Имена и названия, которые дает сама История, неоспоримы и не отменяемы. Обратимся тут к опыту Великой Русской революции. Остались навсегда в памяти знаменитые слова: «большевики» и «меньшевики». Ясно, что в самом наименовании первые неоспоримо предпочтительнее вторых. Сколько уж написано, и справедливо, что оба наименования случайны, возникли в связи со второстепенными событиями, сколько бы ни отрицали меньшевики свою кличку, именуя себя на европейский манер «социал‑демократами», все напрасно. Как были «при жизни» меньшевиками, так и остались таковыми в истории, то есть как бы вторичными, даже второстепенными по сравнению с их соперниками большевиками.
То же произошло и с главной партией тогдашней русской буржуазии. Ее деятели уже летом 1905 года выспренно назвали себя Конституционно‑демократической партией. Тяжеловесное это название тут же в народном восприятии сократилось в аббревиатуру «к. д.», а в произношении просто «кадеты» – в ту пору очень распространенное слово, обозначавшее младших воспитанников военных училищ. Так они в истории и прописаны. Ужасно обижались интеллигентные кадетские деятели на такое название, после Февраля 1917 года сами себя нарекли Партией народной свободы, но этого никто и не заметил‑то, тем паче внимания не обратил. И тогда, и ныне в исторических трудах у нас и за границей именуют тех неудавшихся политических западников коротко и просто: «кадеты»…
Русское духовное возрождение, пережившее страшный погром революционеров‑интернационалистов в двадцатых годах, переживало, как можно заключить, два этапа, весьма разнящиеся как хронологически, так (и в особенности) по политическому содержанию. В первый раз оно проводилось сугубо «сверху», при Сталине в конце сороковых начале пятидесятых годов. Это очень интересный исторический сюжет, до сих пор не получивший сколько‑нибудь серьезного научного изучения и, тем паче, осмысления. Рассмотрение вопроса выходит за рамки нашей скромной работы, скажем совсем кратко: Сталин на подъеме послевоенного патриотизма повел широкую кампанию по возрождению государственного российского патриотизма (он именовался, разумеется, советским). Одновременно повелась борьба с космополитизмом (тут слова точно соответствуют смыслу событий). Увы, Сталин не имел тут ни четкого плана, а главное – достойных исполнителей, особенно после внезапной кончины убежденного русского деятеля А. Жданова. По смерти Сталина эта кампания была прекращена тоже «сверху» и глубоких корней в народе не породила. В качестве язвительного анекдота осталось в памяти: «Россия – родина слонов». А многое положительное было затоптано и забыто.
Брежнев не управлял страной, а плыл вместе с ней по течению судеб. В этом, кстати, была его главная положительная сущность. Он не мешал (или не очень мешал) естественному росту природных сил и течений. А уже с начала тридцатых годов в поверженной недавно России отчетливо наметился вектор движения в сторону русского национального самосознания. Более того, по сравнению с дореволюционным уровнем это сознание было сильно обогащено грандиозным опытом Великой Русской революции, имевшей именно всемирный размах и последствия. Так наш русский опыт естественным путем сделался опытом всемирно‑историческим.
В этих благоприятных, по сравнению не только с двадцатыми годами, но даже и с дурацким богоборцем Хрущевым, почти тепличных временах вот с середины шестидесятых дружно, быстро и широко стало развиваться и расти Русское Возрождение. Не исключено, что когда‑нибудь его назовут великим. Да, ибо, как уже теперь видно, всходы те принесли устойчивые плоды. Как истинно серьезное явление, оно шло снизу, от обширного слоя русского образованного сословия. Не вдаваясь в терминологические дебри, можно четко обозначить этот слой как народную интеллигенцию. Русскую.
И вот тогда вдруг по всей Руси Великой взросло и живет по сию пору, падая и поднимаясь, то народное движение из самых его глубин, которое ныне получило уже, наконец, общепринятое название – Русская партия. Что ж, значит, так и станем себя именовать.
