И все же, несмотря на отдельные послабления, несмотря на то, что ни о каком сопротивлении Советской власти больше и речи не было, антиказачья направленность коммунистической политики сохранялась. Казаки оставались людьми «третьего сорта». Их облагали повышенными сельхозналогами. Их не выдвигали на руководящие посты, не принимали в высшие учебные заведения. А на партийную, хозяйственную, педагогическую работу в казачьи районы назначались, как правило, представители «самой революционной нации» и прочие инородцы. В современных источниках гуляет версия, будто казаков до 1936 г. вообще не брали в армию. В целом это неверно. До 1925 г. в Красной Армии были даже части, имевшие названия «казачьих». Но в 1925 г. прошли реформы, отменившие всеобщую воинскую повинность (и ее не было до 1939 г.). А армия состояла из немногих кадровых частей и территориальных – где местные жители обучались на военных сборах. Кадровых казачьих полков не стало, а территориальные в казачьих регионах действительно не создавались. Хотя в принципе-то казаков призывали, они служили. Но у них возникали препятствия при поступлении в училища, при повышениях в должности. Их не брали в авиацию, танковые, технические и другие «элитные» войска.
И любая погромная кампания в СССР в первую очередь прокатывалась по казакам. Допустим, в конце 1920-х по всей стране развернулись очередные антирелигиозные гонения – и уж в казачьих областях они проводились с особым размахом. В Оренбуржье в 1929 г. на Пасху комсомольцы закидывали камнями крестный ход, подожгли одну из станиц, чтобы сорвать праздничную службу. На Кубани под Рождество закрыли вдруг церкви и устроили в них молодежные вечеринки. Директор Старочеркасского музея Эфрон топил печи иконами Воскресенского собора. Начиналось раскулачивание – его тоже нацеливали так, чтобы покрепче ударило по казакам, приравнивали к кулакам не только зажиточных, но и среднего достатка. Само слово «казак» было изгнано из обихода, применялось только к прошлому – в ругательном, оскорбительном тоне. А называть казаком себя было слишком опасно. Это было бы открытым вызовом. И затравленные, затерроризированные люди предпочитали «забыть», что они казаки. Смешаться с иногородними, крестьянами. В 1926 г. прошла всесоюзная перепись населения – и на Северном Кавказе вдруг оказалось 44 % украинцев! Потому что большинство казаков (даже и не украинского происхождения) обозначили себя «украинцами». А те, кто имел родство с горцами, писались осетинами, кабардинцами, адыгами. То же самое происходило в других местах. Так, будущий маршал донской казак Штеменков для поступления в военное училище стал украинцем Штеменко [218]. Многие и без раскулачивания, сами уезжали на промышленные стройки, где никто не знает происхождения. Подделывали документы.
И вдруг… вот в такую пору в журнале «Октябрь» появился «Тихий Дон». Молодого автора Михаила Александровича Шолохова. Он родился внебрачным сыном, по казачьим понятиям, бесправным «нахаленком». Но его мать-казачка была выдана за казака Стефана Кузнецова, который благородно признал ребенка, и Михаил получил статус «сына казачьего». Лишь после смерти Стефана мать смогла обвенчаться с настоящим отцом Шолохова. Юношей Михаил учился в гимназии, воевал с бандами, дослужившись до продкомиссара. Но не пошел по партийно-советской линии. Потому что почувствовал в душе призвание… А «призвание» – это значит… Кто призвал?
В 1922 г. Шолохов едет в Москву. Поступить на рабфак не удалось: он не состоял в комсомоле и не имел «нужных» рекомендаций. Пошел на литературные курсы, которые вели В. Шкловский и О. Брик, но быстро разобрался, что это не творцы, а губители русской культуры. И стал писать сам, зарабатывая на жизнь каменщиком, грузчиком, чернорабочим. С 1923 г. в газетах стали появляться фельетоны, рассказы. И вышли отдельной книжкой «Донские рассказы». Высокую оценку она получила гораздо позже, а сперва ее «не заметили» – обратил внимание лишь казак-писатель Серафимович.
