Исторические пути старообрядчества и российского капитализма переплелись еще теснее вследствие войны 1812 года. Разрушительный пожар Москвы в так называемый «французский» год уничтожил собственность солидных московских купцов, придерживавшихся официального православия, так что очень немногие из этих семей смогли восстановить свои состояния в последующие десятилетия.
На их место хлынул целый поток крестьянских разносчиков товара и купцов-коробейников из Подмосковья, торгующих в розницу кустарной продукцией — в основном тряпьем и тканями. Многие из новичков были старообрядцами.
Именно из этой пестрой толпы странствующих торговцев вскоре выросли новые предпринимательские династии московских купцов: Морозовы, Рябушинские, Коноваловы, Гучковы, Солдатенковы и Хлудовы возводят свои роды к ранним адептам «древнего благочестия». Энергичные и, наверное, более удачливые представители этих коммерческих групп сумели сохранить свое скромное место в деловом мире до появления в 1820 – 1830-х годах новой технологии — производства хлопчатобумажных тканей с использованием паровых машин.
Практический здравый смысл предпринимателей-старообрядцев возобладал над всеми религиозными предубеждениями, которые они питали против технических инноваций: эти изобретения вели к модернизации текстильной промышленности. Благодаря настойчивости и деловой хватке многие торговцы тряпьем стали в последующие десятилетия владельцами текстильных фабрик, а те, кто мог обращаться за финансовой поддержкой в старообрядческие общины, пользовались дополнительными преимуществами в примитивной и суровой российской экономике.
Таким образом, коллективное богатство создавало предпосылки для появления частного богатства.
Текстильная промышленность особенно привлекала старообрядцев, поскольку это был практически единственный сектор экономики, не требовавший частых контактов с государством. Хлопчатобумажная продукция в основном направлялась не в Петербург, который отдавал предпочтение льняному полотну, использовавшемуся для военных нужд, а на обширный крестьянский рынок того самого Подмосковья, откуда совсем недавно пришли новые промышленники. Поэтому самая архаичная и фундаменталистская русская традиция парадоксальным образом послужила катализатором первой русской промышленной революции и, что важнее всего, первого в России сектора частного предпринимательства.
Значительное число предпринимателей — адептов официальной церкви, в том числе Крестовниковы, Третьяковы и Найденовы, также взялись за текстильную промышленность на ранней стадии ее развития. И наоборот, многие предприниматели-старообрядцы терпели поражение, а некоторые представители этих семей оказывались некомпетентными в промышленных делах.
Таким образом, неортодоксальность не была ни необходимым, ни достаточным условием предпринимательского успеха. Однако и на последующих стадиях развития текстильной промышленности старообрядцы по-прежнему присутствовали среди удержавшихся наверху семей в пропорциях, значительно превышающих удельный вес старообрядцев в общем населении страны.
Наверное, есть какая-то закономерность в том, что экономический успех со временем охлаждает религиозный пыл. Текстильные промышленники второго и особенно третьего поколения получили достаточное образование и знакомство с европейской культурой, чтобы умерить свои апокалиптические верования. Некоторые (например, Гучковы и Хлудовы) перешли в официально санкционированное «единоверие». Другие семьи (например, Коноваловы) двигались в сторону недифференцированного православия.
Тем не менее оставались роды (например, Морозовы и Рябушинские), сохранившие эмоциональную привязанность к древнему благочестию, хотя, как личности,они уже были полностью европеизированы. Было бы чрезмерным упрощением утверждать, что связь с религиозной культурой старообрядцев породила совершенно не сходный с другими тип личности, характерный только для приверженцев старой веры.
Несомненно, выходцы из старообрядческих семей приучились думать о себе как об отличающихся ото всех прочих; они стремились быть упорными и усердными в делах и думать о будущем своих семейных предприятий. Купцы-старообрядцы обычно оставались купцами, избегая соблазна возведения в дворянский чин, традиционно ослаблявшего купеческое сословие. По этим причинам их фирмы отличались долголетием, необычным для русской экономики.
Однако эти свойства не были присущи одним только старообрядцам, поскольку многие семьи, придерживавшиеся официального православия, достигли сходных результатов в текстильных элитах купеческой Москвы. Различие между ортодоксальным и неортодоксальным вероисповеданием, судя по всему, стиралось по мере того, как купцы обоих верований становились активными участниками резко усилившейся филантропической, меценатской и гражданской деятельности, ознаменовавшей наступление культурной эпохи купеческой Москвы в конце XIX века.
Даже когда купеческое сословие в России начало приобретать явные черты промышленной буржуазии «für sich», почти никто, кроме выходцев из среды старообрядцев, не смог принять вызов времени и развернуть свои деловые интересы в сторону политики и идеологии.