А уж как только не называли нас в недавнем прошлом! «Славянофилы», «русофилы», «патриоты» («квасные патриоты»), а вспомнив прошлое – «черносотенцы» или, оглядываясь на Запад, «нацисты». Но самым забавным в этом ряду стало нелепое слово «русисты». Именно так обозвал нас шеф КГБ Ю. Андропов в своей знаменитой записке на Политбюро с убойным названием «Об антисоветской деятельности Иванова А.М. и Семанова C.H.», поданной 28 марта 1981 года. Марк Любомудров печатно возмущался потом; почему это слово с одним «с», ведь так именуют лишь зарубежных специалистов по русской культуре?! Теперь‑то, набравшись сведений из самых разнообразных источников, можно запоздало разъяснить, сославшись на беседу с одним из бывших подчиненных Андропова, что подсказал это слово лубянским грамотеям… один из видных членов Русской партии, давно осведомлявший КГБ. Был он человек образованный и начитанный и обнаружил выражение «русист» в сочинениях одного из крупных русских публицистов начала XX века.
Как бы то ни было, но все эти и иные прозвища не прижились, а в итоге сам наш великий язык стихийно определил: Русская партия. Конечно, никакой «партией» в точном смысле слова мы не были ни в шестидесятых годах, ни позже, ни теперь, но выражение это приживется безусловно надолго. От судьбы не уйдешь, как и от собственного имени, нравится уж оно или нет.
Чаще всего бывает, что дату рождения многих крупных общественных движений очень трудно определить, даже приблизительно. Но есть и примечательные исключения. Например, знаменитая в будущем партия большевиков создалась на скромном русско‑еврейском собрании, названном в истории Вторым съездом РСДРП, дело произошло в июле – августе 1903 года. Так и отмечала большевистская партия свои юбилеи – в подполье и, будучи у власти, так и поминают себя ее нынешние никудышные наследники.
Не знаем, будет ли отмечать свои юбилеи Русская партия, но дата основания тут есть еще более точная – май 1965 года. Именно тогда в журнале «Молодая гвардия», который только еще восходил к своей будущей славе, была опубликована в номере пятом статья со знаковым, как теперь выражаются, заголовком «Берегите святыню нашу!». Каждое событие, большое или самое незначительное, может быть правильно истолковано лишь тогда, когда оно рассматривается в общем историческом контексте своей эпохи. Так и тут.
Слово «святость» и все производные от него были всегда остро враждебны материалистам‑атеистам, а марксизму – в особенности. В двадцатые и начале тридцатых годов за неосторожное употребление этого слова могли и посадить. Перед войной слово это осторожно и постепенно разрешил к употреблению И. В. Сталин. В трагическом 41‑м оно прозвучало в песне, ставшей военным гимном: «Идет война народная, священная война». После войны употребление слова расширилось, не пресекаясь даже при Хрущеве, но смысл имело только гражданский, а отнюдь не духовный, тем паче, не православный. И вот почти через полвека после русофобского переворота слово «святыня» обрело, наконец, свое первоначальное значение, и не в тихой храмовой молитве, а в многотиражном общественно‑политическом издании. Это было не только нечто новое, но и поистине революционное (или контрреволюционное? Но тут опять‑таки все зависит от точки зрения).
Авторами этой статьи (а по сути – обращения и призыва к новому молодому поколению) стали известные и уважаемые деятели старшего поколения – скульптор Сергей Коненков, художник Павел Корин и писатель Леонид Леонов. Все они родились еще в XIX веке и пережили, не изменяя русскому искусству, страшные послереволюционные потрясения, но сохранили ту вековую народную традицию, без которой гибнет всякое человеческое общество. Сохранили и русскую православную традицию. И завещали ее молодежи, восстанавливая разорванную связь времен. Значение этого невозможно переоценить.
Так возникло то духовное начало, которое потом станут называть Русским Возрождением, а из деятелей его составится Русская партия. Явление это уже получило свою периодизацию. Начальный этап – 1965–1970 годы. То было время начальных, порой наивных, а потому и по‑юношески задорных, открытых выступлений. Первыми приметными выступлениями в «Молодой гвардии» стали заметки И. Глазунова и В. Солоухина. Они имели широкий успех, но тут же получили осуждающий отзыв со стороны кругов либеральных. Впрочем, эти яркие публикации носили, так сказать, оборонительный характер: нехорошо, мол, недооценивать русскую культуру и ее памятники. Нехорошо, конечно, а почему это происходило и происходит? Ответ на эти серьезные вопросы и попытались дать молодые публицисты «Молодой гвардии», а это был уже переход в наступление.
