Когда на Украине и юге России строились новые оборонительные системы, старые теряли свое значение. Часть служилых казаков, оборонявших их, переселялась на новые места,
Но казачество и пополнялось, вбирая в себя внешние добавки. Одной из них стали стрельцы и пушкари. В дальних гарнизонах петровские реформы их не коснулись, они были нужны, и их не расформировывали. Но и в «регулярство» они не попали. О них как бы вообще забыли, статус стрельца оказался совершенно неопределенным. А для казаков они были вполне «своими». Служили вместе, делили радости и невзгоды, жили сходным бытом. И они смешивались с казаками. Пушкин в XIX в. еще застал на Урале казаков, помнивших о своем стрелецком происхождении. То же самое было в Сибири, на Тереке, в Астрахани. А московских стрельцов Петр сослал в низовья Волги, в Черный Яр и Красный Яр, и их потомки вошли в Волжское Войско. В 1742 г. на Царицынской линии была построена крепость Енотаевск,
Пополнялось казачество не только русскими. Так, в Яицком Войске, по данным переписи 1723 г., из 3164 казаков было 70 татар, 3 ногайца, 49 башкир, 34 калмыка. Причем, например, некоему Даши Булатову, владельцу 200 кибиток, так захотелось стать казаком, что он бросил свое имущество и ушел с семьей в Яицкий городок. В 1724 г. его сын Дендюк Булатов получил от властей грамоту, разрешающую принимать в Яицкое Войско калмыков из его владения, и их количество возросло до 684. При Елизавете правительство принялось заигрывать с калмыцким ханом Дондук-Даши и велело всех калмыков, которые пришли к казакам после 1736 г., вернуть в орду. Но Яицкое Войско заявило, что может выдать только некрещеных. И в улусы были отданы лишь 112, остальные предпочли креститься. А в 1747 г. в Яицкое Войско были зачислены 290 башкир, не пожелавших принять участие в очередном восстании и перешедших к казакам [128]. Были инородцы и в других Войсках. После эвакуации русских войск из Закавказья на Терек бежало много грузин, армян. Некоторые стали казаками, их община возникла в станице Шелковской. А когда на постоянную русскую службу решила перейти большая группа крещеных калмыков, ее поселили возле Чугуева, в 1749 г. объединили со здешней казачьей командой, и был создан
Структуры управления в разных Казачьих Войсках в XVIII в. заметно отличались. На Украине после смерти Данилы Апостола пост гетмана снова был упразднен, Анна Иоанновна восстановила Малороссийскую коллегию. Но однажды в Петербург привезли молодого полтавского казака Алексея Разумовского. Он был певчим в церкви, и его заметили из-за уникального голоса. В него влюбилась царевна Елизавета Петровна. И когда взошла на престол, Разумовский стал графом и морганатическим супругом императрицы. Предприняв поездку на Украину, она благосклонно выслушала желание казаков иметь гетмана и в 1750 г. позволила «избрать» его. Избрание, конечно, было формальным, даже заочным, гетманом стал 22-летний брат Алексея Кирилл Разумовский. Человек добрый, великодушный. Но казачьими делами он занимался мало, да и вообще жил в Петербурге, где заодно стал президентом Академии наук. В гетманской столице, которой в то время был г. Глухов, неограниченно распоряжалась старшина – войсковой судья и обозный. А украинские казачьи полки стали полными «вотчинами» полковников, они даже передавали свои посты по наследству [139].
На Дону войсковые атаманы тоже фактически стали пожизненными, и появились подобия «династий». Сперва правили потомки Фрола Минаева – Максим Фролов, Иван Фролов. С 1738 г. войсковым атаманом был высочайшей грамотой назначен Данила Ефремов. А в 1753 г. он попросил Елизавету уволить его от атаманства по возрасту и передать этот пост сыну Степану. Императрица согласилась, но в знак особой милости повелела сыну оставаться в подчинении отца. По сути, наследственными стали и старшины. Правда, казачья знать не была замкнутой кастой, в ее ряды можно было попасть благодаря личной доблести, заслугам (как выдвинулись Денисовы, Платовы, Кутейниковы, Иловайские и др.). Но когда человек попадал в старшины, его родные получали соответствующие преимущества в службе, у них было больше шансов быть замеченными, получить важное назначение.
При атамане на Дону действовала Войсковая канцелярия – войсковой писарь, войсковой дьяк, 2 войсковых есаула, 2 войсковых комиссара, словесный судья, войсковой расходник, войсковой базарный. Эти должности были выборными. А в станицах по-прежнему ежегодный круг избирал станичного атамана и двух судей: они вместе с атаманом разбирали мелкие тяжбы, проступки, могли наложить штраф, посадить на несколько дней под арест, просто выпороть. С 1740-х гг. в станицах сложился и совет из стариков (не менее 4), их называли «подписными» – они подписывались под станичными документами и при получении приказов начальства, ручаясь, что распоряжение будет выполнено [219].
