И женился князь во двенадцать лет,
Он ли брал княгиню девяти годов,
Он ли жил с княгиной ровно три годы,
На четвёртой год он гулять пошел.
Он гулял, гулял да ровно три годы,
На четвёртой год он домой пошел,
И идё он по полю по чистому,
Встретилось ёму две старицы,
И две старицы две чёрноризицы,
И спрашиват князь у тех старицей:
— Вы давно ли, давно ли с моего двора,
С моего двора с княженецкого?
— Мы топерь, топерь да топерёшенько,
С твоего двора с княженецкого.
— А здорово ли стоит мой высок терём,
И здорово ли живут добры конюшки,
И здорово ли живут чайны чашечки,
И здорово ли пьяны питьица,
И здорово ли живут и цветны платьица,
И здорово ли живёт молода жена?
На ответ-то дёржа и ты старицы:
— Твой высок терём покося стоит,
Добры кони да все заезжены,
И чайны чашечки да все исприбиты,
И пьяны питьица да все исприпиты,
Цветны платьица да все изношены,
Молода жена во терему сидит,
Во терему сидит колубёнь качат.
И не синёё-то море всколыбалосе,
У князя сердце разгорелосе.
И приходит князь к своему двору,
К своему двору да княженецкому,
Топне ворота правой ноженкой,
Улетели те ворота середи двора,
Середи двора да княженецкого.
Вышла княгина на круто крыльцо,
В одной тоненкой рубашке без нитничка,
В одних беленких чулочках без чеботов.
Вынимал тут князь востру сабельку,
А срубил у княгины буйну голову.
А во терем-от заходит, колубеня нет,
Колубеня нет, всё пяла лежа.
Сколько шито было, вдвое сплакано,
Все князя домоичёк дожидано.
Уж как тут ли князь да закручинился,
И сходил во конюшенку стоялую.
Добры кони не езжены,
Лучше старого да лучше прежнего,
Чайны чашечки да не прибитые,
Пьяны питьица да не прилитые,
Цветны платьица да не изношены.
И не синё море всколыбалосе,
А у князя сердце разгорелосе,
И заставал он князь и во чистом поли
Этых старицей да чёрноризицей.
Вынимает князь и востру сабельку,
Он срубил у стариц буйну голову.
Как на соловья не зима бы да не студеная,
Не морозы бы да ведь крещенские,
Не летал бы я соловей по мхам, по болотицам,
И по частыим да наволочищам.
А как на молодца да не служба б государева,
Не наборы ведь солдатские,
Не ходил бы молодец по чужой дальней по сторонушке,
А по той по свирской по украине.
Вот пошел молодец из земли в землю,
А зашел молодец к королю в Литву.
— Ай ты батюшко, да король польский!
Ты прими, молодца, во слуги-рабы,
Во слуги-рабы прими да хоть во конюхи.
Я во конюхах-то жил на цело три годы,
Не ходил молодец во царев кабак,
И не пил молодец меду сладкаго,
И не пил молодец пива пьянаго,
Не закусывал да белым сахаром.
Меня бог, добра молодца, миловал,
А король молодца да любил жаловал.
Тут пожаловал молодца во стольнички.
Я во стольничках-то жил да цело три годы,
Не ходил молодец во царев кабак,
А не пил молодец меду сладкаго,
И не пил молодец пива пьянаго,
Не закусывал да белым сахаром.
Меня бог добра молодца миловал,
А король молодца да любил жаловал,
А пожаловал то молодца во ключники.
Я во ключниках-то жил да цело три годы,
Не ходил молодец во царев кабак,
А не пил молодец меду сладкаго,
И не пил молодец пива пьянаго,
Не закусывал да белым сахаром.
Как у того короля политовскаго
Была дочь Настасья красивая.
— Государь-то мой да король батюшко!
Ты дай-ко мне к кровати кроватничка.
Испроговорит король политовскии:
— Выбирай себе к кровати кроватничка:
Хоть из князей-то иль из бояров,
Иль из сильных могучих богатырей,
Или из тех ли поганых татаринов.
Испроговорит Настасья королевична:
— Мне не надо к кровати кроватничка
Мне не с князей-то, не из бояров,
Не из сильныих могучих богатырей,
А ты дай-ко мне к кровати кроватничка
Своего ты любимого ключничка.
Я в кроватничках жил да цело три годы.
Тут зашел молодец во царев кабак,
А напился молодец меду сладкаго,
А напился молодец пива пьянаго,
А он сам говорит таково слово:
— Я служил королю всех двенадцать лета
Перво три годы служил я да во конюхах,
Друго три годы служил я да во стольниках,
Третье три годы служил я да во ключниках,
Четверто три годы служил да во постельничках;
Я тисовоей кроваточки не складывал,
Я пуховоей перинки не растряхивал,
Круто-складняго зголовьица не складывал,
Соболина одеяльца не натягивал,
А я спал-то со Настасьей королевичиой,
А я спал у ей да на правой руки,
Часто я бывал да на белой груди.
Тут схватили удалого молодца,
Повели в тюрьму да богадельнюю.