На исходе 60‑х в «Молодой» (мы так и называли журнал) появился ряд боевых публикаций, и наиболее известными в том ряду стали статьи М. Лобанова, В. Чалмаева и С. Семанова. О них уже накопилась обширная библиография как у нас, так и за рубежом. Русская партия заявила о себе открыто и громко. И если раньше «Молодую» кусали, так сказать, отдельные литераторы, то на исходе 70‑го последовал уже осудительный приговор высшего идеологического начальства. В сентябре – брюзгливый отзыв от редакции «Литературной газеты», а в декабре – самого главного журнала, «Коммуниста». Этому предшествовало заседание Секретариата ЦК КПСС, которое в тот раз вел сам Л. Брежнев (редко он это делал, обычно – А. Кириленко или М. Суслов). Линию «Молодой гвардии» осудили, но очень мягко, всего лишь за увлечение «стариной». Редактора А. Никонова освободили, но перевели (тоже главным) в старейший журнал «Вокруг света».
Второй этап – годы 1970–1972. Оказалось, что осуждающий глас со Старой площади никак не повлиял на лихих молодогвардейцев, они не только продолжили свое наступление, но и расширили его. Появились крепкие публикации в «Нашем современнике», «Москве», «Огоньке», даже в ряде провинциальных журналов, начали выходить боевые книги в издательстве «Молодая гвардия». Как будто и не снимали Никонова, не сердился теоретический орган ЦК «Коммунист». Русофобскую часть партийного идеологического аппарата это тревожило и даже раздражало. Так появилась известная статья фактического главы отдела пропаганды ЦК А. Яковлева в ноябре 1972 года в «Литературной газете». Там осуждались в привычных идеологических ярлыках почти все деятели молодой еще Русской партии.
Статья эта хорошо известна, не станем обсуждать ее. Скажем только, что Яковлев в своем карьерном нетерпении совершил главную оплошность азартного картежника – допустил перебор. И переиграл сам себя. Его осторожный Брежнев сослал послом в провинциальную Канаду, а русофобское выступление не стало «линией партии», как предполагалось по замыслу.
Получилось, что Яковлев, как ядовитый скорпион, сам себя укусил, однако в либеральном лагере это восприняли совсем иначе: мол, Русская партия имела сочувствующих ей на самом‑самом верху, среди членов Политбюро. Тут следует разобраться.
Ныне стало известно много достоверного из эпохи Брежнева, и не по сплетням, а по самым подлинным документам кремлевских архивов и многим достоверным воспоминаниям осведомленных лиц. И оказалось, как это часто случается в подлинной истории, что многие расхожие суждения той поры оказались несостоятельными. Например, все мы полагали в 70‑х, что сухой и мрачный Суслов есть наш недоброжелатель, а внимание его помощника В. Воронцова к нам есть нечто вроде контрразведки или даже похуже. Теперь выяснилось, что мы ошибались. Михаил Андреевич никаким русским патриотом, разумеется, не был как истинный марксист‑ленинец, но как твердый советский государственник полагал, и разумно, что патриотическое начало необходимо так или иначе поддерживать. Что он и делал.
А вот «железный Шурик», как именовали А. Шелепина, выдвиженца Хрущева, никаким покровителем Русской партии не был, хотя именно это ему приписывала расхожая молва тогдашняя. Более того, ныне точно установлено, что он и его присные русской идее были совершенно чужды, партийные карьеристы, и только. Даже своему наследнику, лихому вождю комсомола в шестидесятых годах С. Павлову, он был совершенно безразличен. Зато Павлов проводил именно русскую линию. Он помогал Никонову в «Молодой гвардии», за что и поплатился.
Павлов, несомненно, был выдающимся русским политическим деятелем, и его жизнеописание еще ждет своего автора.
Сочувствовал Русской партии и Д. Полянский, открыто помогавший отважному И. Шевцову в его трудной литературной судьбе. Крупным и твердым русским государственником был белорусский партизан П. Машеров. Из провинциального Минска он осторожно, однако исключительно твердо помогал русским патриотам в Москве. В Кремле к нему относились настороженно, избрали его в 1966 году кандидатом в Политбюро, да так и остался он в этом половинчатом состоянии почти на 15 лет. Вплоть до странной своей кончины.
Особенно тут следует сказать о Константине Устиновиче Черненко. Кажется, в ту далекую пору в Русской партии к нему относились, судя по внешности: старый, невзрачный, невнятно говорящий… Теперь‑то все выяснилось, образ его высветился совсем иначе. Как второстепенное, заметим, что в брежневском Политбюро он оказался единственным человеком с гуманитарным образованием (Шелепин не в счет, он был там недолго и на дела не влиял). Но главное в ином: он твердо придерживался не только советского, но и русского патриотизма, был враждебен Суслову, но особенно – русофобу Андропову. У слабохарактерного Брежнева он служил как бы противовесом им обоим. Он издалека, осторожно помогал деятелям Русской партии, хотя решающего влияния в Политбюро не имел. А Генсеком стал уже в больном состоянии и полностью взять власть в свои руки так и не успел, умер всего лишь через год.
