Собиралося сорок калек со калекою,
А сам-то атаман Фома сударь Иванович,
А собиралися калеки на зеленый луг,
А садились калеки во единый круг,
Думали они думушку-ту добрую.
А советы советуют хорошие,
А итти оны ко городу Еросблиму,
Ко святой святыне помолитися,
Господнему гробу приложитися.
А оны положили заповедь великую:
— А кто обворуется и кто облядуется,
Того бить клюхамы каличьима,
Тянуть язык вон со теменем,
И копать очи ясные косицамы,
А копать того во сыру землю по белым грудям,
И пошли они,— котомочки бархатны,
Из чернаго бархата заморскаго,
И повышили красным золотом,
И повысадили скатным жемчугом;
У котомочек лямочки семи шелков;
На ножках сапожки турец-сафьян,
А не простого сафьяну заморскаго;
На головушках шляпы земли греческой,
А клюшья у калек-тых рыбья кость,
И взяли они-ко по камешку Антавенту,
А окоро калеки в поход пошли;
А в день идут по красному по солнышку,
Ночь идет по камешку Антавенту;
А будут они на чисто поле,
И садилися они в единый круг,
Думали думушку добрую,
А советы советуют хорошие:
А зайти ксггороду ко Киеву
А ко князю ко Владимиру
Поисть, попить, хлеба покушати.
И приходили ко городу ко Киеву,
И закрычали калеки громким голосом:
— Свет надежда князь Владимир стольно-киевской!
А пошли мы ко городу к Еросолиму,
А зашли ко городу ко Киеву,
А поисть, попить, хлеба покушати.
А тая-то победа учинилася,
А князя дома не случилося;
А выходила Опракса королевична,
Бьет челом поклоняется:
— Ай же вы калеки перехожие!
Пойдите в столову богатырскую,
И дам вам ествушку сахарную
И дам питьицев медвяныих,
Ешьте до сыти, пейте вы до люби!
Приходили во столову богатырскую;
Подавали им ествушку сахарную
И дали питьицев медвяныих;
Ели они до сыти, пили до люби,
И много они благодарствуют:
— Благодарствуешь, княгина Опракса королевична,*
За хлеб за соль, за все кушанья.
Дарила их Опракса королевична
Чистыим серебром красныим золотом,
А самого-то атамана скатным жемчугом.
А проговорит Опракса королевична:
— Ай же ты атаман Фома сударь Иванович!
А пожалуй-ко во спальну во теплую:
Есть молвить я словечушко тайное.
Проходили во спальну во теплую,
А садились на кроваточку тесовую;
И проговорит Опракса королевична:
— Ай же ты атаман Фома сударь Иванович!
А сделаем любовь со мной великую.
Ай да проговорит атаман Фома сударь Иванович:
— А как пошли мы ко городу Еросолиму,
Положили мы заповедь великую:
Кто обваруется, облядуется,
Бить того клюхамы каличьима,
И копать очи ясныя косицамы,
А тянуть язык со теменем,
И копать во сыру землю по белым грудям.
Эты ей речи не слюбилися,,
А бежит скорехонько в особлив покой,
А хватала чашу княженецкую
И кладывала в переплеты калечьии.
А скоро ведь калеки в поход пошли,
Выходили они на чисто поле,
Садились калеки во единый круг,
И тут калеки порасхвастались:
— Были мы в городе во Киеве,
Пили, ели, хлеба кушали,
<А дарила> Опракса королевична,
А дарила нас чистым серебром,
Дарила нас красным золотом,
А самого атамана скатным жемчугом.
И проговорит княгиня Опракса королевична:
-т- Есть да пить — так во Киеве,
А постоять за Киев — так некому!
А повыскочит Чурилушка сын Пленкович:
— Ай же ты княгина Опракса королевична!
А пойду-то я ко кругу калечьему,
Сделаю обыски великие,
Отыщу я ведь чашу княженецкую.
И приходит он к кругу-то каличьему,
А не бьет челом, не поклоняется,
А говорит он да не с упадкою:
— А же вы калеки перехожие!
Были вы во городе во Киеве,
А ели вы, много хлеба стрескали,
А украли вы чашу княженецкую.
Сделайте обыски великие,
Отыщите вы чашу княженецкую.
Эты им речи не слюбилися,
Скочили калеки на резвы ноги,
А как ему штаны бархатны оттыкали,
И . . . ему клюхамы натыкали;
А проговорят калеки перехожие:
— Пойди ко городу ко Киеву
И неси на нас жалобу великую
Князю Владимиру, Опраксе королевичной.
А приходит Чурила сын Пленкович:
— Ай же ты, княгина Опракса королевична!
А не калеки есть, воры грабители.
Проговорит Опракса королевична:
— Есть да пить — так во Киеве,
А постоять за Киев — так некому!
А повыскочит Алеша Попович сын Иванович:
— Ай же ты княгина Опракса королевична!
Пойду я ко кругу-то ведь калечьему,
Сделаю обыски великие,
Отыщу я чашу княженецкую,
И приходит он ко кругу калечьему,
А не бьет челом, не поклоняется,
И говорит не с упадкою:
— Ай же вы калеки перехожие!
Были вы во городе во Киеве,
А ели пили, много хлеба стрескали,
А украли чашу княженецкую.
Сделайте обыски великие,
.Отыщите вы чашу княженецкую.
Эти им речи не слюбилися,
Как скочили калеки на резвы ноги
И ему штаны бархатны оттыкали,
Наклескали . . . долонямы:
— Поди ко городу ко Киеву
И неси на нас жалобу великую.
И приходит ко городу ко Киеву:
— Ай же ты княгина Опракса королевична!
А не калеки есть, воры грабители.
Проговорит княгина Опракса королевична
— Есть да пить — так во Киеве,
А постоять за Киев — так некому.
Повыскочит Добрынюшка Никитинич:
— Ай же ты княгина Опракса королевична!
А пойду я ко кругу-то ведь калечьему,
Сделаю обыски великие,
Отыщу чашу княженецкую.
И приходит ко кругу калечьему,
И бьет челом, поклоняется:
— Ай же вы калеки перехожие!
Были вы во городе во Киеве,
Ели, пили, хлеба кушали;
У нас чаша княженецкая затерялася:
Сделайте обыски великие,
Отыщите чашу княженецкую.
Сделали обыски великие,
Отыскали чашу княженецкую
У атамана-то Фомы Ивановича
В переплетах калечиих;
Как отыскали чашу княженецкую,
И били его клюхамы каличьима,
А копали очи ясный косицамы,
И тянули язык вон со теменю,
А копали в сыру землю по белым грудям
А били клиньями дубовыми;
А пошли-то калеки ко городу Еросолиму.
А за их за неправду великую
Напустил господь темень на ясны очи:
И пошли они калеки не дорогою,
А ходят они по чисту полю не дорогою,
Не дорогою, бездорожицею.
А за его правду великую
Послал господь с небеси двух ангелов,
И вложили душеньку в белы груди,
И приставили очи ясные к белу лицу.
И пошел атаман Фома сударь’ Иванович по чисту полю,
И ходят калеки, кричат по чисту полю,
Не дорогою ходят, бездорожицею,
Закричал Фома сударь Иванович:
— Ай же калеки перехожие!
Что же вы ходите не дорогою, бездорожицей?
И кричат все калеки громким голосом:
— Ай же ты Фома сударь Иванович!
За твою за правду великую
А вложил господь тебе душеньку в белы груди,
А приставил очи ясные ко белу лицу;
А за нашу за неправду великую
Напустил темень на ясны очи.
Ай из-за того острова Кадойлова,
Ай из-под того вязу с-под черлёнаго,
Ай из-под того камешка с-под белаго
Из-под того кустышка ракитоваго,
А пала выпадала мать Непра-река,
А устьем выпадала в море Черное,
В Черное море во Турецкое.
А по этой матери Непры по реки,
Вылетал выезжал млад хупав молодец,
Молод Соловей сын Будимирович.
Поезжал Соловей ведь он свататься
А за славноё он за синё морё
Да ко славному городу ко Киеву,
А ко ласкову князю ко Владимиру,
На его любимый племянницы,
А на молодой Забавы на Путятичной.
А стал Соловей корабля снастить;
Нос корма по звериному,
А бока у корабля всё по туриному,
А вместо бров было вдергивано
А по дорогой куницы по пещерскии,
А вместо ушей было повешивано
А по дорогому соболю заморьскому,
А вместо очей было врезывано
А по дорогому камню самоцветному,
А не для ради красы-басы угожества,
Ради темный ноченки осенний.
Приезжал Соловей сын Будимирович
А ко славному городу ко Киеву.
А сходенки метал он дорог рыбей зуб,
Выходил выступал он на крут бережок,
А со своей дружиной со хороброю,
Чашу насыпал он красна золота,
А другу насыпал он чиста серебра,
Третью насыпал он скатняго жемчуга,
А в четвертых берет он камочку крущатую,
Крушатую камочку двоеличную.
А ничем эта камка была не дорога,
А не красным она да была золотом,
А не чистым она да была серебром,
А дорога камка была крущатая
А тыма ли цветами заморскима.
А приходил он во гридню во столовую,
Он крёст-тот кладет по писаному,
Он поклон-тот ведет по учёному,
Он кланяется поклоняется
Да на все на четыре на стороны.
Он кланяется, сам чёствует:
¦— Здравствуй, Владимир стольнё-киевской,
Да со многима князямы со ббярамы!