Через три дни молодцу решеньицо
Отрубить-то ему буйна голова.
Испроговорит удалый добрый молодец:
— Ай же вы, палачи политовские!
Вы берите с меня золотой казны,
А вы только берите, сколько надобно,;
Вы ведите меня мимо окошечек королевичныих
Закричал удалый добрый молодец:
— Ты прости, прости Настасья королевична!
А ведут меня-то на дощечку да на липову
Отрубить-то мне да буйну голову!
Тут проговорит Настасья королевична:
— Ай же вы, палачи политовскии!
Вы спустите сего удалаго молодца.
Вы берите с меня золотой казны,
А вы только берите сколько надобно,
Вы возьмите татарина хоть мертваго,
А хоть мертваго, да еще мерзлаго,
Отрубите ему да буйну голову,
Донесите королю политовскому,
Что за его поступки неумильные
А отрублена ему буйна голова.
Тут проговорит Настасья королевична:
— Ай же ты, удалый добрый молодец!
А есть ли дома у тебя отец и мать,
Есть ли у тебя да молода жена,
А есть ли у тебя да малы детушки?
Тут проговорит удалый добрый молодец:
— Есть у меня дома отец и мать,
Есть у меня и молода жена,
Есть у меня и мала детушки!
Тут проговорит Настасья королевична:
— Ты возьми-ко мои золоты ключи,
Отмыкай мои кованы ларцы,
Ты бери себе да золотой казны.
Ты только бери, сколько надобно,
Чтобы было довольно твоим да малым детушкам!
А тут век про Настасью старину скажут,
Синему морю на тишину,
А вам всем добрым людям на послушание,
А бог молодца-то не милуё,
И государь его царь не жалуё,
И нет ни чести ему, похвальбы молодецкие,
Да друзья, братья, товарищи
Те на совет не съезжаются,
Да женил молодца родной батюшко,
Да на чужой-то дальней сторонушки.
Да брал-де он ему молоду жену,
Да брал за женой приданого
Три, три чернёиыих карабля:
Да первой-от гружон черён корабь
Был златом и серебром,
А*другой-от гружон черён корабь
Все скатниим жемчугом,
А третей-от гружон черён корабь
Все жениным приданыим.
Тут молодцу-де жена не в любовь пришла,
Не в любовь-де пришла ему, не по разуму,
Брал молодец себе он коня доброго,
Да брал себе он седёлко черкальское,
Да брал себе уздицю точмяную,
Да брал себе в руки плетку шелковую.
Сам говорил таково слово:
— Лучше мне доброй конь злата и серебра.
Лучше мне седёлко, уздица точмяная,
Лучше всево женина приданого.
Да лучше мне-ка плетка шелковая,
Да лучше-то мне буде молодой жены.
Шол да сковал себе два товарища два надейные,
Два ножа он сковал два булатние,
Он садился ведь на добра коня,
Сам поезжал на чужую на дальню на сторону.
Да ли ехал он путём ли дорожкою,
Где-ка было на пути на дороги широкие
Текла быстрая речка Смородинка.
Было на этой реки на Смородинки
Три, три мосточка калиновы:
Да на первом-то река берё на мости
Да седёлко с коня окованоё,
Да на другом берё на мости
Добра коня наступчива,
А на третьем бере на мости
Самово добра молодца.
Он взмолился-де речки Смородинки:
— Ай ты матушка черная речка Смородинка!
Есть ли через тебя, река, переходы-ты узкие,
А переброды-ты мелкие?
Да ответ держит река ему Смородина:
— Ай ты удалый дородний добрый молодец!
Есть через меня речку Смородинку,
Есть переходы-ты узкие,
Да и переброды есть мелкие.
А есть три мосточка калиновы:
Я на первом беру на мости
С коня седёлко кованое,
А на другом беру на мости
Добра коня наступчива,
Я на третьем беру на мости
Самово добра молодца.
А ты поезжай-ко, дородний добрый молодец,
Я тебя и так топерь пропущу.
Как переехал молодец через речку Смородинку,
Да те ли мосточки калиновы,
Да возговорит молодец неразумну речь:
— Да мне сказали добру молодцу,
Что топерь на пути на дороги широкие
Да текёт черная речка грозна Смородинка.
Да он стал над рекой надсмехатисе,
Да он стал над рекой надрыгатисе:
— Да топерь ли ведь речка Смородина,
Будто текёт болотня вода-то со ржавчиной.
Да забыл-то доброй молодец,
За рекой за Смородинкой,
Он забыл два товарища два надейные,
Два ножичка забыл два булатние,
За той рекой за Смородинкой.
Он поехал через речку Смородинку
Да по тем по мосточкам калиновым.
Да на первом брала на мости
С коня-де седёлко кованое,
А на другом брала на мости
Добра коня наступчива,
А на третьем брала на мости
Самово добра молодца.
Возмолится удалый дородний добрый молодец
Он-де быстрой речки Смородинки:
— Ай ты матушка быстрая речка Смородинка!
И не губи, не топи добра молодца.
Говорит-де река молодцу,
Говорит-де река человеческим голосом:
— Да не я тебя топлю гублю,
А топит губит похвальба молодца молодецкая.