А Шолохов задумал большую вещь – но понял, что в Москве написать ее не сможет. В 1925 г. он вернулся на Дон. Снова жил впроголодь, перебивался грошовыми заработками – и писал. Над ним смеялись, считали, что парень дурью мается. А он был уверен в себе и работал, работал, работал. Причем сперва-то замышлял обычный «революционный» роман под названием «Донщина», начав с корниловского мятежа. Но, углубляясь в тему, общаясь с казаками, стал осознавать – не то. И отбросил все, что успел написать за целый год! Начал с нуля, изменив и название.
Роман, предложенный журналу «Октябрь», столпы тогдашней «культуры» восприняли враждебно, лишь благодаря настойчивости главного редактора Серафимовича две книги в 1928 г. все же увидели свет. И вызвали настоящую бурю среди казаков! Читая роман, выли, рыдали. Это было о них! И не карикатурно, а правдиво, красиво, величественно. Перевернулась и всколыхнулась сама оплеванная и растоптанная душа казачья. Снова расправляли плечи – да ведь мы ж казаки! И этого не стыдиться, а гордиться нужно! Такое произведение попросту не могло появиться на свет, оно было невозможным, нереальным. Однако оно появилось! И это считали чудом.
Но когда в 1929 г. стала публиковаться третья книга, о геноциде и Вешенском восстании, тут уж товарищи «интернационалисты» спохватились. И после трех номеров печатание было прекращено. А Шолохов, хотя в черновике была уже и четвертая книга, засел за «Поднятую целину». Почему? Возможно, кто-то подсказал – напиши, мол, не только о белых, зарекомендуй себя. Но очевиден и другой фактор. По стране катилась коллективизация с очередными бедствиями и репрессиями. И Шолохов спешил показать советское, отнюдь не «контрреволюционное» казачество, чтобы тем самым защитить его. Шла и борьба за «Тихий Дон». К ней Серафимович подключил Горького, но и его оказалось недостаточно.
Вопрос о публикации «Тихого Дона» и «Поднятой целины» в конечном итоге решил сам Сталин [36].
И нельзя не отметить, что Шолохов с первых же шагов литературной славы стал не только «певцом», но и заступником казачества. В 1931 г. как раз была объявлена кампания по созданию Красного Воздушного Флота, но казаков она тщательно обошла стороной. А вскоре после этого Шолохов находился у Горького, и вдруг приехал Сталин. Это была первая личная встреча вождя и писателя. Совсем молодого, «начинающего таланта». Чьи книги, к тому же, пребывали в подвешенном состоянии. И о чем же говорит «начинающий» с главой государства? О своем материальном положении? О личных трудностях? Нет! Спрашивает, почему казаков не берут в авиацию! Дескать, это ж такие лихие бойцы. Но что самое удивительное, и Сталин счел его вправе поставить такой вопрос. Не одернул, не пресек. То есть, прочитав «Тихий Дон», увидел в Шолохове не только хорошего писателя, а нечто большее, особенное. Человека, к которому стоит прислушаться. Подумал и посоветовал завтра позвонить Ворошилову. Разумеется, и сам указания дал – Ворошилов Шолохова принял, и вопрос о службе казаков в авиации был решен. Благодаря Сталину, продолжилась и публикация «Тихого Дона». Мало того, он дал указание об экранизации книги.
Но на казачество уже накатывалась новая страшная беда. Коллективизация шла плохо. Люди не хотели идти в колхозы, да и сами они разваливались. Обобществленный скот подыхал без присмотра. Получая за труд мизерные пайки, колхозники воровали, работали спустя рукава. А назначенные сверху председатели доламывали хозяйства, воруя куда больше рядовых колхозников, осуществляя дурацкие проекты вроде вырубания на Кубани виноградников и выращивания хлопка. Добавился неурожай 1931–1932 гг., планы хлебозаготовок провалились. И «силы неведомые» в советском руководстве решили использовать этот предлог для окончательной ликвидации казачества.