Он кланяется, сам чёствует,
Подавал он чашу красна золота
А солнышку Владимиру стольне-киевскому,
А другую подавал он чиста серебра
Только душечки княгины он Опраксии
А третью подавал он скатня жемчуга
Молодой Забавы Путятичной.
Да еще подавал он камочку крущатую.
Он кланяется сам и чёствует.
А эти дарова князю полюбилисе.
Заводил князь Владимир стольнё-киевской,
Заводил он тут ведь почестей пир,
А на многи князя на бояра,
А на многих поляниц на удалыих,
А вси на пиру напивалисе,
А вси на пиру да наедалисе.
И говорит Соловей сын Будимирович:
— Ах ты солнышко Владимир стольнё-киевской!
Благослови, государь, мне слово вымолвить.
— Говори, Соловей, что тебе надобно!
— А позволь мне-ка-ва выстроить три терема .
А три терема златоверхиих.
Этой-то ноченкой тёмною,
Темною ноченкой осенною,
А то поставить-то мне-ка три терема,
А три терема златоверхиих,
Середи того полюшка чистаго,
Середи того садочку Путятинова.
— Станови, Соловей, где тебе любо.
Ай тут Соловей сын Будимирович,
Выходил Соловей он на крылечко перёное,
Говорит Соловей сын Будимирович,
А своей говорит он дружинушки хоробрый:
— А*й же вы дружинушка хоробрая!
Делайте дело повелёное.
Скидывайте-тко платьицо цветное,
Надевайте-тко платьицо лосиное,
Обувайте-тко лапотики семи шелков.
А вы дубья да вязья повырубити,
Вон из зелена саду повымечите,
А состройте-тко мне-ка три терема,
Три терема златоверхиих,
А в четвертых состройте мне гостиной двор
Этой-то ноченкой темною,
Темной ноченкой осенною.
Ай тут-то дружинушка Соловьева,
Скидывали они платьица цветныи,
Надевали кожаники лосиновый,
Обували лапотики семи шелков.
Оны дубья да вязья повырубили,
Вон из зелена саду повыметали,
А состроили оны да три терема,
Три терема златоверхиих,
А в четвертых состроили гостиной двор,
Той ли ноченкой темною
А темною ноченкой осенною.
А по утру вставала дочь Путятинова,
Поглядела во косивчато окошечко.
— А что это чудо-то счудилосе,
А что это диво-то сдйвилосе?
А вечор-то стоял да мой зелёной сад,
А стоял-то сад он целым целой,
А теперичу-то сад он полонёной стал.
А построено в нем да три терема,
А три терема златоверхиих,
Да в четвертых построен гостиный двор.
Ай же вы нёнюшки, мамушки,
Да пойдемте-тко гулять да во зелёный сад.
Да пришли оны гуляти во зеленый сад,
А в первом терему-то щелчок-молчо;;,
То есть дружинушка Соловьева.
А в другом терему да шепотом говорят,
То есть Соловьёвая матушка,
Она господа бога умаливает,
За своего за чада за милаго,
А в третьём терему-то гудки гудят,
Игры играют Царяграда,
Напевки выпевают Еросблима,
То сам Соловей сидит Будимирович.
А говорит тут Забава дочь Путятична:
— Ай же вы ненюшки, мамушки.
Да зайдемте-ко в этот терем высокий.
Приходила тут Забава дочь Путятична.
Ай тут Соловей сын Будимирович,
А ставал Соловей он на резвы ноги,
А подергивал он тут ременчат стул.
-— Да садись-ко ты, Забава Путятична,
А садись-ко, Забава, на ременчат стул.
А стали играть они во шахматы.
Ай тут Соловей сын Будимирович
Раз тот сыграл, Забаву поиграл,
Другой тот сыграл, Забаву поиграл,
Третей тот сыграл, Забаву поиграл.
А говорит тут Забава дочь Путятична:
— Ах молодец, ты заулишен добр!
Кабы взял за себя, я бы шла за тебя.
Говорит Соловей сын Будимирович:
— А совсем ты мне, Забава, в любовь пришла,
А одным ты мне, Забава, не люба,
Что сама себя, Забава, ты просватываёшь.
Ай тут ли у князя у Владимира,
Да не пива-ты варить да не мёды-ты сычитц
Веселым пирком да за свадебку.
Накануне было праздника христова дни,
Канун-де честнаго благовещенья,
Выпадала порошица-де снег а молодой.
По той-де порохе по белому по снежку
Да не белый горносталь следы прометывал,
Ходил-де гулял ужо купав молодец
Да на имя Чурило сын Плёнкович.
Да ронил ён гвоздочики серебряные.
Скобочки позолоченые.
Да вслед ходя малые ребятушка
Да собирали гвоздочики серебряные,
Да тем-де ребята головы кормят.
Да загулял-де Чурило ко Бермяты ко высоку терему.
Да Бермяты во дому да не случилосе,
Да одна Катерина прилучиласе.
Отворялось окошечко косивчагое,
Не белая лебёдушка прокычала,
Говорила Катерина таково слово:
— Да удалый дородний добрый молодец!
Да премладыи Чурила ты сын Плёнкович,
Пожалуй ко мне во высок терём.
Пришол-де Чурило во высок терём,
Крест кладет по писаному,
Да поклон-от ведёт по ученому,
Кланяется да поклоняется
На все четыре на сторонушки,
Катерины Чурило и в особину.
Да брала Катерина-та доску хрустальнюю,
Шахматы брала серебряные,
Да начали играть а с им во шахматы.
Говорила Катерина-'та Микулична:
— Да премладыи Чурила ты сын Плёнкович!
Да я тя поиграю, тебя бог простит,
А ты меня поиграешь, тебе сто рублей.
Да первой раз играл Чурило, ею мат давал, •*.
Да взял с Катерины денег сто рублей.
Да другой-де раз играл, да ей другои-де мат давал,
Да взял с Катерины денег двести рублей.
Да третей-де раз играл, да ей третей-де мат давал,
Да взял с Катерины денег триста рублей.
Да бросала-де Катерина доску хрустальнюю,
Да шахматы бросила-де серебряные,
Да брала-де Чурила за руки за белые,
Да сама говорила таково слово:
— Да ты премладыи Чурилушко сын Плёнкович,
Да я не знаю играть с тобой во шахматы,
Да я не знаю глядеть на твою красоту,
Да на твои-ты на кудри на желтые,
На твои-ты на перстни злаченые,
Да помешался у мня разум во буйной голове,
Да помутились у меня-де очи ясные,
Смотрячись-де, Чурило, на твою на красоту.
Да вела ево во ложню во теплую.
Да ложились спати во ложни теплые,
Да на мякку перину на пуховую,
Да начали с Чурилом забавлятисе.
Да была у Бермяты-де девка чернавка его,
Да ходит она по терему, шурчит да бурчит:
— Хороша ты, Катерина дочь Микулична!
Еще я пойду к Бермяты, накучу да намучу.
Да тово Катерина не пытаючи,
Да во ложни с Чурилом забавляется.
Да пошла-де девка во божью церковь.
Приходит-де девка во божью церковь,
Крест-от кладёт и по писаному,
Да поклон-от ведёт по ученому,
На вси стороны девка поклоняется,
Да хозяину Бермяты-де в особину:
— Ласковой мой хозяйнушко!
Да старый Бермята сын Васильевич,
Да стоишь ты во церкви богу молишься,
Над собой ты невзгоды не ведаёшь.
Да у тебя в терему есть ужо гость гостит.
Да незваный-де гость, а не приказываной.
Да с твоею-то женою забавляется.
Да говорил-де Бермята таково слово:
— Да правду говоришь, девка, пожалую,
А нет, тебе дуры срублю голову.
Говорила-де девка таково слово:
— Да мне, сударь, не веришь, поди сам а досмотри.
Да пошел-де Бермята из божьей церквы,
Да пришол ко высокому ко терему,
Да застучал во кольцо-де во серебряное,
Спит Катерина не пробудится.
Да заетучал-де Бермята во второй након,
— зп
Да спит Катерина не пробудится.
Да застучал-де Бермята во третёй након,
Да из-за всей могуты-де богатырские,
Теремы-ты все да пошаталисе,
Маковки поломалисе.
Услышала Катерина та Микулична,
Да выбегала в одной тоненькой рубашечке без пояса,
В однех тоненьких чулочиках без чеботов,
Отпирала Катерина широкие ворота,
Запущала Бермяту Васильевича.
Говорил-де Бермята таково слово:
— Что, Катерина, не снарядна идёшь?
Сегодня у нас ведь честной праздничёк,
Честное христово благовещеньё.
Да умее Катерина как ответ держать:
— Да ласковой мой хозяйнушко!
Да старый Бермята сын Васильевич,
Да болит у мня буйная голова.
Опушалась болеснйца ниже лупа и до пояса,
Да во те ли во нижнии черева,
Не могу хорошо я обрядитися.
Да пришол-де Бермята во высок терём,
Да увидел-де платье всё Чурилово,
Да шапка, сапоги, да всё Чурилово,
Говорил-де Бермята таково слово:
— Да хороша ты, Катерина дочь Микулична!
Да я этоё платье на Чурили всё видал.
Да умее Катерина как ответ держать:
— Ласковой мой хозяйнушко,
Старый Бермята сын Васильевич!
Да у моево родимого у брйтелка
Да конями с Чурилом-то помёняносе,
Да цветным-то платьем побрйтаносе.
Да того-де Бермята не пытаючи,
Да берет-де со стопки саблю вострую,
Да идёт-де Бермята в ложню теплую.