Только ведь молодец и жив бывал,
Да тому хоробру таковы слава,
И оставалась у его нелюба жена.
Ай батюшка у матушки
Как жил-то молодец да он во дрокушке,
А он ел сладко да и носил красно,
Ай носил красно да работал лёкко.
Похотелось тут дородню добру молодцю
Да й сходит ёму на чужу на сторонушку,
Посмотреть людей да показать собя.
Да ён делал-то одёжицу хорошеньку,
А он шил собе да кунью шубоньку,
По подолу он строчил ю чистым серебром,
По рукавчикам да й окол ворота
Строчил шубоньку да красным золотом;
Ворот шил-то в шубки выше головы,
Спереду-то не видать личка румянаго,
Из-заду не видно шеи белою;
На головушку-ту шапочку он шил да соболиную,
Дорогих-то соболей заморьскиих,
Ай кушачик опоясал он шелковенькой,
Да й перщаточки на ручки с чистым серебром,
Да й сапоженьки на ноженьки сафьянный:
Вокруг носика-то носа яицём кати,
По пяту под пяту воробей лети;
А он денежек-тых взял на пятьдесят рублей,
Пятьедесят рублей-то взял ён со полтинкою,
Да й пошел-то ён на чужую на дальну на сторонушку,
Приходил-то он ко городу ко чужому,
Тут сустигла молодца да ночка тёмная,
Да й не знает он куды да приютитися,
Город чуж, люди ему незнаемы.
Ай пришол-то ён к царевоему к кабаку;
Еще тут-то молодец да запечалился,
Еще тут-то молодец да й закручинился,
Приклонил буйну головушку к сырой земли,
Ясны очушки втопил он во сыру землю*
Из того царевого из кабака
Выходило бабищо курвяжищо,
Да й турыжна бабищо ярыжная,
Ай станом ровна да и лицём бела,
У ней кровь в лици да как у заяца,
Во лици ягодици как цвету макова.
Она стала вокруг молодца похаживать:
— Ты чого стоишь кручинен, доброй молодец?
Ты чого стоишь печален, доброй молодец?
То ли город тоби чуж, люди незнаемы.
Да й не знаешь ты куда да приютитися?
Ты поди-тко молодец да й во царев кабак,
Выпей рюмочку вина зеленаго,
Да и тут ты молодец да раскуражишься,
Тут пойдешь по городу похаживать,
Да й будешь по чужому погуливать,
Да чужих людей да познавать будёшь.
Ен послушал бабища курвяжища,
Да й турыжной бабища ярыжною;
Заходил-то молодец ён во царев кабак,
Выпил рюмочку вина зеленого,
Выпил рюмочку да еще другую,
Испивал-то он да й третью рюмочку,
А и тут-то молодец да й роскуражился,
А он бабищой турыжной позабавился.
Так он денежок-тых пропил пятьдесят рублей,
Пятьдесят рублей он пропил со полтинкою,
Обвалился молодец тут на царев кабак.
Подошли-то к нему голюшки кабацныи
И отпоясали кушачик семишолковый,
Ай то сняли с нёго шубоньку-ту куньюю,
Ай с головушки шапочку-ту сняли соболиную,
С ручок сняли то перщаточки да с чистым серебром,
Да й сапоженьки розули с ног сафьянный,
Ай лапотики обули ёму липовы,
Да й рогозаньку надели ёму липову,
Да й поношену да тую брошену,
На головушку колпак надели липовой,
Да й поношеной да тот и брошеной.
Пробудился молодец да ён от крепка сна,
Да й от крепка сна от молодецкаго,
Пороскинул он свои да ясны очушки,
А вся снята-то одёжа дрогоценная,
Ай надето-то одёженько всё липово.
Тут сидит-то молодец да запечаливши,
Тут сидит-то молодец да й закручинивши,
Ен повесил свою буйную головушку
Да й на правую он на сторонушку,
Ясны очушки втопил ён во кирпичной мост»
Подошла-то к нёму бабищо курвяжищо,
Да й турыжно бабищо ярыжное,
То станом ровна да и лицём бела,
У ней кровь в тшци быдто у заяца,
Во лици ягодици-то цвету макова.
Подносила к нему чару зелена вина:
— Ты удаленькой дороднёй доброй молодец!
Да испей-ко чару зелена вина,
Тоби полно добру молодцю печалиться,
Тоби полно добру молодцю кручиниться.
Выпил рюмочку вина зеленаго,
А и тут-то молодец ён роскуражился,
Выходил-то молодец с царева кабака,
Ен пошел ходить по городу по чужому,
Да он стал-то познавать да он чужих людей.
Проходил ён целой день с утра й до вечера,
Ен зашол к хозяину к басонщичку,
Он задался во работушку в басонскую.
Он живёт-то доброй молодец по год поры,
Да й живёт-то доброй молодец другой год,
Да й живёт-то доброй молодец третей год,
Еще денежок ён нажил пятьдесят рублей,
Пятьдесят рублей ён нажил со полтинкою.