Теперь главный удар пришелся по Кубани. Она в гражданскую войну пострадала меньше других Войск. Не знала геноцида, как Дон, разорения горцами, как Терек. Хотя много народу погибло, но при этом освободились земли. А покупать за свой счет коней и снаряжение, отвлекаться на службу казакам больше не требовалось. И при нэпе Кубань вполне оправилась. Расцвела, разбогатела еще и больше, чем при царской власти [106]. Но затем грянула коллективизация. Эшелоны раскулаченных поехали в ссылки. В 1930 г. с Кубани и Терека в «отдаленные северные районы СССР» было депортировано 50 тыс. казаков. В 1931–1932 гг. из Северо-Кавказского края выселили еще 38 тыс. семей – 172 тыс. человек. 26 тыс. семей депортировали на Урал и за Урал, 12 тыс. семей переселили внутри региона [21]. Казакам, которых раскулачивания не коснулись, тоже пришлось не сладко. Тех, кто не шел в колхозы, разоряли налогами, кто шел – разорялись вместе с колхозами.
А осенью 1932 г. на Кубань был прислан корреспондент «Правды» Ставский, «высветивший» сплошную «контрреволюцию». Дескать, прежняя «белогвардейская Вандея» проводит «организованный саботаж», в станицах живут отсидевшие свой срок белогвардейцы, и «местные власти не предпринимают никаких мер». Вывод делался: «стрелять надо контрреволюционеров-вредителей». В Ростове, центре Северо-Кавказского края, вопли Ставского подхватила краевая газета «Молот»: «Предательство и измена в части сельских коммунистов позволили остаткам казачества, атаманщине и белогвардейшине нанести заметный удар». И тут же начались репрессии. Ростовское ГПУ выслало на Кубань 3 отряда особого назначения (и опять, как в гражданскую, из латышей, мадьяр, китайцев!). Только в одной Тихорецкой было арестовано и расстреляно 600 стариков – причем публично, 3 дня подряд в 12 часов на главную площадь выводили по 200 человек и косили из пулемета. Потом отряды палачей поехали и по другим станицам. Развернулась партийная чистка – по Северному Кавказу было исключено из партии 26 тыс. человек, 45 % сельских коммунистов. Многих из них тут же отправляли в ссылки. Для руководства операциями из Москвы прибыли в Ростов Каганович и Ягода (Иегуди).
Но даже не расправы, не ссылки оказались самой жуткой мерой. 4 ноября Северо-Кавказский крайком принял постановление: за срыв хлебозаготовок занести на «черную доску» станицы Новорождественскую, Медведовскую, Темиргоевскую. «Позорно провалившими хлебозаготовки» объявлялись и Невинномысский, Славянский, Усть-Лабинский, Кущевский, Брюховецкий, Павловский, Кропоткинский, Новоалександровский, Лабинский районы. Из них предписывалось вывезти все товары, закрыть лавки, досрочно взыскать все долги. Но хотя «позорно провалившими» признали часть районов – а те же самые меры были распространены и на все другие районы Кубани! И на Дон тоже!
Любая торговля прекращалась, пошли повальные обыски для «отобрания запасов хлеба у населения». Выгребали не только излишки, а все, подчистую. Если находили спрятанное, еще и штрафовали. А если не находили, и если людям нечем было платить штрафы, вымогали продовольствие и деньги угрозами, пытками. Били, сажали на раскаленные печи, запирали в холодных амбарах. За несдачу заготовок, за неуплату штрафов конфисковывали дома, выгоняя семьи со стариками и младенцами зимой на мороз. Некоторые кубанские станицы взбунтовались – так это же и требовалось для доказательства «контрреволюционности»! Их уничтожали карательными войсками. Красноармейцев и командиров, которые отказывались участвовать в кровавых акциях, расстреливали самих, иногда целыми подразделениями.
А те, кто не восстал, стали вымирать от голода. Очевидец на Кубани писал: «Смертность такая в каждом городе, что хоронят не только без гробов (досок нет), а просто вырыта огромная яма, куда свозят опухших от голодной смерти и зарывают; это в городе, а в станицах сплошной ужас: там трупы лежат в хатах, пока смердящий воздух не привлечет, наконец, чьего-либо внимания». Питались пойманными сусликами, мололи на «хлеб» рыбьи кости, дошло и до людоедства. Добавилась чума… Организованный искусственно «голодомор», как его назвали, охватил Кубань, Дон, Украину и унес 5–7 млн. жизней [106].
