Резиденция святителя Амвросия и его преемников располагалась при монастыре в селе Белая Криница на территории Австро- Венгерской империи. По имени этого села старообрядческая иерархия получила название «Белокриницкой». Первым архиереем, поставленным в Белой Кринице для российских староверов, стал симбирский епископ Софроний (Жиров, 1 1879). Приехав в Россию, он тайно отслужил 19 июня 1850 года первую святительскую литургию в одной из богадельных палат на Рогожском кладбище. Однако Софроний не справился с пастырскими обязанностями, поэтому в 1853 году его сменил архиепископ Антоний Владимирский (Шутов, 1812—1881). При архиепископе Антонии священство Белокриницкой иерархии распространилось по всей России, его принимали не только поповцы и беспоповцы, но и члены государственной Церкви.
Последних в староверии привлекала подлинная свобода христианской жизни, ведь устройство Старообрядческой Церкви разительно отличалось от устройства Церкви официальной. Во-первых, она управлялась не Синодом, состоящим из чиновников (пусть и в рясах), а Соборами, в которых участвовали не только духовенство, но и миряне. Во-вторых, старообрядческий приход управлялся самими прихожанами, а не консисторией. А в-третьих, староверы, как и древние христиане, сами выбирали себе священников из благочестивых и начитанных мужей.
Старообрядческий поп не был агентом правительства, не зависел от помещика, не жил поборами с верующих. Он был для паствы не только наставником, но и соседом, сродником, знакомцем, живущим одной жизнью с прихожанами. Историк Н.М. Никольский писал, что после отмены крепостного права в 1861 году десятки тысяч крестьян в разных губерниях (Владимирской, Костромской, Нижегородской, Тверской и др.) переходили в старообрядчество («в раскол»): «Раскол был вообще наиболее близкой и понятной для великорусского крестьянина религиозной организацией. Крестьянин, переходя в раскол, не должен был ничем поступаться, ни в чем не должен был изменять своих религиозных убеждений. Он находил в поповщинской Церкви те же посты, те же праздники, тот же богослужебный чин, только более благолепный, тех же святых, те же молитвы. Но он вместе с тем как будто выигрывал необыкновенно много. Вместо того, чтобы зависеть от попа, попы зависели от него. Он знал, что поп над ним не начальник, а должен служить своему делу, в противном случае должен уходить... Из данника своего прихода он становился участником в решении его дел»167. Повсеместное распространение священства Белокриницкой иерархии беспокоило царское правительство. «Раскольники» покушались на один из оплотов самодержавия — Синодальную церковь! Сам император Николай I, его министры, дипломаты и жандармы были озабочены появлением старообрядческого духовенства. О белокриницком митрополите судачили даже при дворе. Например, жандармский генерал-лейтенант Л .Ф. Дубельт записал в дневнике среди придворных новостей и сплетен: «Раскольничий митрополит, имевший свою резиденцию в Белокрынице, несмотря на требование нашего правительства, до сего времени проживает в Крагенфурте близ Вены и без малейшего за ним полицейского надзора» (запись от 28 октября 1851 года). Поскольку Николай I считал себя «блюстителем православия» и его «охранителем», то не замедлил предпринять меры против Белокриницкой иерархии. Он не удовлетворился пожизненной ссылкой святителя Амвросия и мечтал о совершенном уничтожении Церкви. Белокриницкая иерархия была объявлена незаконной, в официальных документах и прессе ее духовенство иначе не именовалось, как «лже-епископами» и «лже-попами». Ни российское правительство, ни Синодальная церковь не признавали «бело- криницкую» хиротонию, литургию, крещение, пострижение и брак. Если же старообрядческие священники попадали в руки российских властей, их ожидала страшная участь. В XIX веке, не только при императоре Николае I, но и при Александре II «Освободителе», и при Александре III «Миротворце », в эпоху, когда жили и творили Федор Достоевский и Иван Тургенев, Петр Чайковский и Модест Мусоргский, Иван Крамской и Василий Перов, старообрядческое священство подвергалось чудовищным гонениям, мыслимым лишь в «темном» Средневековье. В 1847 году, на обратном пути в Австрию, жандармами был арестован настоятель Белокриницкого монастыря архимандрит Геронтий (Колпаков, 1803—1868). Он приезжал в Россию для извещения верующих о присоединении к Церкви митрополита Амвросия и для сбора денег на обитель. По императорскому указу Героития заточили сначала в Петропавловской крепости, а затем в Шлиссельбурге. В одиночном заключении