Да увидел Чурила на кровати слоновых костей,
На мяккой перины на пуховые
Да не лучная зорюшка просветила,
Да вострая сабелька промахнула,
Да не крущатая жемчужинка скатиласе,
Да Чурилова головушка свалиласе,
Да белые горох а росстилаетсе,
Да Чурилова кровь и проливаетсе,
Да по той-де по сёреды кирпичные
Да Чуриловы кудри валяютсе.
Да услышала Катерина та Микулична,
Да брала два ножа она два вострые,
Становила ножи чёренем во сыру землю,
Да разбегалась на ножики на вострые,
Да своею она грудью белою.
Да подрезала жилиё ходячеё,
Да выпустила кровь и ту горячую,
Да погинуло две головушки,
Да что хорошие головы не лучшие.
Да старые Бермята сын Васильевич
Да дождался христова воскресенье,
Да пропустил-де он неделю ту он светлую,
Старую девку чернавушку,
Да берет ею за правую за рученку,
Да сводил-де девку во божью церковь,
Да принял с девкой золотыё венцы,
Да стал жить быть да век коротати.
Да мы с той поры Бермяту в старинах скажем,
Да премладого Чурила сына Плёнковича,
Да во стольном-то во городи во Киеви,
У ласкова князя у Владимира
Хорош погодился почестной пир
На многие князи на бояра,
На сильние могучие богатыри,
На все на поляницы удалые.
Долог день иде ко вечеру,
Почестной пир иде ко веселу,
Красное солнышко ко западу;
Почестной пир иде на весели,
Владимир князь распотешился.
Выходил он на крылечко перёное,
Овалился а перила о точеные,
Здрел-смотрел в поле чистое.
Из далеча-далеча из чиста поля
Идут мужики и все киевляна,
Бьют они целом, жалобу кладут
Владимиру-то князю до сырой земли,
— Солнышко наш Владимир князь!
Дай, государь-царь, правой суд
На вора Чурила сына Пленковича.
У нас было на матки на Сароги на реки,
Неведомые люди появилисе,
Шелковы неводы запускивали,
Грузивца были серебряные,
Наплавки позолоченые.
Рыбы сорогу повыловили,
Нам, государь свет, улову нет,
Тебе, государь, свежа куса нет,
Нам от тебя нет, сударь, жалованья.
Та толпа-то на двор прошла,
Новая из поля появиласе,
Идут мужики и все киевляна,
Бьют они целом, жалобу кладут
Владимиру-то князю до сырой земли.
— Солнышко наш Владимир князь!
Дай, государь-царь, правой суд
На вора Чурила сына Пленковича.
У нас было на матки на Сароги на реки
Неведомые люди появилисе.
Во тех ли во тихих во зйводях
Гуся-лебедя повыстреляли,
Серую пернату малу утушку.
Нам, государь свет, улову нет,
Тебе, государь, свежа куса нет,
Нам от тобя нет, сударь, жалованья.
Та толпа-то на двор прошла,
Новая из поля появиласе,
Идут мужики и все киевляна,
Бьют они делом, жалобу кладут,
Владимиру-то князю до сырой земли.
— Солнышко наш Владимир князь!
Дай, государь-царь, правой суд
На вора Чурила сына Пленковича.
У нас было за городом за Киевом,
Во тех ли рощах во сосновыих,
Неведомые люди появилисе.
Шелковы тёнета протягивали,
Кунку и лиску повыловили.
Белого заморского заяца,
Черного сибирской соболя.
Нам, государь-свет, улову нет,
Тебе, государь, свежа куса нет,
Нам от тебя нет, сударь, жалованья.
Та толпа-то на двор прошла,
Новая из поля появиласе,
Есть молодцов до пяти их сот,
Кони подо нима однокарие были,
Жеребцы всё латынские,
Узды повода сорочинскиё,
Седельника были на золоти.
Молодцы на конях однолицные, #
Платьё у них однопарное,
Кожаны-ты на молодцах лосиные,
Кафтаныты на молодцах голуб скурлат,
Источниками-де подпоясалисе,
Шляпы на главах золоты вёршки,
Камзолы-ты штаны голоплисовые,
Сапожки на ножках зелен сафьян,
Дорога сафьяну турецкаго,
Баскаго покрою немецкаго,
Крепкого шитья ярославскаго.
Кони под нима бы соколы летя,
Молодцы на конях как свечи горя,
Ездя по городу уродствуют,
Лук и чеснок весь повыщипали,
Белую капусту повыломали,
Красных-то девок к сорому-де привели,
Молодых молодок прибесчестили,
Старых-то старух да обезвечили,
Собиралисе князьё все и бояра,
Все ли то купцы все торговые,
Все ли мужики огородники.
Бьют они целом, жалобу кладут,
Владимиру-то князю до сырой земли.
— Солнышко наш Владимир князь!
Дай, государь-царь, правой суд
На вора Чурила сына Пленковича.
У пас было во городи во Киеви
Неведомые люди появилисе,
Есть молодцов до пяти их сот,
Кони под нима однокарие были,
Жеребцы всё латынские,
Узды повода сорочинскиё,
Седелышка были на золоти.
Молодцы на конях однолицные,
Платьё у них однопарное,
Кожаны-ты на молодцах лосиные,
Кафтаны-ты на молодцах голуб скурлат,
Источниками-де подпоясалисе,
Шляпы на главах золоты вёршки,
Камзолы-ты штаны голоплисовые,
Сапожки на ножках зелен сафьян,
Дорога сафьяну турецкаго.
Баскаго покрою немецкаго,
Крепкаго шитья ярославскаго.
Кони под нима бы соколы летя,
Молодцы на конях как свечи горя,
Ездя по городу уродствуют,
Лук и чеснок весь повыщипали, ^
Белую капусту повыломали,
Красных-то девок к сорому-де привели,
Молодых молодок прибесчестили
Старых-то старух да обезвечили. -
Говорил-то Владимир таково слово:
— Глупые князьё все и бояра,
Неразумные купцы все торговые!
На ково мне-ка дать, сударь, правой суд.
Не знаю я, Чурила где двором стоит,
Не знаю я Чуриловой поселицы.
Говорят-то князьё все и бояра:
i— Знаем мы, Чурила где двором стоит,.
Знаем мы Чурилову поселицу,
Живёт-то Чурилушко не в Киеви,
Живет-то Чурилушко за Киевом,
Двор-от у Чурила на семи верстах,
Около двора всё булатний тын,
Вереи-ты были всё точёные,
Подворотенки-ты были дорог рыбей зуб,
Над воротами икон до семидесят,
На дворе есть теремов до семи их сот.
Подымается Владимир во чисто полё,
Подымается к Чурилушку поселицы глядеть.
Садился Владимир на добрых коней.
Приезжае ко Чурилову широкому двору,
Говорил-то Владимир таково слово:
¦— Как говорили мужики, так и сделалось.
Есть туто двор на семи верстах,
Около двора всё булатний тын,
Вереи-ты были всё точёные,
Подворотенки-ты были дорог рыбей зуб,
Над воротами икон до семидесят,
На дворе есть теремов до семи их сот.
Из того ли из Чурилова широкого двора
Выходил туто старые матерый человек,
Шуба-та на старом соболиная,
Под дорогим под зеленым под знаметом,
Пуговки всё вольячные,
Лит:то вольяк красна золота,
По тому ли-то по яблоку по любскому.
Петельки из семи шелков,
Шляпа-та на старом с полимажами.
Говорил туто старой таково слово:
— Владимир ты наш князь столен-киевской!
Гости-тко ты пожалуй во высок терём —
Хлеба ты соли покушати,
Белого-то лебедя порушати.
Говорил тут Владимир таково слово:
_ Ай же ты старые матерый человек!
Не знаю тебя, старый, как по имени зовут,
Не знаю тебя, старый, по отечеству.
Говорил туто старый таково слово:
— Владимир ты наш князь столен-киевской!
Я-то ведь Пленк, сын Сарожанин,
Со Сароги со реки, Чурилов батюшко.
Пошел-то Владимир на широкой двор:
У Чурила первы сени решетчатые,
У Чурила други сени серебряные,
У.Чурила третьи сени были на золоти.
Заходил-то Владимир во высок терём,
В терему пол-середа одного серебра,
Стены потолок красна золота,
На неби сонце и в тереми сонце,
На неби месяц и в тереми месяц,
На неби звезды россыплются,
В тереми звезды россыплются,
Вся небесная луна в терему приведена.
Садился Владимир за дубовой стол.
Стол-от ведь идё у них в пол-стола,
Пир-от ведь идё у них в пол-пира,
Красное солнышко ко западу,
Поместной идё на весели, #
Владимир князь роспотешился.
Взглянул он в окошко косёрчатоё,
Увидел он в поли толпа-де молодцов,
Есть молодцов до пяти их сот.
Кони под нима однокарие были,
Жеребцы всё латынские,
Узды повода сорочинскиё,
Седелышка были на золоти.
Молодцы на конях однолицные.
Платьё у -них однопарное,
Кожаны-ты на молодцах лосиные,
Кафтаны-ты на молодцах голуб скурлат,
Источниками-де подпоясалисе,
Шляпы на главах золоты вершки,
Камзолы-ты штаны голоплисовые,
Сапожки на ножках зелен сафьян,
Дорога сафьяну турецкаго,
Баского покрою немецкаго,
Крепкого шитья ярославскаго.
Кони под нима бы соколы летя,
Молодцы на конях как свечи горя.
Владимир князь исполошался,
Говорил-то Владимир таково слово:
— Ай же ты старые матёрый человек!
Чья это за сила появиласе?