Но на Дону раздался голос Шолохова! 4 и 16 апреля 1933 г. он отправил два письма лично Сталину. Рассказывал о голоде, о методах, которыми ведется кампания по выколачиванию продовольствия, о страшных злоупотреблениях краевого руководства, просил экстренной помощи. И Сталин откликнулся немедленно. Запросил (не у властей, а у Шолохова!) размеры требуемой помощи. Во второй «молнии» от 22 апреля попенял: «Надо было прислать ответ не письмом, а телеграммой, получилась потеря времени». Был направлен хлеб Вешенскому и Верхне-Донскому районам, многим это спасло жизнь. Правда, в письме от 6 мая Сталин указал и на то, что «уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили «итальянку» (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную Армию – без хлеба… по сути дела вели «тихую» войну с Советской властью». Но оговорился – «конечно, это обстоятельство ни в коей мере не может оправдывать тех безобразий, которые были допущены, как уверяете Вы, нашими работниками. И виновные в этих безобразиях должны понести должное наказание» [125].
Шолохов писал Сталину только о том, что видел сам, о своем и соседнем районах. Однако обличил в качестве виновных руководство Северо-Кавказского крайкома партии, назвав его в статье для «Правды» «врагами народа» за то, «что под предлогом борьбы с саботажем… лишили колхозников хлеба». А тому же крайкому подчинялись и Кубань, Ставрополье. Факты, изложенные Шолоховым, легли в основу постановления ЦК «О перегибах». И кампания по уничтожению казачества стала сворачиваться. Как бы «сама собой», исподволь. Снова вдруг открылись лавки, появились продукты… В 1934 г. Северо-Кавказский край был расформирован, казачьи станицы левобережья Терека вошли в Ставропольский (Орджоникидзевский) край.
А в 1936 г. последовала полная «реабилитация» казачества. Официальная версия – 15 марта казаки Дона, Кубани и Терека обратились к Сталину с письмом о желании служить Советской власти, а уже 23 апреля приказом наркома Ворошилова ряд кавалерийских дивизий стали казачьими. Это, конечно, только внешняя «вывеска» – ну неужели донцы, кубанцы и терцы смогли бы по своей инициативе даже просто собраться для выработки письма? Существует и неофициальная версия – СССР заключил союз с Францией, и, побывав на наших маневрах, французские генералы высказали мнение, что у русских нет такой конницы, какой была казачья. Вот, мол, и отреагировало советское руководство. Но и это не более чем анекдот.
Правда гораздо проще, но и глубже. За многоголосыми разоблачениями «репрессий 37-го» оказалось скрыто важнейшее явление: с середины 1930-х Сталин совершил резкий поворот всей советской политики. Если в начале 1930-х, разгромив троцкистов, он, по сути, продолжил их «революционную» линию, то потом вдруг стал перестраивать государство на основах российской державности! Известна и причина такой перемены, хотя ее тоже постарались скрыть. В ходе процессов над троцкистами вскрылись их связи с зарубежными масонскими кругами. Обнаружились факты, как эти круги через своих эмиссаров в коммунистической партии инициировали и поддерживали революцию, направляли ее в выгодное для себя русло разрушения России. И Сталин, когда до него дошла такая информация, стал переосмысливать действительность и менять политический курс.
Факты говорят сами за себя. Судите сами: в 1931 г. взрывается храм Христа Спасителя, а в 1933 г. Политбюро запрещает уничтожение 500 церквей, намеченных к сносу (в т. ч. храма Василия Блаженного). В 1929 г. посадили весь цвет российских историков – в 1936 г. их выпустили. И вместо школьного учебника истории Покровского, оплевывавшего все прошлое до 1917 г., ввели учебник Шестакова, восстановивший преемственность между Россией и СССР. Появляются фильмы о Петре I, Александре Невском, Иване Грозном. В это же время Сталин разогнал РАПП, и в советскую культуру вернулись «изгнанные» из нее Пушкин, Лермонтов, Лев Толстой, Достоевский. В 1935 г. вводятся маршальские и офицерские звания, в 1940 г. генеральские. В 1936 г. Сталин прекращает финансирование Коминтерна.