архимандрит провел 21 год. Доведенный до сумасшествия, он был переведен перед смертью в один из единоверческих монастырей, где и умер. А в знаменитой «духовной тюрьме» при суздальском Спасо- Евфимьевом монастыре содержались проповедник Афоний Козьмич Кочуев, некогда предложивший учредить архиерейскую кафедру за границей, и благочестивый мирянин Федор Васильевич Жигарев (1792—1856), привезший в 1847 году на Рогожское кладбище святое миро из Белой Криницы. Здесь же томились четыре святителя: Алимпий (Вепринцев), Аркадий (Дорофеев), Геннадий (Беляев) и Конон (Смирнов). Архиепископ Аркадий Славский (1809—1889) и епископ Алимпий Тульчинский ( t 1859) были арестованы в 1854 году на территории тогдашней Турции русскими войсками во время очередной войны. Архиереев обвинили в том, что они служили молебен о победе турецкой армии, и как важных государственных преступников отправили в Россию. Три месяца их держали в Киеве, три месяца — в Москве, подвергая строжайшим допросам. Затем арестантов определили в суздальскую «духовную тюрьму ». Их поместили в одиночные камеры и лишили имен: Аркадий стал секретным заключенным № 1, а Алимпий — секретным заключенным № 2. В камере здоровье владыки Алимпия совершенно ослабло, и он скончался в 1859 году. В том же году в «духовную тюрьму» был привезен под конвоем еще один узник — епископ Конон Новозыбковский (1798—1884), арестованный жандармами в 1858 году. А в 1863 году в монастырские казематы был заключен епископ Геннадий Пермский (1824-1892). Святителей обвиняли в «незаконном присвоении священного сана» и в «совращении в раскол», что являлось одним из тягчайших преступлений в Российской империи. Только 8 сентября 1881 года три епископа-страдальца, совершенно лишившиеся здоровья в темных и сырых камерах, были освобождены указом императора Александра III, только что вступившего на престол. К освобождению архиереев был причастен Л.Н. Толстой. Дважды он пытался через влиятельных родственников и знакомых хлопотать о них в Петербурге. В марте 1879 года писатель обращался к своей двоюродной тетке, графине Александре Андреевне Толстой — камер-фрейлине императорского двора, с просьбой ходатайствовать «за трех стариков, раскольничьих архиереев (одному 90 лет, двум около 60, четвертый умер в заточении), которые 22 года сидят в заточении в суздальском монастыре». Толстая через императрицу просила Александра II помиловать заключенных, но неудачно. В апреле графиня сообщала Льву Николаевичу: «Получив ваше письмо, я возмечтала, что сейчас освобожу ваших раскольников. Но вышло иначе. Государь никогда ничего не решает без предварительных исследований, и надо было адресоваться к министрам». Когда не удалось ходатайствовать через двоюродную тетку, Толстой решил действовать иным образом. Дочь писателя Мария Львовна Оболенская рассказывала об отце: «Он был знаком с тульским раскольничьим архиереем Савватием, а этот Савватий и рассказал отцу о заточенных. Отец же передал его рассказ своему приятелю, тогдашнему тульскому губернатору Урусову (Леониду Дмитриевичу), который, в свою очередь, рассказал об этом министру Игнатьеву. Игнатьев и устроил их освобождение»169. Именно по докладу министра внутренних дел Николая Павловича Игнатьева Александр III распорядился выпустить епископов на свободу. Участь суздальских исповедников вполне могла постигнуть и архиепископа Антония и его преемника, архиепископа Савва- тия (Левшина, ок. 1825—1898). Оба были объявлены в розыск и только чудом неоднократно избегали рук полиции. За поимку владыки Антония было обещано огромное вознаграждение — 12000 рублей. Жизнь и служение этих святителей были подобны подвигу апостолов. Постоянно скрываясь от сыщиков, полицейских и жандармов, они тайно совершали хиротонии, иноческие постриги, освящали походные церкви и тайные домовые храмы. Устройство типичного домового храма — моленной находим у «противораскольнического» писателя Ф.В. Ливанова. Он описывает моленную с походной церковью в доме купца первой гильдии Ивана Петровича Бутикова (1800—1874): «Известно, что в доме (на чердаке) московского купца И.