Основу этим изменениям заложили красноречивый старообрядец Василий Кокорев, который в середине XIX века первым вышел за стены своей фабрики и вступил в союз с такими мыслителями славянофильского направления, как Федор Чижов и Иван Бабст, и легендарный Савва Морозов, чей мощный голос и харизматическое лидерство прервали самоубийство, совершенное в тот самый момент, когда буржуазия вступила на политическую арену в 1905 году.
В беспокойную межреволюционную эпоху 1905 – 1917 годов возник триумвират Павла Рябушинского, Александра Коновалова и Александра Гучкова, озвучивший политические чаяния нарождавшейся буржуазии. Несомненно, благодаря проявленному ими пониманию исторических ошибок деспотической власти в России, эти новые предводители старообрядческого наследия выступали как политические либералы и конституционалисты.
Гучков возглавил парламентскую фракцию «октябристов» — националистическую коалицию в составе первых трех Государственных дум, пытавшуюся найти пути к примирению с правительством премьер-министра Петра Столыпина. В III Думе он вел борьбу за принятие законов о старообрядцах, гарантирующих защиту прав религиозных диссидентов. После убийства Столыпина в 1911 году Гучков разочаровался в царском режиме и вскоре присоединился к более радикальной позиции Рябушинского и Коновалова.
Александр Коновалов и Павел Рябушинский возглавляли фракцию прогрессистов в IV Думе, они стремились объединить все оппозиционные силы под знаменем «Прогрессивного блока». Рябушинский, по-прежнему исповедовавший старую веру, был председателем Всероссийского съезда старообрядцев и пытался привлечь своих единоверцев к участию в политическом процессе через организацию неостарообрядческого движения. В канун Первой мировой войны Коновалов и Рябушинский вели тайные переговоры с большевиками и эсерами о способах противостояния царскому режиму, а Коновалов даже намекал на необходимость «сверхъестественного выхода» из политического тупика 1914 года.
Эти активисты-промышленники были практически единственными представителями предпринимателей, обладавшими достаточной уверенностью в себе и убежденностью, чтобы действовать на равных с интеллигентами и аристократами, составлявшими костяк либеральной политической культуры того времени. В годы войны люди этого круга, объединенные оппозиционным отношением к самодержавию, создали и возглавили военно-промышленные комитеты, способствовавшие мобилизации экономики. Следует также отметить их стремление соединить либеральную оппозицию под эгидой «Прогрессивного блока».
В 1916 году Гучков принял активное участие в тайном заговоре с целью свержения царя. Когда в 1917 году самодержавие окончательно рухнуло, Коновалов и Гучков стали министрами Временного правительства. Коновалов своими глазами увидел конец старой России, когда был арестован большевиками в Зимнем дворце при исполнении обязанностей товарища министра-председателя в последнем кабинете Керенского.
Имена этих людей до такой степени олицетворяли интересы деловых кругов, что Ленин обычно использовал их как эпонимы «крупной буржуазии». Такие выражения, как «господа Рябушинские», «эти Коноваловы» и «партия Гучкова», были обычными элементами его политического лексикона, направленного против «главарей буржуазии».
Нельзя утверждать с полной уверенностью, что их карьера была предопределена принадлежностью к неортодоксальному вероисповеданию. Тем не менее их предпринимательская динамичность, боевой стиль, сильные националистические чувства, либеральные требования власти закона, защита свободы вероисповедания, непримиримая оппозиция царскому режиму (после того как провалился коллаборационистский эксперимент Гучкова), желание сотрудничать с революционными партиями и присоединиться к заговорам — все это несет на себе отчетливый отпечаток неортодоксального наследия.
Хотя их реальные отношения с древним благочестием варьировали от пылких до отчужденных, следует заключить, что выдвижение этих ярких личностей на фоне трудноразличимых на политической сцене фигур, пришедших из ортодоксальной традиции, не было совершенно случайным.
Так, например, в семье Коноваловых проблемы с лидерством возникли в третьем поколении. И. А. Коновалов был не очень сведущ в предпринимательстве и сверх меры предавался радостям жизни. В результате семейное предприятие пришло в упадок. В 1897 году решением семьи он был отстранен от дел, и контроль над компанией перешел к его сыну Александру.
Словно в подтверждение гипотезы Ю. М. Лотмана о том, что «новое» в России часто оказывалось «вывернутым наизнанку » старым, самая серьезная попытка всестороннего обоснования предпринимательского капитализма в царской России была сделана старообрядцем Павлом Рябушинским и его неостарообрядческим движением.
В религиозном журнале «Церковь», в своих речах на съезде старообрядцев и в либеральной газете «Утро России» Рябушинский и его сторонники выработали новаторский старообрядческо-предпринимательский дискурс, такой же утопический и мессианистический, как у любого из их предшественников в первые дни раскола.