Сшил он соби шубоньку-ту куньюю,
По подолу он строчил ю чистым серебром,
По рукавчикам да й окол ворота
Строчил шубоньку да красным золотом;
Ворот шил-то в шубки выше головы,
Спереду-то не видать личка румяного,
Из-заду не видно шеи белою;
На головушку-ту шапочку он шил да соболиную,
Дорогих-то соболей заморьскиих,
Он кушачик-от купил да семишолковый,
Он сапожки сшил соби сафьянный:
Вокруг носика-то носа яицём кати,
Ай то под пяту воробей летит.
Он пошел ходить по городу по чужому,
Он ходил гулял да день до вечера,
Да й сустигла молодца да ночка темная,
Ен не знает да куды да приютитися,
Подходил-то ён к царевоёму к кабаку,
Припечаливши стоит он прикручинивши,
Приклонил свою головушку к сырой земли,
Ясны очушки втопил он во сыру землю.
Со того ли кабака да со цареваго
Выходило бабищо курвяжищо.
Она стала вокруг молодця похаживать,
Говорила-то й она да таковы слова:
— Ты чого стоишь печален доброй молодец?
Ты чого стоишь кручинен доброй молодец?
То ли город чуж тоби, люди незнаемы,
Да й не знаешь ты куда да приютитися?
Да й поди-тко молодец да й во царев кабак,
Ай ты рюмочку-ту выпей зелена вита,
Еще тут ты молодец да роскуражишься,
Будешь познавать ты чужа города,
Познавать-то будешь ты чужих людей.
Ен послушал бабища курвяжища,
Да й турыжной бабища ярыжною.
Заходил-то молодец ён во царев кабак,
Выпил рюмочку вина зеленого,
Выпил молодец да то и другую,
Выпил молодец да еще й третьюю,
Еще тут-то молодец да роскуражился,
Да он денежек-тых пропил пятьдесят рублей,
Пятьдесят рублей он пропил со полтиною.
Обвалился молодец ён на царев кабак.
Подошли-то к нему голюшки кабацныи,
Отпоясали кушачик семишолковый,
Да то сняли с него куньюю-ту шубоньку,
Сняли шапочку да соболиную,
Да й перщаточки-ты сняли с чистым серебром,
Да й сапожки-ты розули с ног сафьянный.
Пробудился молодец от крепка сна,
Пороскинул он свои да ясны очушки,
То ведь снята вся одёжа дрогоценная,
Ай одёжица одета-то всё лилова,
Да й поношена да тая брошена.
Запечалился ён закручинился,
Да й повесил свою буйную головушку,
Ясны очушки втопил ён во кирпичной мост.
Подошло-то к нёму бабищо курвяжищо,
Ай станом ровна да и лицём бела,
Да то кровь в лици быдто у заяца,
В лици ягодици-то цвету макова.
Подносила к нёму чару зелена вина:
— Ты удаленькой дороднёй доброй молодец!
Да испей-ко чару зелена вина,
А ще тут-то молодец ты роскуражишься.
Тут удаленькой дородний доброй молодец
Испивал он чару зелена вина,
Выходил-то молодец с царева кабака,
Ен пошел ходить по городу по чужому,
Да он сгал-то познавать да он чужих людей.
Проходил ён целой день с утра й до вечера,
Ен зашол к хозяину к басонщичку,
Он задался во роботушку в басонскую.
Он живёт-то доброй молодец по год поры,
Да й живёт-то доброй молодец другой год,
Да й живёт-то доброй молодец по третей год,
Еще денежок ён нажил пятьдесят рублей,
Пятьдесят рублей ён нажил со полтинкою,
Сшил он соби шубоньку-ту куньюю,
По подолу он строчил ю чистым серебром,
По рукавчикам да й окол ворота
Строчил шубоньку да красным золотом;
Ворот шил-то в шубки выше головы,
Спереду-то не видать личка румянаго,
Из-заду не видно шеи белою;
На головушку-ту шапочку он шил да соболиную,
Дорогих-то соболей заморьскиих,
Он кушачик-от купил да семишолковый,
Он сапожки сшил соби сафьянный:
Вокруг носика-то носа яицём кати,
Ай под пяту воробей летит.
Он пошел ходить по городу по чужому,
Он ходил гулял да день до вечера,
Да й сустигла молодца да ночка темная.
Ен не знает да куды да приютитися,
Подходил-то ён к царевоёму к кабаку,
Припечаливши стоит он прикручинивши,
Приклонил свою головушку к сырой земли,
Ясны очушки втопил он во сыру землю.
Со того ли кабака да со цареваго
Выходило бабищо курвяжищо,
Она стала вокруг молодця похаживать,
Говорила-то й она да таковы слова:
— Ты чого стоишь печален, доброй молодец?
Ты чого стоишь кручинен, доброй молодец?
То ли город чуж тоби, люди незнаемы,
Да й не знаешь ты куда да приютитися?
Да й поди-тко молодец да й во царев кабак,
Ай ты рюмочку-ту выпей зелена вина,
Еще тут ты молодец да роскуражишься,
Будешь познавать ты чужа города,
Познавать-то будешь ты чужих людей,
Ен послушал бабища курвяжища,
Да й турыжной бабища ярыжною.