Яицкое Войско, несмотря на подчинение Военной коллегии и губернаторам, сумело в своей глуши сохранить полное самоуправление. Татищев в 1738 г. писал: «Старшин у них чрезвычайно много… выборы атаманов и старшин производятся из среды не лучших, а наиболее угодных казакам… В круг их приходит множество, где и при слушании указов бесчинства, брани и крики бывают… Поступают по своевольству, не рассуждая, что им полезно или вредно: по обычаю за бездельные дела казнят смертию, а важными пренебрегают…» [102] Впрочем, тут надо учитывать, что критерии оценки «бездельного» и «важного» у Татищева и казаков были разными. Например, угнать табун у кочевников для казаков не было преступлением, поскольку и соседи поступали так же. А вот украсть рубль у товарища было отнюдь не мелочью.
Оренбургское Войско создавалось из разнородных частей и единых войсковых органов управления не имело. Подчинялось Оренбургскому губернатору, а отдельные общины – комендантам крепостей. Но каждая община проводила свои круги, выбирала атаманов. Не имели единого войскового управления и сибирские казаки. Их власти подразделяли на полки и сотни. Подавляющее большинство здешних казаков было из служилых, но и они переняли традицию природных казаков проводить в общинах крепостей круги и выбирать атаманов. Эти атаманы утверждались царской администрацией, но с 1738 г. выборы были запрещены, и атаманов в общины стали назначать, часто из армейских офицеров [19].
В Гребенском Войске, как и в Яицком, удерживалось полное самоуправление. Астраханский губернатор в 1744 г. доносил, что «оные гребенские, хотя и могут из всех казаков за лучших воинов почитаться, только от того, что атаманов погодно переменяют и старших против прочих не имеют, в великом беспорядке находятся». С инспекцией на Терек был послан бригадир Кольцов. Его ужаснуло, что «атаману никакого почтения и страха казаки не имеют». И указом Елизаветы в 1745 г. терское казачество было реформировано. Гребенское Войско сливалось с Терско-Семейным, которое уже отвыкло своевольничать и было подконтрольно властям. Им предписывалось избирать общего атамана, его утверждала Военная коллегия, и он получал очень большие полномочия «под страхом за противные поступки жестокого наказания». Но ничего не получилось. Два Войска были слишком разными по составу, происхождению, даже по вере, гребенцы – старообрядцы, а Терско-Семейное придерживалось нового обряда. Пошло соперничество, склоки за атаманство. Кончилось тем, что правительство поставило в 1752 г. наказным атаманом гребенца Ивана Иванова, а в 1754 г. разделило Войска, вернув прежние порядки. Но хотя атаман у гребенцов снова стал выборным, у них тоже установилась «династия» – от Иванова к сыну, от него к внуку [23, 235].
В казачьей служебной иерархии в XVIII в. произошли изменения, появились новые звания – «войсковой старшина», «хорунжий». Но государственным военным званиям они еще не соответствовали. Армейские чины давались за какие-то заслуги и, например, казачий полковник мог быть поручиком или вообще не иметь армейского офицерства. И сами звания у казаков разных Войск имели не одинаковое значение. У запорожцев «войсковой старшина» означал члена правления всего Коша – войскового писаря, судью, есаула, обозного. И это было выше полковника – в полках существовали полковые старшины (полковой писарь, полковой есаул и т. п.) [57]. А на Дону постоянных полков не было. И полковников тоже. А войсковыми старшинами называли тех, кто раньше командовал полками или занимал другие важные руководящие посты. Когда требовалось сформировать полк, Войсковая канцелярия определяла полковника из числа войсковых старшин. Он получал соответствующий документ, знамя, полковничий пернач, сам собирал казаков по городкам. А вернувшись из похода, сдавал в канцелярию знаки своей власти и из полковника снова становился войсковым старшиной [63].
Со временем менялся и быт казаков. Если в XVII в. земледелия на Дону не было, то в первой половине XVIII в. здешние казаки стали усердными землепашцами. Причем стимул был весьма прозаическим – при Екатерине I, Петре II, Анне Иоанновне жалованья не получали даже генералы. Денег у правительства всегда не хватало, платили лишь тем, кто находился в действующей армии, там уж никуда не денешься. Да и при Елизавете жалованье шло крайне нерегулярно. Вот и приходилось выкручиваться, пользоваться тем, что есть. В связи с развитием земледелия казаки стали жить большими семьями – отец, женатые сыновья, их дети. Это требовалось для полевых работ. Впрочем, и в других отношениях казаки привыкли полагаться не на правительство, а на себя. Отобрал Петр Бахмутские соляные месторождения – донцы нашли другие, на Манычском озере, и выжили степняков из его окрестностей.
