобы дискредитировать Бога в глазах людей, показать, что ему нет никакого дела до настрадавшегося человечества.
Одна из самых больших его каверз - это намерение удержать от возвращения на небеса "ангелоида Дымкова" - ангела, принявшего по страстной вере Дуни Лоскутовой человеческое обличье. Шатаницкий старается всячески "оплотнить" его, чтобы тем самым окончательно привязать его к земле. Так он надеется отомстить Богу за собственное падение, а заодно и дать понять его почитателям, кто действительно правит в посюстороннем мире. Действует сатана в образе разных лиц, в том числе Сталина.
Не без "разъяснительной работы" Шатаницкого впадает в ересь и отец Матвей, священник Старо-Федосеевской кладбищенской церкви. Неожиданно для самого себя он "наткнулся вдруг на каверзный и никем дотоле не поднимавшийся вопрос - а, собственно, зачем, в утоленье какой печали Верховному Существу, не знающему наших забот, потребностей и вожделений, понадобились вдруг грешные, дерзкие, скорбные люди и почему никто пока не усомнился в туманном богословском постулате об изначальной любви к своим завтрашним творениям, ибо как можно заранее полюбить еще не родившихся?"
Отец Матвей предположил одно из двух: либо "человечество было изобретено по хозяйственным соображениям, дабы не пропадала даром излучаемая свыше благодать", либо "созданье людей" позволяло творцу "наградить себя своею собственной похвалой", столь вожделенной для всякого мастера .
Как бы там ни было, но по результатам размышлений старофедосеевского священника выходило, что человечество сотворено отнюдь не в видах осуществления божественной провиденции, а чисто случайно, в акте некой божественной игры, оставшейся без влияния на общее бытие мирового строя. Оттого оно предоставлено самому себе, и если кто и интересуется им, то только дьявол, да и то лишь с целью поругания Бога.
В «Пирамиде» показано, как верой побеждается апокалиптическое возвышение дьявола над человечеством. Дуня Лоскутова смогла в самый последний момент, когда, казалось, Шатаницкий уже мог праздновать свое торжество, собрать все силы своего духа и передать их ангелоиду Дымкову, чтобы тот вознесся обратно в "предел Отчий" - царство Добра и Света.
Леонов оставлял человечеству выбор: или слепое пресмыкательство перед "резидентом преисподней" и тогда - разрушение, катастрофа, смерть; или упорное искание Бога и тогда - новое рождение, новая надежда на бессмертие.
Автор «Пирамиды» был исполнен оптимизма, ибо он знал, он верил, что человечество найдет единственно верное решение. России в этих исканиях отводилась особая роль. Леонов тут явно расходился с позицией тех, кто общечеловеческое ставил выше национального.
6. "Деревенская проза". В контексте идеи духовности выдвигалась и проблема народности, сводившая новое сознание на почву истории и традиций.
70-80-е гг. - это время возникновения идеологии национального самобытничества. Во всех союзных и автономных республиках СССР растет протест против политики "русификации", десятилетиями насаждавшейся от имени "старшего брата" тоталитарной системой. Сила этого протеста все более принимала угрожающий характер, и справиться с ней власти уже не могли.
Тем более, что и сам "старший брат" - русский народ - начинал сознавать необходимость перемен, не желая больше оставаться орудием "коммунобольшевистской" интернационализации. В нем также пробуждается потребность в самоидентификации, возрождении национальной культуры.
На волне русского самобытничества поднимаются писатели-"деревенщики": Ф. А. Абрамов (1920-1983), В. П. Астафьев (1924-2002), В. М. Шукшин (1929-1974) и др., создавшие целое направление "антисоциалистического реализма".
Философская сторона "деревенской прозы" заключалась в идее охранения "русскости", "земляной России". Народность толковалась онтологически - как корневое начало вселенскости, космоса. Ни один народ не приходит в мир случайно, но проходит "невидимый и строгий отбор". Оттого каждый из них абсолютно уникален и представляет собой "вклад во всеобщее развитие" . Поэтому недопустимо никакое разрушение "почвы", на которой зиждется национальное бытие.
Для России такой почвой является деревня. Ее разрушение вызвало трагедию русского народа. С этого времени началось "истаяние народной нравственности". В результате "давние черты русского характера - какие добрые потеряны, а какие уязвимые развились - они и сделали нас беззащитными в испытаниях XX в."
О нравственности как первоэлементе национальной жизни напоминало творчество Шукшина. Его ценностные ориентиры окрашены в "деревенские" тона. Он не против города вообще; напротив, признает даже, что именно «в городе додумались до простой гениальной мысли: "Все люди - братья"».
Однако город - "чужой", в нем нет той живительной "закваски", которая заставляет "бродить" национальное самосознание, животворит нравственные предания и заветы. Писатель не видит никакой "исторической необходимости" в том, чтобы из русской жизни исчезла вековечная культура отцов и пращуров.
Шукшину дорого все, что создавалось трудом и умственным подвигом многих и многих поколений русских людей - и правых и левых, и верующих и атеистов.
Это видно даже из того, как он представлял себе схему русской классики: "Патриарх литературы русской - Лев Толстой. Это - Казбек, или что там? - самое высокое. В общем, отец. Пушкин - сын, Лермонтов - внучек, Белинский, Некрасов, Добролюбов, Чернышевский - племянники. Все, что дальше, - воришки, которые залезли в графский сад за яблоками. Их поймали, высекли, и они стали петь в хоре - на клиросе. Достоевский и Чехов -мелкопоместные, достаточно самолюбивые соседи. Были еще: Глеб и Николай Успенские, Решетников, Лесков, Слепцов, Горбунов, Писемский, Писарев - это разночинцы" . Перечень имен отражает разносторонность творческих пристрастий большого художника, и он признается в этом весело, снисходительно: мол, пусть все разные, но зато свои, родня!
7. Единство русской культуры. Не только писатели-деревенщики, но и все диссидентство в целом прекрасно отдавало себе отчет в том, что сила нации, ее духовная стойкость и мирозначение держатся на одном общем стержне, хотя и разделенном на два полюса, - стержне культуры. Один полюс предназначался для нравственности, другой для просвещения; на одном утверждалась вера, на другом - знание. И пока стержень цел, им не грозит разлад и отчуждение. Лишь надломив стержень, можно направить их друг против друга. Но это будет означать разрушение культуры.
Новое сознание, идущее на смену коммунистической идеологии, жаждало духовного синтетизма и правды, мечтая связать воедино расколотую и обезжизненную русскую культуру, пробудить ее к новому и высшему культуротворчеству.
Возможно, это и необходимо для возрождения России!
Материал создан: 01.05.2016