Учитывая все эти несомненные обстоятельства, следует, тем не менее, признать, что поддержка «сверху» Русской партии была весьма незначительна. Все названные лица были не политическими деятелями, а серыми аппаратчиками, не умели толком даже интриговать (в отличие от Арбатова, Бовина, Иноземцева и прочих), имели весьма слабое представление о международной политической обстановке и месте в ней СССР‑России. Они не могли не проиграть своим замаскированным противникам, и проиграли, что закономерно.
Но характерно, что молодогвардейские патриоты никогда не уповали и даже не надеялись на поддержку сверху. Они действовали как истые партизаны, сами, без приказа выходили «на железку» и подрывали по мере сил и возможностей вражеские составы. Именно в таком наступательном порыве проходил третий этап Русского Возрождения – последние годы семидесятых. Крупные победы перед грядущим разгромом.
Оглядываясь назад, нельзя не поразиться удивительным успехам наших публицистов и литераторов тех лет, а также их размаху и расширению по стране. Успехи эти следует признать тем более впечатляющими, что они сопровождались непрерывными поношениями в печати. И не только от литераторов‑интернационалистов, нет, русских патриотов бранили в «Правде», «Коммунисте», иных партийных изданиях. Никакого значения это все не имело. Как будто и не было никогда в СССР «диктатуры пролетариата» и не стояла у власти партия твердокаменных марксистов‑ленинцев, воспитанных в духе «воинствующего атеизма»! Более того: «демократический Запад» охотно поддакивал партийной печати и тоже осуждал «русских националистов», публикуя «жареные факты», которые в целомудренной советской печати поминать было бы неудобно. И тем не менее; Русская партия наступала, завоевывая все новые рубежи.
Почему же такое стало возможным?
Тут приходится сказать слова, которыми слишком часто злоупотребляли и злоупотребляют: Русскую партию поддерживал народ. Оговоримся уж для исторической достоверности: большинство советского многонационального народа и слыхом не слыхали о книгах, статьях и делах русских патриотов. Так, но знало о том все «образованное сословие», и не только в обеих столицах. Боевые публикации замелькали в ту пору в целом ряде изданий и издательств в провинциальных центрах – Ростове, Саратове, Новосибирске, Иркутске, Петрозаводске, Вологде. Более того, за линией Русской партии внимательно наблюдал средний слой идеологических работников и средний совпартаппарат, ведь журналы выходили тиражами в несколько сот тысяч, а «Комсомольская правда», «Советская Россия» и «Человек и закон» – миллионами. Было что читать! По множеству откликов, которыми мы уже тогда располагали, народ, низовой госпартаппарат, военные и правоохранительные органы весьма сочувствовали призывам к порядку, русским корням и укреплению народной нравственности. Осмотрительное брежневское руководство о том, разумеется, ведало и не могло не учитывать в своей идеологической политике.
И учитывали. Несмотря на печатную брань в адрес русских патриотов, Брежнев, Суслов и Черненко, руководившие и внимательно следившие за идеологией, строго избегали главного воздействия советской эпохи – так называемых «оргвыводов», то есть, проще говоря, снятия и замены руководящих кадров. Попытки таких мер предпринимались партработниками разного уровня, но на самом верху это не встречало поддержки. Так дело могло бы тянуться сколь угодно долго, но резко и неожиданно сыграл тут зловредную роль мрачный, замкнутый и молчаливый шеф Лубянки Андропов.
Теперь русофобские настроения его документально выявлены и описаны, мы тут об этом говорить не станем. Важно напомнить лишь тогдашний политический контекст: через свое доверительное лицо, главного кремлевского лекаря Е. Чазова, отлично был осведомлен Андропов о тяжелом состоянии здоровья руководства Политбюро – Брежнева, Суслова, Кириленко и Черненко. Снедаемый неуемным и тайным честолюбием, он торопил свой час, а некоторые деятели Русской партии уже стали числиться в «кадровом резерве» высоких партийных подразделений. Ясно, что Андропову такое было совсем не на руку, не говоря уже про общее неприятие и русского патриотизма. И он решился на крайние меры, хотя, надо полагать, понимал, что дело это обнажит его истинную суть.