Не царь ли с ордой, не король ли с Литвой,
Не думные боярин ли не сватовщик
На любимые Забавне на племянницы?
Говорил туто старый таков слово:
— Не пужайся, Владимир, не полошайся!
Не царь еде с ордой, не король с Литвой,
Не думные боярин да не сватовщик
На любимые Забавне на племянницы,
А едут то Чуриловы всё стольники.
Та толпа-то на двор прошла,
Новая из поля появиласе,
Есть молодцов до пяти их сот.
Кони под нима однорыжи бежа,
Жеребцы все латынские,
Узды повода Сорочинские,
Седельника были на золоти.
Молодцы на конях однолицные,
Платьё у них однопарное,
Кожаны-ты на молодцах лосиные,
Кафтаны-ты на молодцах голуб скурлат,
Источниками-де подпоясалисе,
Шляпы на главах золоты вершки,
Комзолы-ты штаны голоплисовые,*
Сапожки на ножках зелен сафьян,
Дорога сафьяну турецкаго,
Баскаго покрою немецкаго,
Крепкого шитья ярославскаго.
Кони под нима бы соколы летя,
Молодцы на конях как свечи горя.
Владимир князь исполошался,
Говорил-то Владимир таково слово:
— Ай же ты старые матерый человек!
Чья это за сила появиласе?
Не царь ли с ордой, не король ли с Литвой
Не думные боярин ли йе сватовщик
На любимые Забавне на племянницы?
Говорил туто старый таково слово:
— Не пужайся, Владимир, не полошайся!
Не царь еде с ордой, не король с Литвой,
Не думные боярин да не сватовщик
На любимые Забавне на племянницы,
Едут-то Чуриловы все ключники.
Та толпа-то на двор прошла,
Новая из поля появиласе,
Есть МОЛОДЦОВ их до тысячи.
Кони под нима однобуры бежа,
Жеребцы всё латынские,
Уезды повода сорочинскиё,
Седелышка были на золоти.
Молодцы на конях однолицные,
Платьё у них однопарное,
Кожаны-ты на молодцах лосиные,
Кафтаны-ты на молодцах голуб ску-рлат,
Источниками-де подпоясалисе,
Шляпы на главах золоты вершки,
Камзолы-ты штаны голоплисовые,
Сапожки на ножках зелен сафьян,
Дорога сафьяну турецкаго,
Баского покрою немецкаго,
Крепкого шитья ярославскаго.
Кони под нима бы соколы летя,
Молодцы на конях как свечи горя.
Середний еде улицею молодец,
С коня-то он на конь перескакиваё,
Через три-то он коня да на четвёртого,
Говорил тут Владимир таково слово:
¦— Ай же ты старые матерый человек!
Что это еде за молодец?
— Не пужайся, Владимир, не полошайся,
Еде мой сынишко безгодные,-
Младые Чурилушко сын Пленкович.
Заслышал-то Чурило немилых гостей,
Брал туто Чурило золоты ключи,
Заходил-то Чурило во глубок погрёб,
Брал-то Чурила золотой казны,
Да брал-то Чурилушка куниц и лисиц,
Белых заморских-то заяцов.
Князей-то дарил да он куницами,
Куницами дарил да лисицами,
А мужиков-то дарил он золотой казной.
Говорил-то Владимир таково слово:
* — Младый ты Чурилушко сын Пленкович!
Много на тебя было просителей
Теперь больше того благодателей.
С той поры с того времени
Стали Чурила стариной сказать.
Из славнаго города из Галича,
Из Волынь земли богатые,
Да из той Карелы из упрямые,
Да из той Сорачины из широки,
Из той Индеи богатые,
Не ясен сокол там пролётывал,
Да не белой кречетко вон выпорхивал,
Да проехал удалой дородний доброй молодец,
Молодой боярской Дюк Степанович.
Да на гуся ехал Дюк на лебедя,
Да на серу пернасту малу утицу, ,
Да из утра проехал день до вечера,
Да rfe наехал не гуся и не лебедя,
Да не серой пернастой малой утицы.
Да не расстреливал ведь Дюк-от триста стрел,
Да триста стрел ровно три стрелы,
Головой-то начат проговариват:
— Да всем-то стрелам я цену знаю,
Только трём стрелам я цены не ведаю.
Почему эти стрелы были дороги?
Да потому эти стрелы были дороги,
На три гряночки были стрелы строганы,
Да из той трестиночки заморские.
Да еще не тем стрелы были дороги,
Что на три гряночки были стрелы строганы,
Да тем-де были стрелы дороги,
Перены-де пером были сиза орла,
Не того орла сиза орловича,
Да которой летае по святой Руси,
Бьет сорок, ворон, черную галицу,
Да тово-де орла сиза орловича,
Да который летае по синю морю,
Да и бьет-де он гуся да и лебедя
И отлетаёт садится на бел камень,.
Щиплет ронитде перьица орлиные^
Да отмётыват на море на синеё.
Мимо едут-де гости карабельщики,
Да развозят те перьица по всем ордам,
По всем ордам по всем украинам,
Дарят царей всё царевичёв,
Дарят королей и королевичёв,
Дарят сильных могучих богатырёв.
Да пришли эты перья мне во даровях,
Оперил-де я этым пёрьем три стрелы.
Да еще не тем, братцы, были стрелы дороги,
Что перены-де были перьем сиза орла, —
Да тем-де стрелы были дороги:
В нос и в пяты втираны каменья яфанты.
Где стрела та лежит, так от ней луч печёт,
Будто в день от краснаго от солнышка,
Да в ночи-то от светлаго от месяца.
Да собирал Дюк стрелы во един колчан.
Да дело-то ведь, братцы, деется:
Да во ту ли во суботу великодённую
Да приехал Дюк во свой Галич град,
Да ушли ко вечерни ко христовские,
Да пошел Дюк ко вечерни христовские,
Отстояли вечерню в церкви божьей,
Да выходит-де Дюк из божьёй церквы,
Становился на крылечки перёные.
Да выходит ево матушка из божьей церквы,
Да понизешенько Дюк поклоняется,
Да желтыма-ты кудрями до сырой земли,
Да и сам говорит-то таково слово:
-— Государыни ты свет а моя матушка! .
Да на всех городах, мать, много бывано,
Да во городи во Киеви не бывано,
Да Владимира князя, мать, не видано,
Да государыни княгины свет Апраксий.
Дай мне, матушко, прощенье-бласловлеиие —
Съездити во Киев град,
Повидати солнышка князя Владимира,
Государыню княгину свет Апраксию.
Говорила ему мать да таково слово:
— Да свет ты моё чадо милое,
Да молодой ты боярской Дюк Степанович!
Да не езди тко ты ужо во Киев град.
Да живут там люди всё лукавые,
Изведут тебя доброго молодца,
Быв хороша наливного яблока.
Да говорил Дюк матери ответ держал:
— Да государыни моя ты родна матушка!
Да даси, мать, прощеньё — поеду я,
И не даси, мать, прощенья — поеду я.
Да давала матушка прощениё,
Да матушкино благословениё,
Давала матушка плётоньку шелковую.
Да поклон отдал Дюк, прочь пошел
Да ходил на конюшню стоялую,
Да выбирал жёребца себе неёзжана,
Да изо ста брал да из тысячи,
Да и выбрал себе бурушка косматого.
Да у бурушка шорсточка трёх пядей,
Да у бурушка грива была трёх локот,
Да и фост-от у бурушка трёх сажён.
Да уздал узду ему течмяную,
Да седлал ён седелышко черкасское,
Да накинул попону пестрядиную,
Да строчена была попона в три строки: ,
Да первёя строка красным золотом,
Да другая строка чистым сёребром,
Да третья строка медью казаркою.
Да котора-де была казарка медь,
Да^подорожке ходит злата и серебра,
Да не дорога узда была в целу тысящу,
Да не дорого седёлко во две тысящи,
Да попона та была во три тысячи.
Снарядил-де Дюк лошадь богатырскую,
Да отходит прочь сам посматриват,
Да посматриват Дюк поговариват:
— Да и конь ли лошадь, али лютой зверь,
Да с- под наряду добра коня не видети.
Да в торока-ты кладёт платья цветные,
В торока-ты кладёт калены стрелы,
Да в торока-ты кладёт золоту казну,
Да скоро дётина забирается.
Забирался-де скоро на коня ли сам сел,
Хорошо-де под ним добрый конь повыскочил,
Через стену маше прямо городовую,
Через высоку башню наугольнюю.
Да хорошо-де пошел в поле добрый конь,
Да мети-ты мече он по версты,
Да мети-ты мече по две версты,
Да по две по три пятй-де вёрст.
Да повыше идёт~дерева жаровчата,
Да пониже иде облака ходячего,
Да он реки озёра между ног пустил,
Да гладкие мхи перескакивал,
Да синеё-то море кругом-де нёс.
Да налегала на молодца Горынь-змея,
Да о двенадцати зла-де ли о хоботах,
Да и хочет добра коня огнем пожечь.
Да добрый конь у змеи ускакивал,
Да добра молодца у смерти унашивал.
Да налегал тут на молодца лютый зверь,
Да хочет добра коня живком сглотить,
Да со боярским со Дюком со Степановым.
Да доброй конь у зверя ускакивал,
Добра молодца у смерти унашивал.
Да налетело на молодца стадо Грачев,
Да по нашему стадо черных воронов,
Да хотят оны молодца расторгнута.
Да доброй конь у Грачёв ускакивал,
Добра молодца у смерти унашивал.