Заходил-то молодец ён во царев кабак,
Выпил рюмочку вина зеленого,
Выпил молодец да то и другую,
Выпил молодец да еще й третьюю,
Еще тут-то молодец да роскуражился,
Да он денежек-тых пропил пятьдесят рублей,
Пятьдесят рублей он пропил со полтиною.
Обвалился молодец ён на царев кабак.
Подошли-то к нему голюшки кабацкыи,
Отпоясали кушачик семишолковый,
Да то сняли с него кунью-ту шубоньку,
Сняли шапочку да соболиную,
Да й перщаточки-ты сняли с чистым серебром,
Да й сапожки-ты розули с ног сафьянный.
Пробудился молодец от крепка сна,
Пороскинул он свои да ясны очушки,
То ведь снята вся одёжа дрогоценная,
Ай одёжица одета-то всё липова,
Да й поношена да тая брошена.
Запечалился ён закручинился,
Да й повесил свою буйную головушку,
Ясны очушки втопил ён во кирпичный мост.
Подошло-то к нёму бабищо курвяжищо,
Ай станом ровна да и лицём бела,
У ней кровь в лици быдто у заяца,
Во лици ягодици-то цвету макова;
Подносила к нёму чару зелена вина:
— Ты удаленькой дороднёй доброй молодец!
Да испей-ко чару зелена вина.
Испивал-то молодец он чару зелена вина,
Выходил ён с кабака да й со цареваго,
Обвернулся доброй молодец серым волком,
Побежал-то он от Горюшка в чисто поле,
А и Горюшко, за ним собакою.
Обвернулся-то да й доброй молодец,
Полетел-то он да ясным соколом,
Горюшко вслед за ним черным вороном...
А и тут-то доброй молодец приставился.
Да свезли-то на могилу на родительску,
Положили добра молодца в сыру землю,
Прибегало тут да к нёму Горюшко,
Прибегало Горе, об нем плакало:
— Ай хорош ты был удаленькой дороднёй молодец!
Я топерь пойду во славну в каменну Москву,
У меня там есть еще лучши тобя.
Ай когда-жде (так) воссияло солнце красное
А на том было на нёбушке на ясноем,
Как в ты пору теперичку
Воцарился наш прегрозный царь,
Наш прегрозный сударь царь Иван Васильевич.
Он повывел тут измену из Казань-града,
Он повывел тут измену из Рязань-града,
Он повывел-то изменушку изб Пскова,
Ай повынес он царенье из Царя-града,
А царя-то Перфила он под меч склонил,
А царицы-то Елены голову срубил,
Царскую перфилу на себя одел,
Царский костыль да себи в руки взял.
Заводил же он почестный пир,
А на князей пир, на бояр пир
А на всих гостей да званых браныих,
Вси же на пиру да напивалиси,
Вси же на пиру да поросхвастались.
Поросхвастался прегрозный царь,
Наш прегрозный сударь царь Иван Васильевич:
— Я повывел тут измену из Казань-града,
Я повывел тут измену из Рязань-града,
Я повывел-то изменушку изо Пскова,
Ай повынес я даренье из Царя-града,
А царя-то Перфила я под меч склонил,
А царицы-то Елены голову срубил,
Царскую перфилу на себя одел,
Царский костыль да себи в руки взял.
Я повывел нунь измену с Новгородчины,
Я повыведу измену с каменной Москвы.
Ходит тут Иванушко царевич государь,
Сам же испроговорит:
— Ай прегрозный сударь царь Иван Васильевич!
Не повывести измены с каменной Москвы.
За одным столом измена хлеба кушает,
Платьица-ты носит одноцветный
А сапожки-ты на ножках одноличныи.
Мутно его око помутилоси,
Царско его сердце загорелоси.
— Ай же ты Иванушко царевич государь!
А подай-ко мне изменщика да на очи,
Я теперичку изменщику да голову срублю!
Ходит тут Иванушко царевич государь,
Сам Иванушко да испроговорит:
— Я же глупыим да разумом промолвился.
На себя сказать, так живу не бывать,
Ай на братца сказать — братца жаль,
А и жаль братца не так как себя...
Ай прегрозный сударь царь Иван Васильевич,
Ай родитель наш же батюшко!
Ты-то ехал уличкой,—
Иных бил казнил да иных вешал ли,
Достальниих по тюрьмам садил.
Я-то ехал уличкой,—
Иных бил казнил да иных вешал ли,
Достальниих по тюрьмам садил.
А серёдечкой да ехал Федор да Иванович,
Бил казнил да иных вешал ли,
Достальниих по тюрьмам'садил,
Наперед же он указы да пороссылал,
Чтобы малый да порозбегались,
Чтобы старый да ростулялиси...
А нунечку, теперичку,
Вся изменушка у нас да вдруг повыстала.
Мутно его око помутилоси,
Его царско сердце розгорелоси:
— Ай же палачи вы немилосливы!