А 11 ноября 1939 г. Политбюро принимает постановление «Вопросы религии»: «…Указание товарища Ульянова (Ленина) от 1 мая 1919 г. № 13666-2 «О борьбе с попами и религией»… и все соответствующие инструкции ВЧК – ОГПУ – НКВД, касающиеся служителей русской православной церкви и православно верующих – отменить». Запрещались аресты священнослужителей, преследования верующих. НКВД предписывалось «произвести ревизию осужденных и арестованных граждан по делам, связанным с богослужительской деятельностью» и освободить «осужденных по указанным мотивам» [49]. Пост патриарха Московского и всея Руси был восстановлен в 1943 г., но сам патриархат возродился еще до войны! Митрополит Сергий уже был местоблюстителем патриаршего престола, в Москве действовал аппарат патриархии [82, 146].
В рамках всех этих преобразований, а отнюдь не французской критики, возрождалось и казачество. И ведь это знаменательно, возрождалось вместе с российской державностью и Православной Церковью! А изменил отношение Сталина к казачеству Шолохов. Конечно новые казачьи дивизии отличались от прежних. Служили не с собственными конями и вооружением, на общих основаниях Красной Армии, с общеармейскими званиями. С комсоставом, в большинстве неказачьим. Впрочем, тут дело зависело не от происхождения, а персонально от человека. Были такие, что оказывались чуждыми для казаков (да, наверное, и для солдат были чуждыми). Но разве повернется у кого-нибудь язык назвать «не настоящими» казаками белоруса Доватора? Бывшего гусара Белова?
Ну а что касается репрессий 1936–1939 гг., то и здесь закономерность прослеживается. Разве и впрямь не были врагами русского народа бухарины, якиры, тухачевские, петровские? Нет, оправдывать репрессии не берусь. Уж слишком много невиновных захватила машина террора вместе с пакостью. И опять Шолохов вступался за пострадавших. И все, за кого он ходатайствовал, были освобождены! Да ведь и его самого уничтожить пытались. Донос от Союза писателей состряпал все тот же Ставский. Ростовское НКВД в 1938 г. открыло дело «О контрреволюционной деятельности писателя Шолохова». Но и в НКВД нашлись его почитатели! Рискуя жизнью, предупредили его. Он приехал в Москву, был принят Сталиным – и у ненавистников сразу глотки заткнулись… Подчеркнем, Сталин никому из писателей, даже с мировыми именами, не дозволял лезть в политику. Жестко давал понять, что их это не касается. Шолохов был единственным исключением. Что еще раз показывает, Сталин видел в нем нечто большее, чем писателя. Правда, и писатель писателю рознь. Большинство-то литераторов роилось в Москве, поближе к «кормушке», грызлось за подачки, премии, должности. Шолохов в этот клубок не лез никогда. Он не мог работать вне казачьей среды, родной природы, станицы.
Но и станица при нем расцвела! В 1937 г. в Вешенской было 2 школы, техникум, больница, кино, молодежный театр, водопровод, электростанция… А гонорары Шолохова были еще не такими, чтобы обеспечивать все это. Конечно, станица стала «показательной», ей в первую очередь выделяли средства, технику. Но главным было другое – она оказалась защищенной. Ведь сама по себе колхозная система вовсе не являлась злом для казаков, они традиционно не стремились к частному землевладению! Иное дело, что колхозы становились подобием лагерей принудительного труда почти без оплаты, разорялись произволом и самодурством начальников всех рангов. И Шолохов, оградив земляков от этого, видимо, как раз и хотел создать образцовую станицу – показать, на что способны казаки, если их не давят и не мешают. Они и показали, в короткий срок добившись завидного благосостояния. И сам Шолохов не отделял себя от станичников. В станице были хлеборобы, агрономы, школьники, милиционеры – и писатель. Каждый делал свое дело, и все вместе жили общей жизнью…
Материал создан: 10.07.2015