Да й те заставы Дюк проехал вси,
Да на заставу приехал на четвертую.
Да край пути стоит во поли бел шатёр,
Во шатрй-то спит могуч богатырь,
Да старой-де казак Илья Муромец.
Да приехал-де Дюк ко белу шатру,
Да не с разума слово зговорил:
— Да кто-де там спит во белом шатре,
Да выходи-ко с Дюком поборотися.
Да вставае Илья на чеботы сафьянные,
Да на сини чулки кармазинные,
Да выходит старик из -бела шатра,
'Д а сам говорит таково слово:
— Да я смею-де с Дюком поборотися,
Поотведаю-де Дюковой-то храбрости.
Да одолила-де страсть Дюка Степанова,
Да падал с коня Ильи во резвы ноги,
Да и сам говорил а таково слово:
— Да одно у нас на небеси-де солнце красное,
Да один на Руси-де могуч богатырь,
Да старой-де кёзак Илья Муромец!
Да кто-де с им смее поборотися,
Тот боками отведает матки тун-травы.
Да Ильи эти речи полюбилисе,
Да и сам говорил а таково слово:
— Да ты удалой дородний доброй молодец,
Молодой ты боярской Дюк Степанович!
Да ты будёшь во городи во Киеви,
Да живут там ведь люди всё лукавые,
Да и станут налегать на тёбя молодца,
Да ты пиши ярлыки скорописчаты,
Да ко стрелам ярлыки припечатывай,
Да расстреливай стрелы во чисто поле.
У меня-де летае млад ясён сокол,
Да собирает-де все стрелы со чиста поля,
Да пособлю-де я, детина, твоему горю.
Да поклон отдал Дюк, на коня ли сам сел,
Да поехал ко городу ко Киеву.
Да приехал он ведь во Киев град,
Через стену маше прямо городовую,
Да через высоку башню наугольнюю,
Да приехал ко палаты княженецкие.
Соходил он со добра коня,
Да оставливал он добра коня
Неприкована ево да непривязана,
Да пошел-де Дюк во высок терём,
Да приходит Дюк во высок терём,
Крест тот клёдет по писаному,
Да поклоны ведет по учёному,
На все стороны Дюк поклоняется,
Желтыма-ты кудрями до сырой земли.
Владимира в доме не случилосе,
Да одне как тут ходя люди стряпчие.
Говорит туто Дюк таково слово:
— Да вы стряпчие люди все дворецкие!
Да где у вас солнышко Владимир князь?
Говорят ему люди стряпчие:
— Да ты удалой дородний доброй молодец!
Да изученье мы видим твое полноё,
Да не знамы теби ни имени ни вотчины.
У нас Владимира в доме не случилосе,
Да ушол ко заутрени христовсгкие.
Да больше Дюк не разговаривал.
Да выходил он на улицю паратную,
Да садился Дюк на добра коня,
Да приехал к собору богородицы.
Соходил-де Дюк со добра коня,
Да оставливал он добра коня
Неприкована ево да непривязана,
Да зашол-де Дюк во божью церковь.
Да крест тот кладёт по писаному,
Поклон ведёт по ученому,
Да на все стороны Дюк а поклоняется,
Желтыма-ты кудрями до сырой земли.
Становился подле князя Владимира,
Промежду-де Бермяты Васильевича,
Промежду-де Чурила сына Плёнковича,
Да кланяется да поклоняется,
Да на платье-де часто сам посматриват.
— Да погода-та, братцы, была вёшная,
Да я ехал мхами да болотами,
Убрызгал-де я свое платьё цветное.
Говорил тут Владимир таково слово:
— Да скажись-ко, удалый дородний добрый молодец!
Ты коей орды да коей земли,
Тебя как молодца зовут по имени?
— Да есть я из города из Галича,
Из Волынь-земли из богатые,
Да из той Карелы из упрямые,
Да из той Сорочины из широкие,
Да из той Индеи богатые.
Молодойде боярской Дюк Степанович,
Да на славу приехал к тебе во Киев град.
Говорил-де Владимир таково слово:
— Да скажи, удалый дородний добрый молодец!
Да давно ли ты из города из Галича?
Говорит-де Дюк ему, ответ держит:
— Да свет государь ты Владимир князь!
Да вечерню стоял я в славном Галиче,
Да ко заутрены поспел к тебе во Киев град.
Говорил-де Владимир таково слово-
— Да дороги ли у вас кони в Галиче?
Да говорил Дюк Владимиру ответ держал:
— Да есть у нас кони, сударь, по рублю,
Да есть, сударь, кони по два рубли,
Да есть по сту, по два, по пяти-де сот.
Да своему-де я добру коню цены не знай,
Да я цены не знай бурку, не ведаю.
Говорил-де Владимир таково слово:
— Слушайте, братцы князи бояра!
Да кто бывал, братцы, кто слыхал,
Да от Киева до Галича много ль расстояния?
Говорят ему князи да и бояра:
— Свет государь ты Владимир князь!
Да окольней дорогой — на шесть мисяцев,
Да прямой-то дорогой — на три мисяца.
Да были бы-де кони переменные,
С коня-де на конь перескакивать,
Из седла в седло лишь перемахивать.
Да говорят ему князи да и бояра:
— Да сбет государь ты Владимир князь!
Да не быть тут Дюку Степанову,
Токо быть мужичёнку заселыцины,
Да заселыцины быть деревеньщины.
Да жил у купца гостя торговаго,
Да украл унёс платьё цветное.
Да жил у иного боярина,
Да угнал у боярина добра коня,
На иной город приехал и красуется,
Над тобой-то князем надсмехается,
Да над нами боярами пролыгается.
Да отстояли оны заутрйну в церкви божией,
Да с обиднею да святые честные молебны.
Выходили на улицу паратную.
- Да на улици стоит народу и сметы нет,
Да смотрят на лошадь богатырскую,
На ево-то снаряды молодецкие.
Да садились ёны-де по добрым коням,
Да поехали к высокому терему,
Да еде-де Дюк, головой качат,
Головой-то качат, проговариват:
— Да у Владимира всё а не по нашему.
Как у нас-то во городе во Галиче,
Да у моёй-то сударыни у матушки.
Да мощёны-де были мосты всё дубовые,
Сверху стланы-де сукна багрецовые.
Наперёд*де пойдут у нас лопатники,
За лопатниками пойдут и метельщики,
Очищают дорогу сукна стлатаго.
А твои мосты, сударь, неровные,
Неровные мосты да всё сосновые.
Да приехали оны к широку двору,
Головой-то начат Дюк, проговариват:
— Да хороша была слава на Владимира,
Да у Владимира всё-де не по нашему.
Как у нас во городи во Галиче,
Да у моей-то сударыни у матушки,
Над воротами было икон до семйдесят.
А у Владимира того-де не случилосе,
Да одна та икона была местная.
Да заехали оны на широкой двор,
Да головой начат Дюк, проговариват:
¦— Да хороша была слава на Владимира,
У Владимира-де всё а не по нашему.
Как у нас то во городе во Галиче,
Да у моей сударыни у матушки,
На дворе стояли столбы всё серебряны,
Да продёрнуты кольца позолочены,
Разоставлена сыта медвяная,
Да насыпано пшены-то белоярые,
Да е что добрым коням пить-есть-кушати,
А у тебя, Владимир, того-де не случилосе.
Да зашли-де оны во высок терём,
Да садились за столы за белодубовы,
Понесли-де по чарке зелена вина.
Да молодой боярской Дюк Степанович
Головой-то качат, проговариват:
— Да хороша была слава на Владимира,
У Владимира-де все а не по нашему.
Как у нас-то во городе во Галиче,
У моей-то сударыни у матушки,
Да глубокие были погребы,
Сорока-де сажон в землю копаны.
Зелено вино на цепях висит на серебряных,
Да были в поле-то трубы понавёдены.
Да повеет-де ветёр из чиста поля,
Да проносит затохоль великую,
Да чару ту пьешь — другая хочется,
Да без третьей чары минуть нельзя.
А твое, сударь, горько зелено вино,
Да пахнёт на затохоль великую.
Понесли последню еству — колачики крупишаты.
Говорил-де Дюк таково слово:
.— Хороша была слава на Владимира,
У Владимира-де все а не по нашему.
Как у нас-то во городе во Галиче,
У моей-то государыни у матушки,
Да колачик съесй, а другаго хочется,
А без третьёго да минуть нельзя.
Да твои, сударь, горькие калачики.
Да пахнут ёны на фою сосновую.
Да тут-то Чурило стало зазорко,
Да и сам говорил таково слово:
— Да свет государь ты Владимир князь!
Да когда правдой детина похваляется,
Дак пусть ударит со мной о велик заклад:
Щапить-басить по три года
По стольнему городу по Киеву,
Надевать платья на раз, на другой не перенашивать.
Порок поставили пятьсот рублей:
Который из их а не перещапит,
Взяти с того пятьсот рублей.
Премладыи Чурило сын Плёнкович
Обул сапожки-ты зелен сафьян,
Носы — шило, a пята— востра,
Под пяту хоть соловей лети,
А кругом пяты хоть яйцо кати.
Да надел ён шубу-ту купеческу,
Да во пуговках литы добры молодцы,
Да во петельках шиты красны девицы,
Да наложил ён шапку черну мурманку,
Да ушисту-пушисту и завесисту,
Спереди-то не видно ясных очей,
А сзади не видно шеи белые.
А молодой боярской Дюк Степанович,
Да по Киеву он не снаряден шол.
Обуты-то у его лапотци-ты семи шелков,
И в этые лапотци были вплетаны
Каменья всё яфонты.