Все спецслужбы всего мира действуют только исподтишка, основной характер их деятельности – провокации, так было всегда, для чего эти органы и создаются. Приклеить к деятелям Русской партии политические обвинения было нельзя, все они искренне и открыто стояли за Советскую власть, в диссиденты не стремились, с иностранцами не якшались, взяток не брали. Андропов применил способ, который с гениальной краткостью выразил Мао Цзэдун: «Огонь по штабам!» В декабре 1980‑го некий мелкий чиновник подал в партийные органы записочку, что недавно слышал, как Ганичев, один космонавт и несколько их друзей, находясь в бане, произнесли, якобы, некие слова о желательности… ну, несколько обновить высшее партийное руководство. Известно, что Ганичев, космонавт и их товарищи спиртным не злоупотребляли и языки не распускали. Нет сомнений, что донос был изготовлен в «Пятке» (5‑е управление КГБ, глава – Ф. Бобков).
Увы, бумага была рассчитана толково. Старцы тогдашнего Политбюро крайне ревниво и раздраженно относились к таким пересудам. Вряд ли до них лично изделие дошло, но в аппарате ЦК (в особенности в отделах пропаганды и культуры) было немало врагов Русской партии. Они и постарались дать делу ход, благо внешне все выглядело обыденно: баня, выпивка, лишние слова. Парторганы такие дела разбирали постоянно и с высказываниями не стеснялись.
Ганичев, как главный редактор центральной многомиллионной газеты, был в номенклатуре самого Политбюро, высшая номенклатурная ступень, поэтому ему объявил о снятии секретарь ЦК по идеологии М. Зимянин. Он объявил Ганичеву об увольнении и переводе на нижестоящий уровень без каких‑либо пояснений. Для всех – и друзей, и недругов – это стало неожиданным и грозным предупреждением.
«Казус белли» с Ганичевым, секретность обвинений против него вызвали естественное смятение в Русской партии. Но партию эту Андропову надо было не только обезглавить, но и разгромить. Так вот и появилась три месяца спустя записка про «антисоветскую деятельность» Семанова, подписанная уже самим главой КГБ. Документ этот следует признать образчиком политического интриганства. По распределению обязанностей в Политбюро именно Генсек Брежнев, выражаясь аппаратным языком, вел КГБ, пристально вникая во все важные их дела (хорошо запомнил, как снимали Хрущева!). Андропов не раз направлял записки по таким серьезным вопросам на имя Генерального, по поводу Сахарова и Солженицына, например. Отметим, то были записки для Генсека и направлялись непосредственно на его имя. В этот раз было иначе.
По незыблемому правилу, существовавшему в аппарате ЦК со сталинских времен, любые документы, от писем трудящихся до докладных членов Политбюро, направлялись исключительно через Общий отдел – знал, что глава Общего отдела Черненко его русофобский выпад сможет как‑то приостановить и загодя предупредить Брежнева. И шеф госбезопасности решился на меру довольно‑таки необычную, его записка была направлена всем членам Политбюро, «веером», как говорится. Больной Брежнев и столь же больной Черненко были поставлены перед фактом, возражений с их стороны не последовало.
А ведь доказательная часть андроповской записки была весьма жидкой, даже неверной, и никакой серьезной проверки не выдерживала! Ну, обвинять нас, истинных сторонников Советской власти, в «антисоветчине» было как‑то странно. Более того: в записке сообщалось членам Политбюро, что зловредные «русисты» привечаются в посольствах США, Италии, ФРГ и Канады. Четверть века миновало с тех пор, все вокруг нас изменилось, но могу поклясться, что ни разу в жизни в тех посольствах не побывал, даже не знаю, где они находятся (кроме американского, конечно).
Но дело было сшито добротно, меня сразу же убрали из журнала «Человек и закон»; выбросили, как тогда выражались, «на улицу». Разумеется, это тоже произвело гнетущее впечатление на наших товарищей. В ту же пору разгромили русское издательство «Современник», пригрозили издательству «Молодая гвардия», стукнули «Наш современник», сняли редактора патриотического журнала «Волга», кое‑кого еще предупредили.
Восставить свои силы Русская партия не смогла вплоть до горбачевской «перестройки». Это пагубно сказалось на всех дальнейших идеологических событиях в стране.
Но это уже – иной рассказ.
Материал создан: 27.11.2015