П. Бутикова существует раскольничья моленная со всеми принадлежностями, подобающими храму. Здесь нередко служит обедню раскольничий самозванец- архиерей Антоний (Шутов). И служит не для одного семейства Бутикова, но для всех, кому угодно из раскольников молиться. В моленную Бутикова при совершении в ней богослужения вход беспрепятственно открыт для всех. Моленная имеет аршин 10 длины и аршин 15 ширины. Левая сторона от входа украшена иконами наподобие иконостасов в православных храмах. А на правой стороне три окна, из коих вид на Москву-реку. Отступая несколько от стены, поставлена палатка из розовой штофной материи с восьмиконечным крестом вверху, с царскими дверями и северною дверью из золоченой парчи с розовыми цветами. По сторонам царских дверей повешены на крючках несколько маленьких икон. По правую и левую сторону палатки стоят четыреутольные хоругви на шестах с осьмиконечными крестами. Среди палатки в растворенные царские двери виден престол, покрытый розовою штофною материею». Власти боролись не только со старообрядческим духовенством. Правительство мечтало навсегда покончить и с «гнездом раскола» — Рогожским кладбищем. Самый чувствительный удар по нему был нанесен при императоре Александре II, когда были запечатаны алтари кладбищенских храмов. Поводом для этого послужил донос единоверческого иеромонаха Парфения (Агеева) о том, что 22 января 1856 года на кладбище произошло доказательство раскола» — в Рождественском соборе молилось около 3-х тысяч человек. Парфений сообщал, что это оскорбило московских единоверцев: «Вот нас в Москве, чад единыя, святыя, соборныя грекорос- сийския Христовы Церкви постигла великая, едва выносимая скорбь, что как вознесли рог свой заблудшия раскольники... Они теперь торжественно и бесстыдно насмехаются над православными, а наипаче над единоверцами»171. Началось дознание, причем, как выяснилось, сам Парфений на том богослужении не присутствовал. Однако в дело вмешался могущественный митрополит Филарет. Он подал в Синод прошение, в котором заявил: «Подкрепить раскол на Рогожском кладбище — значит подкрепить его даже до отдаленного края Сибири, и напротив, ослабить его на Рогожском кладбище — значит ослабить его повсюду»172. Прошение Филарета привлекло внимание Александра II к проблеме. Дело было передано в Петербург, в Секретный комитет, который постановил закрыть алтари старообрядческих храмов. Император одобрил это резолюцией: «Если не присоединятся к православию или единоверию, то и алтари для службы не нужны». А 7 июля 1856 года полиция опечатала царские врата и диакон- ские двери иконостасов Покровского и Рождественского соборов. Главные старообрядческие храмы простояли без литургии почти 50 лет, до Пасхи 1905 года! Дело о запечатывании алтарей и трагическая судьба узников суздальской «духовной тюрьмы» были широко известны в России. Об этом писали газеты, а освобождение епископов воспринималось как важное событие общественной жизни. Но судьбы сотен старообрядческих священников, диаконов и иноков, сгинувших в темницах и острогах, на каторге и в ссылке, менее известны. Памятником их мученичества ради Христа являются письма на имя архиепископа Антония, хранящиеся в архиве Московской митрополии Старообрядческой Церкви. Прочтем их! Священник Иоанн Цуканов из селения Плоского Херсонской губернии был арестован в начале декабря 1869 года, когда объезжал паству. На допросе он объявил себя священнослужителем: «Вдруг был я обложен оковами железными и во время закования один из понятых молдаван, зверонравный человек, взявши меня крепко обеими руками за ножный ступень, и насильственно му- чительски перекрутил мне ногу от суставов своих, на которую теперь даже и ступить не смею». Прихожане добились освобождения священника под залог. Из дома он писал архиепископу: «Я теперь болен нахожусь ногами и всем телом моим, и вконец здравия не имею, так что за службу выйти не могу, за что прошу Ваше Святительство сотворить о мне молитву»173. Священник Сава Денисов, служивший на Дону, писал архиепископу в марте 1873 года из тюрьмы: «Заключение прискорбное подобно шумному Вавилону, не имею покойного места, где бы принести молитву кроме богомыслия. Едина молитва, та утешает мя и веселит сердце мое. О, возлюбленный архипастырю! Что сотворю? Не вем! Желает душа моя освободиться от сих уз, вельми стесняет меня темница, ибо она исполнена родом строптивым и развращенным»174. Священноинок Евфимий (Непеин) с Алтая летом 1877 года возвращался из Москвы на родину с походной церковью, антиминсом и Запасными Дарами. По дороге он был задержан и обыскан в присутствии священника Синодальной церкви. «Разбирательство было вещей и надругание над ними от понятых и от караульных волостных. И прочие жители — обыватели села того и волостные со священником — до Святых Даров касались неумовенными руками, и писарь цигарку курил, когда эти вещи пересматривал и переписывал... Надругательство чинили над антимисом, распарывали антимис. Все простым людям доверил приходской священник руководствовать ! И сам тоже не имел ни епитрахили, ни поручей. Так во ужасти я, Непеин, говорил священнику: “Бесстрашие поимели около святыни! ” Он на то ответил, что “Это я считаю несвященным”»175. Образ старообрядческого священнослужителя, страждущего за веру, вдохновлял многих русских писателей. Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк написал рассказ «Ночь» о скрывающемся архиерее Ираклии, которого выдает властям молодая крестьянка Домна, боящаяся, что епископ сведет ее мужа Ефима в таежные скиты. А Борис Викторович Шергин в небольшом очерке «Из недавнего прошлого» увековечил образ священника Евтропия, мученически погибшего во время облавы в пасхальную ночь. Шергин так описывает тайное богослужение: «На окраине Москвы, в одном из глухих переулков, под самой крышей дома богатого купца шла тайная служба. Наглухо были закрыты и задвинуты ставнями окна, а у ворот на всякий случай поставлены караульные. Могли прослышать и явиться власти. Пришлось бы хозяину расстаться не с одной сотенной, а попа ожидал острог или ссылка. В горенке, где совершалась служба,* и в прилегающем к ней помещении было много народу. Службу правил молодой священник Евтропий. Его с трудом разыскал для праздника хозяин и “под рогожей” привез его накануне»176. Но власти всегда были начеку. Им помогали многочисленные штатные сыщики и добровольные доносчики. Часто доносчиками были священники Синодальной церкви. Вот один из примеров, взятый из уголовного дела против староверов, которые сотнями хранятся в Российском государственном архиве древних актов177. Под праздник архангела Михаила и «прочих сил бесплотных», 7 ноября 1893 года, синодские священники Александр Преображенский и Василий Чижов из села Прудня Меленковского уезда Владимирской губернии подали уездному исправнику донос: «По общепринятому обычаю всего прихода в этот день, т.е. завтрашний, у крестьян бывают браки. Как узнано, и у старообрядцев завтрашний день будет браков до пяти, которые будут венчаться в моленной деревни Прудня лже-попом Хрисанфом. Разнузданность старообрядцев в исправлении каких-либо треб превышает всякую им позволительность... В виду всего этого просим Ваше Высокоблагородие, не благоволите ли сделать на завтрашний день распоряжение последить за старообрядцами, чтобы браки им не были повенчаны или даже, если возможно, и запечатать моленную». Но урядник прибыл в Прудню для «производства дознания» только 17 ноября. В ходе обыска во дворе крестьянина Дмитрия Антонова была обнаружена моленная с алтарем и иконостасом. Было установлено, что Хрисанф Антонов, сын Дмитрия, «выдавая себя за попа, носит длинные волосы, одевается в духовную одежду и на право лже-священства приобрел грамоту, выданную архиепископом Савватием Московским». Было возбужденно уголовное дело, которое, впрочем, шло медленно. Местное синодское духовенство обвиняло в проволочках староверов. Благочинный Петр Дмитриевский подал властям такой репорт: «Имею объяснить, что все местные должностные лица в деревне Прудне, а именно — сельский староста, сотский и десятский, состоят в расколе. Сельский староста — родной брат лже-попу Хрисанфу Дмитриеву, что может служить большим влиянием к увеличению раскола в данной деревне». Чем кончилось дело отца Хрисанфа, неизвестно. Наступал XX век, и, скорее всего, священника ожидало непродолжительное тюремное заключение или штраф. Интересное свидетельство о той эпохе находим в переписке знаменитого оперного певца Л.В. Собинова (1872—1934). Закончив юридический факультет Московского университета, он работал помощником присяжного поверенного. В мае 1897 года адвокат А.М. Керзин поручил Собинову защищать одного старовера. В письме к знакомой актрисе Собинов рассказывал: «Дела мои запущены донельзя, привожу их в порядок. А тут еще Керзин дал мне поручение ехать во Владимир защищать одного раскольника, так вот я и готовился к делу. Кстати уж, расскажу и о результатах поездки: за устройства скита моего клиента засудили на два месяца в тюрьму. В следующей инстанции, как это часто бывает, рассчитываю на другой исход, более благоприятный»178. Началась новая эпоха, на престол взошел император Николай II. Всем было понятно, что современная мировая держава не может применять против инакомыслящих и инаковерующих репрессивные законы 200-летней давности. Старообрядческий вопрос требовал скорейшего разрешения, нельзя было и далее его замалчивать. Однако получение староверами элементарных религиозных свобод и прав стало возможным лишь в 1905 году, после первой русской революции.
Материал создан: 16.04.2016