Да который же камень самоцветные
Стоит города всего Киева,
Опришно Знаменья богородицы,
Да опришно прочих святителей.
И надета была у его шуба-та расхожая,
Во пуговках литы люты звери,
Да во петельках шйты люты змеи.
Да брал он Дюк матушкино благословлениё,
Плётоньку шелковую.
so
Да подёрнул Дюк-от по пуговкам,
Да заревели во пуговках люты звери;
Да подёрнул Дюк-от по пётелькам,
Да засвистали во петельках люты змеи.
Да от тово-де рёву от зверинаво,
Да от тово-де свисту от змеиного,
Да в Киеви старой и малой на земли лежит.
Токо малые люди оставалисе,
Да за Дюком всем городом Киевом качнулисе.
— Тебе спасибо, удалый дородний добрый молодец!
Перещапил ты Чурила сына Плёнковича.
И тогда взял он с Чурила пятьсот рублей,
Да .купил на пятьсот зелена вина,
Да напоил он голей кабацких всех до пьяна.
Тогда все тут голи зрадовёлисе.
Тут еще Чурилу стало зазорко,
Да сам говорил таково слово:
— Свет государь ты Владимир князь!
Когда ж правдой детина похваляется,
Да пошлём мы туда переписчика,
Во славную во Волынь землю.
— Кого нам послать переписчиком?
— Да пошлём мы Добрынюшка Микитьевица.
Да поехал Добрыня во Волынь землю,
Во славной во Галич град,
Житья его богачества описывать.
Да нашол он три высоки три терема,
Не видал теремов таких на сём свете.
Зашол Добрыня во высок терём,
Да сидит жена стара матера,
Мало шолку, вся в золоте.
Говорил-де Добрынюшка Микртьевич:
— Ты здравствуй, Дюкова матушка!
Тебе сын послал челомбитиё,
Понизку велел поклон поставити.
Говорила жена стара матера:
— Удалой дородний добрый молодец!
Изученье вижу твоё полноё,
Да не знай тебе ни имени ни вотчины.
А я не Дюкова здесь а есть ведь матушка,
А Дюкова здесь а есть портомойница.
Да тут Добрыни стало зазорко.
Отъезжал-де Добрыня во чисто полё,
Да просыпал Добрыня ночку темную.
На утро приехал он во Галич град,
Да нашол три высоки три терема,
Не видал теремов таких на сём свете.
Да зашол-де Добрыня во высок терём.
Да сидит жена стара матера,
Мало-де шолку, вся в золоте.
Говорил-де Добрыня таково слово:
— Ты здравствуй, Дюкова матушка!
Тебе сын послал челомбитие,
Понизку велел поклон поставити.
Говорит жена стара матера:
— Удалой ты дородний добрый молодец!
Я не знай тебе ни имени ни вотчины.
Да не Дюкова здесь а есть я матушка,
А Дюкова здесь а есть я божатушка.
Не найти тебе здесь Дюковой матушки.
У нас на утро христово воскресениё,
Да ты стань на Дорогу прешпехтивую,
Где-ка стланы сукна багрецовые.
Наперёд пойдут у нае лопатники,
За лопатниками пойдут метельщики,
Очищают дорогу сукна стланаго,
Дак ты стань на дорогу прешпехтивую.
Да пойдёт тут Дюкова-та матушка.
Да тут Добрыни стало зазорко.
Отъезжал Добрыня во чисто полё,
Просыпал Добрыня ночку темную,
На утро приехал он во Галич град,
Да стал на дорогу прешпехтивую,
Где-ка стланы сукна багрецовые.
Наперед пошли тут лопатники,
За лопатниками пошли метельщики,
Да очищают дорогу сукна стланаго.
Потом пошла ужо тблпа-де вдов,
Пошла тут Дюкова-та матушка.
То умеет детина покланятигя
Желтыма кудрями до сырой земли.
— Ты здравствуй, Дюкова же матушка!
Тебе сын послал челомбитие,
Понизку велел поклон поставити.
Говорила Добрыня мати таково слово:
— Скажи ты, удалый дородний добрый молодец*
Я не знай тебе ни имени ни вотчины.
А изученье вижу твоё полноё.
У нас севодня христово воскресениё,
Пойдём со мной во божью церковь,
Простой ты обедню воскресённую.
Заберу молодца тебя в высок терём,
Напою накормлю хлебом солию.
Простояли обедню в церкви божией,
Забрала молодца во высок терём,
Поит и кормит да много чествует.
Да премладыи Добрынюшка Микитьевич
Выходил из-за стола из-за дубоваго,
Да сам говорил таково слово:
— Да государыни ты Дюкова матушка!
Да я ведь приехал на тебя смотреть,
Житья твоево богачества описывать:
Призахвастался сын твой богачеством.
Да брала старуха золоты ключи.
Да привела его в погребы темные,
Где-ка складена деньга не хожалая.
Смекал Добрыня много времени,
Да не мог он деньгам и сметы дать.
Да привела его в амбары мугазенные,
Где-ка складены товары заморские.
Да смекал Добрыня много времени,
Не мог товарам он сметы дать.
Да садился Добрыня на ременьчат стул,
Да писал ярлыки скорописчаты,
Да сам говорил таково слово:
— Да нам с города из Киева,
Да везти бумаги на шести возах,
Да чернил-то везти на трёх возах,
Да описывать Дюково богачество,
Да не описать будёт.
Да прощался Добрыня-то с Дюковой матуШкой,
Да садился Добрыня на добра коня,
Да поехал ко городу ко Киеву.
Приехал он в славной Киев град,
Да ко князю Владимиру,
Ярлыки на дубов стол клал,
Словесно-то больше сам роосказыват.
Тогда Дюкова правда сбывается,
Да будто вёшняя вода розливается,
Де еще тут Чурилу стало зазорко,
Да сам говорил таково слово:
— Свет государь ты Владимир князь!
Да когда же правдой детина похваляется,
Дак пусть со мной ударит о велик заклад:
Скакать на добрых коней,
За матушку Почай-реку,
И назад на добрых конях отскакивать.
И ударились ёны о велик заклад,
Да не о сте оны и не о тысяче,
Да ударились оны о своих о буйных головах:
Которой из их не перескочит,
Дак у тово молодца голова срубить.
Премладыи Чурило-то сын Плёнкович,
Выводилде Чурило тридцать жеребцов,
Из тридцати выбирал-де самолучшаго.
Да разганивал да он разъезживал,
Из далеча далёча из чиста поля,
Да скакалде за матушку Почай-реку.
Молодой-от боярской Дюк Степанович
Да не разганивал да не разъезживал,
Да с крутого берегу коня своего приправливал,
Да скочил-де за матушку Почай-реку,
И назадь на добром коне отскакивал,
И Чурила к крутому берегу притягивал.
Тогда выдёргивал Дюк-от саблю вострую
Да хотел ему срубить буйну голову.
Тогда вступился князь и со княгиною,
Говорили Дюку Степанову:
— Удалый дородний добрый молодец!
Не руби ты Чурилу буйной головы,
Да спусти ты Чурила на свою волю.
Тогда Дюк-от пинал Чурила правой ногой,
Да улетел Чурило во чисто поле,
Да сам говорил таково слово:
— Ай-де ты, Чурило сухоногие!
Да поди щапи с девками да с бабами,
А <не> с нами с добрыма молодцами.
Да прощается Дюк-от со князем Владимиром,
С государынею княгиной Апраксией.
— Да простите вы, бояра все киевскп,
Все мужики огородники!
Да споминайте вы Дюка веки на веки.
Да садился Дюк на добра коня,
Да уехал Дюк во свой Галич град,
Ко своей-то матушки сударыни,
Да стал жить быть, век коротати.
А Владымир князь стольне-киевской
Заводил он почестей пир пированьицо
Ай на всех-то на князей на.бояров,
— ЗЗ!
Да й на русьскйх могучих богатырей,
На всех славных поляниц на удалыих,
А сидят-то молодци на честном пиру,
Все-то сидят пьяны веселы;
Владымир князь по горенки похаживал,
Пословечно государь выговаривал:
— Все есть добры молодци поженены,
Красный девушки замуж даны,
Столько я один хожу холост не жененой:
То вы знаете ль мне, братци, супротивничку,
Чтобы личушком она да й супротив меня,
Очушки у нёй бы ясных соколов,
Бровушки у ней бы черных соболей,
А походочкой она бы лани белою,
Белою лани напольскою,
Напольской лани златорогия,
А чтобы было бы мне с ким жить да быть, век коротати,
А ’ще вам молодцам было б то кому поклонятися?
Все богатыри за столиком умолкнули,
Все молодци да приутихнули,
За столом-то сидят затулялися;
Большая тулится к середнюю,
Середнюю тулится за меньшую,
А от меньшой тулицы ответу нет.
-за того < з > за столичка дубоваго,. •
Из-за тых скамеечек окольниих
Вышел старыя Пермин сын Иванович,
Понизешеньку князю поклоняется:
— Владымир князь и стольне-киевской!
Благослови-ко государь мни словце вымолвить.
А ’ще знаю я тоби супротивничку:
Личушком-то она супротив тобя,
Очушки у нёй ясных соколов,
Бровушки у ней черных соболей,
А походочкой она лани белыя,
Она белыя лани напольския,
А напольской лани златорогою;
Тоби буде с ким жить, век коротати,
Нам молодцам будет-то кому поклонятися.