Вы возьмите-тко нунь Федора Иванова
За тыи за рученьки за белый,
За тыи перстни да за злаченый,
Вы сведите Федора да во чисто поле
На тое болотце да на житное,
На тую на плаху да на липову,
А срубите Федору да буйну голову
За его поступки неумильнии.
Сидят тут палачи да немилосливы,
Большей тулится за средняго,
Средний тулится за меныиаго,
Ай от меньшаго-то братцу век ответу нет.
Сидит маленький Малютка вор Шкурлатов сын.
— Ай прегрозный царь Иван Васильевич!
Много я казнил князей князевичев,
Много королей да королевичев,
Нунь да Федору я не спущу.
Брал тут Федора Иванова
За тыи за рученьки за белый,
За тыи перстни да за злаченый,
Вел же Федора в чисто поле
На тое болотце да на житное,
На тую на плаху да на липову.
А и Марфа-та Романовна
Кинулась она в одной рубашки без костыца
А в одних чулочиках без чоботов,
А накинула тут шубку соболиную,
Черных соболей да шубку во пятьсот рублей,
Ай бегом бежит на горочку на Вшивую
К тому братцу ко родимому,
Ко Микитушке Романову.
Прибегала тут на горочку на Вшивую
К тому братцу ко родимому,
Ко Микитушке Романову.
Не спрашиват тут у дверей придверничков,
У ворот да приворотничков,
А прочь взашей она да всих отталкиват,
Ай придвернички да приворотнички
Они вслед идут да жалобу творят:
— Ай Микитушка Романович!
Да твоя-то есть сестрица да родимая,
Что ли Марфа-та Романовна,
Ай бежит она не в покрути,
Над тобой она да надсмехается,
Всих же нас да взашей прочь отталкиват.
Говорит же тут Никитушка Романович:
— Что же ты, сестрица да родимая,
Что бежишь, над нами надсмехаешься,
Наших взашей прочь отталкивашь?
Тяжелешенько она да поросплакалась
А Микитушки Романову розжалилась.
— Ай ты, братец ты родимый,
Да Никитушка Романович!
Я ли над тобой да надсмехаюси,
Али ты же надо мной да надсмехаешьси,
Али над собой незгодушки великии не ведаешь,
Али над собой да нуне надо мной,
Над сестрицей да родимою?
Твоего-то племничка,
Племничка да крестника,
Али Федора Иванова,
Увели его да во чисто поле
На тое болотце да на житное,
На тую на плаху да на липову,
Срубить Федору да буйну голову
За него поступки неумильнии.
Старый Никита да Романович
Бросил он кафтан да на одно плечо,
Кинул шляпу на одно ухо,
Тяпнул в руки саблю вострую,
Он садился на коня да не на седлана,
Не на седлана коня да не на уздана,
Он садился на коня одним стегном.
Городом-то еде голосом кричит,
Голосом крычит да сам шляпой машет:
— Ах ты маленькой Малютка вор Шкурлатов сын!
Не клони-тко нунь же Федора Иванова
На ту было на плаху да на липову,
Не руби-тко Федору да буйной головы
За него поступки неумильнии.
Срубишь же ты Федору да буйну голову, —
Не тот же кусок съешь, а сам подавишься,
Не тот же стокан выпьешь, сам заклекнешься!
А не спрашиват Малюгка вор Шкурлатов сын,
Клонит Федора Иванова.
А скричал же тут Микитушка Романович:
— Ай ты Федор да Иванович!
Не клони-тко своей буйный ты головы,
Царский род на казени не казнится.
А не стал же Федор да сдаватися,
А не стал клонить своей да буйной головы
А на тую он на плаху да на липову.
А разъехался Микитушка Романович
А к тому же палачу да немилосливу,
К малому Малютке да Шкурлатову.
Не клонил же он Малютки да Шкурлатова
На тую на плаху да на липову,—
Как смахне он да саблей вострою,
Он отсек Малютки буйну голову
За него поступки неумильнии,
Что зачим везе на казень царский род
А срубить-то ему буйну голову.
Он брал Федора было Иванова
За тыи за рученки за белый,
Целовал в уста его сахарнии,
Посадил его да на добра коня,
На свое садил было да на право стегно,
Повез Федора Иванова
А на ту было на горочку на Вшивую,
А к тому было к подворьицу Микитину, —»
Севодни, братцы, день суботнии,
Завтра день да восресеньицо,
Им итти-то ко божьей церкви.
А ставал же тут прегрозный царь Иван Васильевич
Он по утрышку ранехонько,
Умывается он да белехонько,
Снаряжается он хорошохонько,
Одевае платья опалёныи,
Коней подпрягают воронёныих.
Ай поехал тут прегрозный царь Иван Васильевич
Он поехал ко заутрены.
А ставае тут Микитушка Романович
Ай по утрышку ранехонько,
Умывается он да белехонько,
Снаряжается он хорошохонько,
Одевае платья красный,
Коней подпрягают все же рыжиих,
Кареты подпрягают золоченый.
Приезжае он да тут же ко заутренки.
Испроговорит Микитушка Романович:
— Здравствуй ты, прегрозный сударь царь Иван
Васильевич,
Со своей да любимой семьей
А со Марфой-то Романовной,
Да со Федором Ивановым,
Со Иваном-то Ивановым!