Появились и казачьи помещики. Таких масштабных сысков беглых, как при Петре, больше не проводилось, а старшина стала наследственной, с представителями царских властей научилась ладить, и контролировать ее было некому. Те же Фроловы, Ефремовы, Краснощековы привлекали беглых крестьян различными льготами, укрывали, организовывали на пустующих землях хутора. Богатея, стали и прикупать крепостных. Правда, по указу Елизаветы от 1746 г. право владения крепостными оставлялось только за дворянами, но казачья старшина уже имела армейские офицерские чины, что автоматически давало дворянство. Из походов казаки пригоняли трофейный скот и коней, и ширилось скотоводство, коневодство. Каждый городок имел свой станичный табун. А казачьи помещики заводили крупные конские заводы. Скупали из добычи рядовых лучших жеребцов и кобылиц разных пород, вели целенаправленную селекцию, и была выведена знаменитая донская порода. Но и старых промыслов донцы не забывали – в первую очередь рыболовство. Рыбы было много, когда по Дону шла на нерест тарань, «весло в воде стоймя стояло». Ловили в огромных количествах. Украинские чумаки, приезжая на Дон, покупали тарань не на вес, не поштучно, а возами – 10–15 копеек за воз, на глазок нагруженный сушеной рыбой.
В Яицком Войске рыболовство оставалось главным промыслом – здесь земля представляла выжженную целинную степь, обрабатывать ее было тяжело. Рыбные ловли были разные: малое и большое багренье, весенняя и осенняя плавни, рыболовство неводами, аханное, курхайский лов, лов крючками. Заботясь о сохранности природных богатств, для каждого лова были разработаны подробнейшие правила, Войсковой канцелярией определялись места и сроки, для руководства назначались особые атаманы, а нарушителей строго штрафовали. Яицкое Войско поставляло рыбу и икру к императорскому двору. Хлеб же казаки покупали привозной на деньги, вырученные от продажи рыбы. А при создании Оренбургского Войска, чтобы не зависеть от привозных продуктов, казаков заставляли заниматься земледелием. Приказы начальства требовали в обязательном порядке вспахать и засеять хотя бы 2 десятины на семью, а если возделано больше, казаков премировали [219].
На Тереке правительство тоже пыталось сделать казаков землепашцами, однако это не удавалось. Каждому гребенцу выделялось 30 десятин, но еще и в 1772 г. из войсковых 44 333 десятин обрабатывалось 2035. Потому что хорошая земля осталась на правобережье Терека, стала «чужой». А на левобережье плодородной была узкая полоса, дальше начиналась сухая степь. К тому же здешние казаки были постоянно задействованы на службе, и жалованье им все же платили. А развивались в основном виноградарство, огородничество, бахчеводство. Это были более выгодные отрасли, и работы могли осуществляться силами женщин. Важную роль в хозяйстве терцев играли и рыболовство, охота. Выходили на Каспий, ловили в реке, рыбу и икру меняли у чеченцев и кумыков на хлеб. Одной из обязанностей гребенцов по указу сената от 1738 г. было пополнять «дворцовую межанерию фазанами, журавлями, оленями, штейнбоками, кабанами и козами». А при поездках в Петербург за жалованьем казаки везли на продажу лошадей, волчьи и лисьи шкуры, бочонки с рыбой. Вывоз рыбы принял такие размеры, что в 1746 г. был ограничен: на одного казака 50 спинок рыбы и 4 куля икры. Но все равно ежегодно вывозилось более 50 тыс. спинок. Продавали и контрабандой. Кизлярский командант доносил, что горцы «ходят с хлебом для мены не по настоящим дорогам, а по прибрежным, через казачьи огороды» [23].
Но в первую очередь казаки были воинами. Как это ни парадоксально, но даже свое хозяйство они развивали главным образом для того, чтобы иметь возможность служить! Они, как и раньше, осознавали себя воинами Христовыми, и пахали, сеяли, выращивали виноград, рыбачили, чтобы справить оружие, коней, одежду для службы. Казачонка в 3 года сажали на коня, в 5 доверяли ездить самостоятельно, с 7 лет учили стрелять, с 10 – владеть холодным оружием. С 14 (позже с 17) лет юноша считался «малолетком», то есть почти уже полноценным казаком, но младшего возраста, выполнял поручения станичного атамана, служебные обязанности внутри Войска. Женились рано, лет в 17, чтобы успеть произвести потомство, пока муж не уйдет на службу. И в полной мере действовало казачье братство. Бедным подготовить «справу» для службы помогала община – в складчину или за счет станичных сумм. А сирот, чьи отцы погибли в походах, называли «атаманскими детьми», о них заботилась и воспитывала вся станица.
Материал создан: 10.07.2015