А во той ли во славной в хороброй Литвы,
У того ли-то у короля литовского,
Есть прекрасна дочь Опраксья королевична,
Да й сидит она во тереми в златом верху;
На ню красное солнышко не ббпекет,
Буйный ветрушки не обвеют,
Многим люди не обгалятся.
Есть-то у короля друга дочь,
Друга дочь Настасья королевична;
Она ездит во чистом поли, полякуетг
Сильнё поляничищо удалое.
Говорил Владымир таковы слова:
— Лй же мои князи бояра,
Сильнии русский могучий богатыря,
Славны поляници вси удалый!
Мни кого-то послать из вас-то посвататься,
За меня за князя Владымира,
У того ли то у короля литовскаго
На прекрасной на Опраксьи королевичной?
Все за столом сидят умолкнули,
Все молодци приутихнули.
Старыя Пермин сын Иванович,
А по горенке Пермин ён похаживает,
Пословечно князю ён выговаривает:
— Ты Владымир князь стольне-киевской!
Благослови мне государь .словцё молвити*
Ай то знаю я'послать кого посвататься
За тобя за князя за Владымира
У того у короля литовского
На прекрасной Опраксьи королевичной:
Послать тихого Дунаюшка Ивановича;
Тихия Дунай во послах бывал,
Тихия Дунай много земель знал,
Тихия Дунай говорить горазд
Да ёму-то Дунаюшку посвататься
За тобя за князя за Владымира
У того у короля литовскаго
На прекрасноей Опраксьи королевичной,
Славныя Владымир стольне-киевской
Скоро шел по горенке столовый,
Брал-то он чарочку в белы руки,
Наливал-то он чару зелена вина,
А не малую стопу — полтора ведра,
Разводил ён медамы стоялыма,
Подносил он-то ко тихому Дунаюшку,
Кб тому Дунаюшку Ивановичу;
Тихия Дунаюшко Иванович
Он скорешенько ставает на резвы ножки,
Чару брал от князя во белы ручки,
Принял-то он чарочку одной ручкой,
Выпил-то он чарочку одным душком,
Подал чарочку он князю Владимиру,
Понизенько он князю поклоняется:
— А Владимир ты князь стольне-киевской!
Благослови мне государь словцё вымолвить.
Еду я посвататься за князя за Владымира
И у того у короля литовского
На прекрасноей Опраксьи королевичной;
Столько дай-ко ты мне еще товарища,
Молода Васильюшка Казимирова.
А Владымир князь стольне-киевской
Он скорешенько брал чару во белы ручки,
Наливал он чару зелена вина,
Не малую стопу — полтора ведра,
Розводил ён медамы все стоялыма,.
Подносил ён к Василью Казимирову.
Молодой Василий'Казймирович
Скорешенько ставал на резвы ножки,
Чарочку он брал во белы ручки
От того от князя Владымира,
Принял-то он чарочку одной ручкой,
Выпил он чарочку одным душком,
Подал он чарочку князю Владымиру, -
Понизешенько Владымиру поклоняется:
— Ты Владымир князь стольне-киевской!
Благослови государь словцё вымолвить.
Еду я с Дунаюшком посвататься
За тобя за князя за Владымира
Ай у славного у короля литовского
Прекрасную Опраксью королевичну;
Дай-ко еще нам товарища,
Моего-то братца крестового,
А Васильюшка паробка заморского:
А ёму-то Васильюшку коней седлать,
Да ему-то Васильюшку росседлывать,
А ему-то Васильюшку плети подовать,
Ему плети подовать, ему плети принимать.
Владымир князь стольне-киевской
Берёт он чарочку во белы руки,
Наливает он чару зелена вйна,
А не малую стопу — полтора ведра,
Розводил ён медамы все стоялыма,
Подносил ён к Васильюшку ко паробку,
А к Васильюшку ко паробку заморскому.
Ставился Василей на резвы ножки,
Брал-то он чару во белы ручки,
Принял он чарочку одной ручкой,
Выпил он чарочку одним душком,
А Владымиру то князю поклоняется.
А пошли они с полаты белокаменной,
Выходили молодци они на Киев град.
Шли в свои полаты белокаменный,
А седлали добрых коней богатырскиих,
А поехали роздольицем чистым полем
А во славную в эту в хоробру Литву.
А приехали оны на широк на двор
Ко тому ли оны к королю к литовскому*.
Тихия Дунаюшко Иванович
А с товарищем Василием Казимировым
А пошли оны в полаты белокаменный,
А Васильюшко паробок заморскиий
Стал-то он по' двору похаживать,
За собою стал добрых коней поваживать*
Тихия Дунаюшко Иванович,
Молодой Василей Казимиров.
Как прошли они в полаты белокаменны,
Заходили во столовую во горенку,
За пяту дверь поразмахивали,
Они господу богу помолилися,
Били челом низко кланялися,
Самому-то королю они в особину,
Всем-то князьям подколенныим.
Садил их король за единой стол,
А кормил-то их ествушкой сахарною,
А поил-то их питьицем медвяныим.
Тихому Дунаюшку Ивановичу
Подносили к нему чару зелена вина,
То не малую стопу — полтора ведра;
Тихия Дунаюшко Иванович,
А скорешенько ставал на резвы ножки,
Чарочку он брал во белы ручки,
Брал-то он чарочку одной ручкой,
Он за этою за чарочкой посватался
У того у короля литовского
На его на дочери любимоёй,
На прекрасноёй Опраксы королевичной,
За своёго за князя Владымира.
Говорил король таковы слова:
— Глупой князь Владымир стольне-киевской!
Ен не знал кого послать ко мне посвататься,
Из бояр мне-ка боярина богатаго,
Из богётырей богатыря могучаго,
Из крестьян мне-ка крестьянина хорошаго,
Он послал мне-ка холопину дворянскую!
Ай же мои слуги верный,
Вы берите тко Дуная за белы ручки,
Да й ведите-тко на погреб холодный,
За нёго за речи неумильнии.
Тихия Дунаюшко Иванович
Скоро-то он скочит через золот стол,
А схватил ён татарина за ноги,
Стал ён татарином помахивати,
Стал бить татар, поколачивати,
А король-то по зйстолью бегаёт,
Куньею шубой укрывается.
Говорит король таковы слова:
— Ай же тихия Дунаюшко Иванович!
А садись-ко со мной за единой стол,
Ешь-ко ты пей с одной мисочки.
Сделаем с тобою мы сватовство
Да на моёй ли на дочери любимою,
На прекрасноей Опраксы королевичной,
За того за князя Владымира.
Говорил Дунай таковы слова:
— Ай же король ты литовскии!
Еще не учёствовал молодцев приедучись,
Не ужаловать-то молодцев поедучись.
В честь я Опракеию да королевичну
Да возьму-то я за князя за Владымира,
А не в честь я возьму за товарища
За того Васильюшка Казимирова.
Тихия Дунаюшко Иванович
Скоро шел полатой белокаменною,
Выходил-то Дунай на широк на двор,
Приходил ён ко терему к златым верхам,
Стал Дунаюшко замочиков отщалкивати,
Стал Дунаюшко он дверцей выставливати,
Он приходит-то во терем во златы верхи;
По тому-то терему злату верху
А Опракеия королевична похаживаёт
А в одной тонкой рубашке без пояса,
А в одних тонких чулочках без чоботов,
У нёй. русая коса пороспущена.
Воспроговорил Дунай таковы слова:
— Ай же ты Опраксия королевична!
А идешь ли ты замуж за князя за Владымира?
Говорит ёму Опраксия королевична:
¦— Ай ты славныя богатырь святорусския!
Три году я господу молилася,
Чтоб попасть мнека замуж за князя за Владымира
Брал ён ю за ручушки за белый,
Брал ю за перстни злаченый,
Целовал в уста во сахарнии
А за нёй за речи умильнии,
Выводил он ю со терема златых верхов,
, Привадил ю Дунай на широкой двор,
А садил ю Дунай на добра коня,
На добра коня садил к головы хребтом,
Сам Дунаюшко садился к головы лицём.
Оны сели на добрых коней, поехали
А по славному раздолью чисту полю;
Их достигла темна ночка в чистом поли,
Они спать легли поклаждатися.
Говорит-то Дунаюшку Ивановичу
А прекрасная Опраксия королевична:
— Ай же тихия Дунаюшко Иванович!
У меня-то ведь есть сестра родная,
А Настасья есть королевична,
Она сильня поляница и удалая,
Она езди во чистом поли, полякует,
Как наедет-то она ко белым шатрам,
Во белых шатрах нам живым не бывать.
Эта Настасья королевична
Узнала -про сестрицу свою родную,
Увезли у ней сестрицу на святую Русь,
Не влюби у них брали богатыри;
Она ехала в погону по чисту полю,
А скакала на кони богатырскоём
Да по славну роздолью чисту полю;
По целой версты конь поскакивал,
По колен он в земелюшку угрязывал,
Он с земелюшки ножки выхватывал,
По сенной купны он земелики вывертывал,
За три выстрелы камешки откидывал.
Не путём она едет не дороженкой,
Она ехала роздольицем чистым полем,
Проехала она да сестру родную,
А проехала она и мимо Киев град.
Тихия Дунаюшко Иванович,
Садился Дунай на добрых коней,
А садил ён Опраксу королевичну
А Василью Казимирову да й на добра коня.
А садил-то ю к головы хребтом,
А Васильюшко-то садился в головы лицём.
Тихия Дунаюшко Иванович
А послал с нима паробка любимаго,
Он того Василия заморскаго.
Отвести ю князю на широкой двор
Отвести в полаты белокаменны
А подать-то ю князю во белы ручки.