Говорит же тут прегрозный царь,
Наш прегрозный царь Иван Васильевич:
— Ай ты старый Никита да Романович,
Ай ты шурин да любимый!
Ты незгодушки не ведаешь,
Надо мной великою незгодушки:
Твоего-то племничка,
Племничка да крестничка,
Что ли Федора Иванова,—
Нету Федора во живности.
Старый Микитушка Романович
Снова тут его да он проздравствовал:
— Здравствуй ты, прегрозный сударь царь Иван
Васильевич,
Со своей да любимой семьей
А со Марфой-то Романовной,
Да со Федором Ивановым,
Со Иваном-то Ивановым!
Говорит же наш прегрозный царь,
Наш прегрозный царь Иван Васильевич:
— Ах ты старый Никита да Романович!
Что же в речи ты не вчуешься,
Сам ты к речам да не примешься?
Твоего то племничка,
Племничка да крестничка,
Нету Федора во живности.
Говорит же тут Микитушка да в третий раз:
— Здравствуй ты, прегрозный сударь царь Иван
Васильевич,
Со своей да любимой семьей
А со Марфой-то Романовной,
Да со Федором Ивановым,
Со Иваном-то Ивановым!
Мутно его око помутилоси,
Царско его сердце розгорелоси.
Отвечае тут прегрозный царь Иван Васильевич:
— Ах ты старый пес Микитушка Романович!
Надо мною знать, Микита, надсмехаешься?
Выдем от великодённыи заутрены —
Прикажу теби Микита голову срубить.
Тяжелешенько тут царь да поросплакалсяз
— По ворах да по разбойничках
Е заступнички да заборонщички.
'По моем рожоноём по дитятки
Не было нунь да заступушки,
Ни заступушки ни заборонушки!
Говорит же тут Микитушка Романович:
— А бывает ли тут грешному прощеньицо?
— А бывает тут да грешному прощеньицо.
Того грешнаго да негде взять.
Говорит было Микитушка во другой раз:
— А бывает ли тут грешному прощеньицо?
— А бывает тут да грешному прощеньицо,
Того грешнаго да негде взять.
Говорит же тут Микитушка да в третий разз
— А прости-тко того грешнаго!
— Того грешнаго нунь бог простит,
Того грешнаго нунь негде взять.
Отвечает тут Микитушка Романович:
— Ай прегрозный сударь царь Иван Васильевич!
Не отрублена да Федору да буйна голова,
А отрублена Малютке да Шкурлатову
За него поступки неумильнии,
Да зачим же иде казнить царский род:
Царский род на казени не казнится.
Говорит же наш прегрозный царь,
Наш прегрозный сударь царь Иван Васильевич
— Ах ты старый Микитушка Романович,
Ай да шурин да любимый!
Что теби Микитушка пожаловать?
Города ли теби дать да с пригородками,
Али села дать да со приселками,
Али силушки тобе-ка-ва по надобью,
Али золотой казны тобе-ка-ва по надобью,
Али добрых комоней тобе-ка-ва по надобью?
Отвечает тут Микитушка Романович:
— Не надо мне-ка городов да с пригородками,
Не надо мне-ка сел да со приселками,
Мне-ка силушки по надобью,
Золотой казны по надобью,
Добрых комоней по надобью:
Золота казна, у молодца не держится,
Добра комони у молодца не ездятся.
Дай-ко мне Микитину да отчину:
Хоть коня угони, хоть жену уведи,
Хоть каку ни е победушку да сделай ли,
Да в Микитину да отчину уйди,
Того добраго же молодца да бог простил.—
Ай прегрозный царь Иван Васильевич
Дал Микитину да отчину,
Задумал царь государь,
Задумал женитися,
Во земли во неверный.
Брал шурина любезнаго,
Тако брал во приданыих
Молода Кострюка Мастрюка,
Молода Чемерюковица,
Этот ли млад Кострюк,
Молодой Чемерюковиц,
Сидит за дубовым столом,
Хлеба соли он не кушает
И бела лебеди не рушает.
Говорил ему царь государь:
— Ай же ты млад Кострюк,
Молодой Чемерюковиц!
Что же хлеба соли не кушаешь,
И белой лебеди не рушаешь?
Говорил ему млад Кострюк,
Молодой Чемерюковиц:
— Ай же ты царь государь!
Дай же ты мне-ко борцов,
Да и дай удалых молодцов,
Все названыих мастеров.
Государь припечалился,
Послал молодых послов,
Послал по всёй орды,
И кричать во всё горло,
Накликивать им борцов,
И борцов удалых молодцов,
Все названыих мастеров.
Эти молоды послы
Пошли по всёй орды
Кричать во всё горло,
И накликивают оне борцов,
Да и борцов удалых молодцов,
Все названныих мастеров.
Сошлись на единый двор
Один Сенюшка маленький,
Другой Васенька невелик тоже был,
Два братца родимыих.
Говорят таковы словеса:
— Мы пойдем с Кострюком поборотися
Да й пойдем с молодым покидатися.
Эти млады послы
Пошли в полату белокаменную,
Во гридню столовую,
Говорят таковы словеса:
— Ай же ты млад Кострюк,
Молодой Чемерюковиц!
Тебе хлеб соли есть на столи
Да и бог-от есть на стени.
А борцы на широком дворцы.
Этот млад Кострюк,
Молодой Чемерюковиц
Скочил из-за дубова стола,
Задел ножкой за скамеечку:
Пятьдесят-то татар он убил,
И пятьдесят он бояр погубил.
Выходит на крылечко белодубовое,
Взглянул на широкий двор,
Говорил таковы словеса:
— Это-то есть мне не борцы,
Да й то не удалы молодцы!
Я братца во руку возьму,
Да и другого во другу возьму
Я братцями вместо хлесну,
У них кости расхлебаются,
И все суставы рассыплются.
Один Сенюшка маленький
Говорил таковы словеса:
— Уж ты, братец, родимый мой!
У тебя силы есть с два-то меня,
А смелости в пол-меня.
Мы пойдем с Кострюком поборотися,
Мы пойдем с молодым покидатися
Пошли с Кострюком поборотися,
Пошли с молодым покидатися,
Раз-то Кострюк поборол,
Да й другой раз Кострюк поборол,
Токо третий раз Кбстрюка,
Токо третий раз младаго,
Они силу его смитили
Да и брали тут Кострюка
На ручки на белый,
Кидали тут Кострюка
Выше церкви соборныя
Со кресты леванидовы.
Пал тут млад Кострюк,
Он пал о сыру землю.
Рубашка-та трёснула,
И на себе кожа лопнула,
Он свой сором долонью закрыл,
И побежал с каменной Москвы,
Говорил таковы словеса:
— Не дай-ко мне, господи,
В каменной Москве пббывати,
Да й борцов поотведывати,
Да й борцов удалых молодцов,
Все названыих мастеров.
Не детям, не внучатам,
Да не роду нашему Карачанам.
Да на стули на бархати,
На златом на ременчатом,
Сидел туто царь Возвяг,
Да Возвяг сын Таврольевич,
Да он суды рассуживал,
Да дела приговаривал,
Да князей бояр жаловал,
Да селами, поместьями,
Города с пригородками.
Да Фому дарил Токмою,
Да Ерёму Новым городом.
Да любимого зятюшка,
Да Щелкана Дудентьевича
И на дворе не случилосе,
Да уехал Щелканушко
Во землю жидовскую,
Ради дани и выходу,
Ради чортова прйвежу.
Он-де с поля брал по колосу,
С огороду по курици,
С мужика по пяти рублей,
У кого тут пяти рублей нету,
У того он жену берет,
У кого как женЫ'ТО нет,
Так того самого берет.
У Щелкана не выробишься,
Со двора вон не вырядишься.
Да приехал Щелканушко
Из земли из жидовские
Да к царю на широкий двор.
Говорит же Щелканушко:
— Да ай же ты царь Возвяк,
Да Возвяг сын Таврольевич!
Ты князей бояр жаловал,
Да селами поместьями,
Города с пригородками,
Да Фому дарил Токмою,
Да Ерёму Новым городом,
Да любимаго зятюшка,
Да Щелкана Дудентьевича
Подари Тверью городом,
Токо Тверью славною,
Токо Тверью богатою,
Двума братцами родныма.
Да князьями благоверныма,
Да Борисом Борисовичем,
Да и Митриём Борисовичем.
— Да ой же Щелканушко,
Да Щелкан сын Дудентьевич!
Заколи чада милаго,
Токо сына любимаго,
Нацеди токо чашу руды,
Токо чашу серебряную,
Да и выпей ту чашу руды,
Стоючись перед Звягой царем,
Перед Звягой Таврольевичем.
Подарю Тверию городом,
Токо Тверию славною,
Токо Тверью богатою,
Двума братцами родныма,
Да князьями благоверными:
Борисом Борисовичем,
Да и Митриём Борисовичем.
Да туто Щелканушко
Заколол чада милаго,
Токо сына любимаго,
Нацедил-де он чашу руды,
Токо чашу серебряную,
Да и выпил ту чашу руды
Стоючись перед Звягой царём,
Перед Звягой Таврольевичем.
Да и тут царь Возвяг
Подарил Тверию городом,
Токо Тверию славною,
Токо Тверью богатою,
Двума братцамы родными,
Да князьями благоверными:
Да Борисом Борисовичем,
Да и Митриём Борисовичем.
Поехал Щелканушко
Да во Тверь-ту город-от,
Да заехал Щелканушко
Ко родной сестры проститися,
Токо к Марье Дудентьевной:
— Да и здравствуй ты, родна сестра,
Да и Марья Дудентьевна.
— Да и здравствуй-ко, родной брат.
Уж ты по роду родной брат,
По призванью окаянной брат.
Да чтобы тебе брателку
Да туда-то уехати,
Да назад не приехати.
Да остыть бы те, брателко,
Да на востром копье,
На булатнем на ножичке.
Дунай, Дунай, боле вперед не знай.
всего статей: 204