А сам тихия Дунаюшко Иванович
Он поехал во роздолье чисто поле
Посмотреть на поляницу удалую,
Ай на этую Настасью королевичну,
Молодой Васильюшко Казимиров,
Со своим со паробком любимыим,
Они ехали роздольицем чистым полем
На добрых конях на богатырскиих,
Ускоряли-то оны скоро-на-скори,
Приехали-то они в стольней Киев град
А ко славному ко князю на широкой двор,
А скорешенько спустились со добрых коней,
Опустили-то Опраксию королевичну
Со добра коня с богатырскаго.
А повел-то ю Васильюшко Казимиров
Во эту полату белокаменную
Ко тому ко князю ко Владымиру,
Подал он ю во белы ручки.
Тихия Дунаюшко Иванович
Ехал он роздольицем чистым полем,
Ен наехал поляницю во чистом поли.
Становил ён поляницю супротив собя,
Говорил ён поляници таковы слова:
— Ай же Настасья королевична!
Я достал твою сестрицу родимую,
А достал замуж за князя Владымира.
Ты идёшь ли замуж за Дунаюшка,
За того за Дунаюшка Ивановича?
Говорила Настасья королевична:
— Тихия Дунаюшко Иванович,
Славный богатырь святорусьскии!
Если ты мной не ломаешься,
Я иду это замуж за Дунаюшка,
За тобя Дунаюшка Ивановича.
Оны сели на добрых коней, поехали.
Приехали они в стольнё-Киев град,
А приехали ко матушке к божьёй церквы;
А Владымир князь стольне-киевской
Повенчался ён во матушке в божьей церквы
А со тою со Опраксой королевичной,
Ай выходит ён со божьёй церквы;
Тихия Дунаюшко в церкву пошел
Повенчатися с сестрицей со другою,
А со тою с Настасьей королевичной.
Во божьёй церквы повенчалися,
Принимали-то оны золоты венцы,
Они заповедь великую покладали:
А что жить-то им быть, век коротати.
Выходил-то Дунай со божьей церквы,
Приходил ён ко князю ко Владымиру,
Сделали оны тут почестей пир,
Ай на всех-то князей на всех бояров,
На всех русскиих могучиих богатырей,
На всех славныих поляниц на удалыих.
Все на пиру наедалися, >
Все на пиру напивалися,
Все на пиру поросхвйсталися,
Хвастает богатой золотой казной,
Золотой казной он бессчетною,
Щеголь хвастает одежей драгоценною,
Сильной хвастает-то силушкой великою,
Иной хвастает богатырь добрым конем;
Тихия Дунаюшко Иванович
Он выходит-то з-за столика дубоваго,
Из-за тых скамеёк окольниих,
От своей семеюшки любимдёй,
От молодой от Настасьи королевичной,
Стал Дунаюшко по горенке похаживати,
Пословечно Дунай выговаривати:
— Нет мене лучше молодця во всем Киеве!
Ай никхо не смел ехать посвататься
Да й за славного за князя Владымира
На Опраксии королевичной,—
Сам я женился и людей женил,
Сам я боец и удалой молодец,
А горазд-то стрелять я из луку из тугаго!
Говорила Настасья королевична
— Свет ты здержавушка любимая,
Тихия Дунаюшко Иванович!
А нечем-то ведь я да не хуже тобя:
Сила моя есть побольше твоёй,
А ухваточка моя удалее тобя.
А Дунаюшку то дело не слюбилося,
А молода жена перехвастала.
Говорил Дунай таковы слова:
— Ай же Настасья королевична!
А ставай-ко ты на резвы ножки,
Поедем мы с тобой во чисто поле,
Востроты мы у друг друга отведаем.
Вышел Дунай во чисто доле,
Положил ён колечко серебряно
На свою на буйну головушку
Ай наставил ён свой вострой нож,
Говорил ён Настасьи королевичной:
— Ай же Настасья королевична!
Отойди-тко от меня да за пятьсот шагов,
Пропусти-тко эту стрелочку каленую
По тому острею по ножевому,
Чтобы стрелочка катилась на две стороны,
На две стороны катилась весом равная
И угодила бы в колечко серебряное.
Этая Настасья королевична
Она брала свой тугой лук разрывчатой,
.Налагала она стрелочку каленую,
Натягала она тетивочку шелковенку
А спущала в эту стрелочку каленую;
Пропустила эту стрелочку каленуТо
По тому острёю по йожевому,
Прокатилась эта стрелочка каленая
По тому острею на две стороны весом ровно,
Угодила во колечко серебряно.
Трй раза она Настасьюшка прострелила
Из того из лука из розрывчата
По тому острею по ножевому,
Пропустила эту стрелочку каленую
Да й во то ли во колечко во серебряно.
Говорил-то ёй Дунай да таковы слова:
— Становись-ко ты Настасья супротив меня.
Он покладал ёй колечико серебряно
Да на нёй на буйную головушку. >
Ен наставил свою нож булантюю
И то отшел он от Настасьюшки пятьсот шагов
То Настасья королевична молилася
Ай молилася она да й горько плакала:
— Ай же тихия Дунаюшко Иванович,
Ты меня прости во' женской глупости.
Ай по поясу вкопай меня в сыру землю,
А’ще бей-ко ты меня да й по нагу телу,
А прости меня во глупости во женскою,
Не стреляй-ко ты из луку из розрывчата,
Не спущай-ко стрелочки каленыя
По тому ты по острею по ножовому
Да й во то колечко во серебряно.
Ай теперь-то ты, Дунаюшко, хмельнёшенек,
Ай теперь, Дунаюшко, пьянешенек,
А убьешь меня ту молоду жену,
Ай ты сделать две головки бесповинныих.
У меня с тобой во чреве есть чадо посеяно,
По коленкам у него есть ножки в сёребри,
По локоточкам ёго ручки в красном золоти,
А назади у него пекет светёл месяц,
От ясных очей как будто луч пекет.
Ничего тому Дунай да не пытаючись,
Как брал тугой лук да свой розрывчатой,
Наложил-то стрелочку каленую,
Ен спустил тетивочку шелковую.
Пролетела эта стрелочка каленая
Ай Настасье королевичной да во белы груди,
Ай тут Настасьюшки славу поют.
Пришел тихий Дунаюшко Иванович,
Подошел он к ней да порасплакался,
А он брал свою да саблю вострую,
Роспластал он ёй да чрево женское,
Посмотрел-то как у них чадо засеяно:
По коленочкам-то ножки в серебри,
По локоточкам-то ручки в красном золоти,
По косицам у него как звезды частыя,
Назаду-то него да как светёл месяц,
От очей-тых от него как быдто луч пекет.
Да тут тихия Дунаюшко росплакался,
И говорил Дунай да таковы слова:
— Айпотых пор видно, что Дунаюшко женат бывал!
Становил-то он свою да саблю вострую,
Говорил Дунай да таковы слова:
— Наперед-то протекла река Настасьина,
А другая протеки река Дунаева!
Становил свою он саблю вострую,
Да он пал на саблю ту на вострую,
Отрубил свою буйну головушку.
Тут Дунаюшку с Настасьюшкой славу поют,
Им славу поют да веки по веку,.
Как Олешенька Попович сын Иванович
Ён на далечи далечи на чистом поли
Да едет-ка тут Олешенька да и на добром коне,
Да как видит-то он Тугарина невернаго,
Высдко летит Тугарин, близ под облакой,
Как тут Олешенька спустился-то с добра коня,
Да как ставился Олеша на восток лицём,
Да он молится тут господу святителю:
— Дай-ко ты, господи, дождичка частаго да и мелкаго,
Чтобы омочило у Тугарина бумажны крыльиця,
Спустился бы Тугарин на сыру землю,
Да как мне было с Тугарином посъехаться.
Да и по Олешенькину тут молению,
Как по божьему-то по велению,
Наставала тученька-то темная
С частыим дождичком да с молнией,
Омочило у Тугарина бумажные крыльица,
Спустился тут Тугарин на сыру землю.
Да как едет-то Тугарин на добром коне,
На добром коне да по сырой земле,
А идет Олешенька к нему на стрётушку.
Как тут Задолище поганое
Замахнулся он кинжалом-то булатныим,
Что срубить Олеше буйну голову;*
Да как был Олешенька востёр собою,
Завернулся он за ту гриву лошадиную,
Промахнулся тут Тугарин-тот неверный,
Ушло с рук кинжалище булатное,
Ушло в землю до череня.
Как был Олешенька востер собою,
Повывернулся тут он з-за гривы лошадиноёй,
Ен ударит своей палицей военноей Тугарина,
Своротилось'главище на праву страну,
А ’ице тулово да на левую.
Берет Олешенка Попович сын Иванович
Кинжалище булатное,
Воткнул он в буйную голову,—
Не может ен главища на плечо поднять,
Закрычал он своим зычным жалким голосомз
— Уж вы служки панюшки, верны нянюшки.
Подсобите-ко главище на плечо поднять.
Подбежали служки панюшки, верны нянюшки.
Подсобили главище на плечо поднять.
Несёт он тут к своему добру коню,
Привязал он желтыма волосочкамы
Ко тым стремянам да лошадиныим,
Поехал он ко городу ко Киеву.
Подъезжает он ко городу ко Киеву,
Крычит он да во всю голову:
— Ай же вы бабы портомойницы!
Я привез-то вам буцище со чиста поля,—
Вы хоть платье мойте, а хоть золу варите,
Хоть всим городом ср . . . ходите.
всего статей: 204