С характерной враждебностью к никонианскому самодержавию они утверждали, что экономика и политическая культура России должны освободиться от удушающего централизованного контроля государства.
Для обоснования этого утверждения они использовали исторический нарратив, восходящий к славянофильской мифологии: абсолютистское государство патриарха Никона и Петра Великого «насильно» воздвигало на «Земле» Древней Руси ложную и пагубную конструкцию централизованной власти, затмив и подавив древний культурный ландшафт общинной свободы и независимого предпринимательства. Закрепощенная прихотью царя и его сподвижников, Россия два века стояла перед Европой в жалком обличье юродивого.
Будучи полностью современными людьми, неостарообрядцы понимали, что возврат к лесным общинам раннего периода невозможен. Быстрое преобразование России с помощью предпринимательского капитализма и конституционной демократии давало единственную для страны возможность остаться великой державой в эпоху империалистической конкуренции. Свободное предпринимательство и демократические процессы приумножат национальное богатство и укрепят национальное единство, если «Земля» заберет свою суверенную власть у полиции, чиновников и землевладельцев.
Мобилизованная добровольной энергией свободного народа, Россия быстро превратится в сверхдержаву, с потенциалом которой смогут соперничать только Соединенные Штаты. Уровень жизни ее граждан будет стремительно расти, а вместе с ним будут расти их гордость и чувство собственного достоинства. Судя по всему, Рябушинский не сомневался, что русский народ сможет приобрести экономические и политические навыки, необходимые для того, чтобы построить новую Великую Россию, поскольку он был уверен, что такие свойства уже — в зародыше — присутствовали в наследственных инстинктах каждого русского.
Они были присущи исходной строобрядческой культуре, потайной России, которая воспрянет с падением самодержавия и его зловредного соратника — никонианской церкви. Рябушинский предполагал, что наступление религиозной свободы приведет к массовому обращению народа в истинную веру предков. Свободным русским не придется учиться у иностранцев навыкам предпринимательства и самоуправления — они обнаружат их сохранившимися наподобие живых культурных ископаемых в своих древних дониконианских традициях. «Земля» и «Власть» снова обретут единство.
Демократическая, капиталистическая Россия войдет в современный мир тогда же, когда вернется к своим древним корням, и, наконец, сможет предстать перед Богом и западными народами в своем подлинном облике — как свободная, процветающая нация. Предпринимательская энергия, освобожденная индустриальным капитализмом, произведет огромные богатства, но Рябушинский верил, что это новое богатство будет использоваться радикально новым (старым?) образом.
«Богатство обязывает» — был его семейный лозунг.
Вновь обогатившиеся предприниматели должны будут осознать, что они являются частью нравственного сообщества, и будут чувствовать себя обязанными как своим рабочим, так и менее удачливым предпринимателям, что поможет выйти за границы традиционных патриархальных забот или обычной благотворительности. Частное богатство может быть использовано для общественного блага через соглашения об участии в прибылях, фонды страхования от болезней и несчастных случаев, выплаты пособий по безработице.
Под маской современного благоденствующего государства Россия превратится в огромную старообрядческую общину, где будет санкционирована частная инициатива, но также будет признана коллективная ответственность. Богатые будут духовно и нравственно обязаны облегчать участь бедных. Если бы идеи Рябушинского воплотились в жизнь, современный русский капитализм облекся бы в общинные одежды религиозного этоса XVII века.
Ясно, что исторические пути старообрядчества тесно сплетаются с экономической историей России с начала XIX века — времени рождения московской текстильной промышленности. Неслучайно внимание таких историков русского предпринимательства, как Блэквелл, Гершенкрон и Рындзюнский, сосредоточилось именно на этом периоде.
Но после возникновения этого пионерного сектора частной промышленности исследователи старообрядчества теряют его след. Гершенкрон, например, пишет: «Мы будем напрасно искать практикующих старообрядцев-предпринимателей сделавших значительный вклад» в экономическую историю России после начала XIX века.
Исследователь заключает: «Если старообрядцы и сыграли какую-то роль в [1890-е годы] и позже, то не в промышленном секторе». В этом очерке мы постарались показать, что старообрядчеству может быть приписана далеко не последняя роль в формировании истории русского предпринимательства вплоть до революции 1917 года.
Хотя некоторые старообрядцы отдалились от веры своих предков, никто из них не носил длинных бород и не верил в приход Антихриста, но потомки раскольников, которые повели за собой рождающуюся буржуазию, по-прежнему ощутимо выделялись благодаря своему наследию, а некоторые, как Рябушинский, пристально изучали его неортодоксальное прошлое в поисках культурных образцов для будущего.
Когда царская власть была уже почти обречена, старообрядчество оставалось формирующей силой, стремившейся найти особый путь России к современности.
Беспримерный бой "Варяга" и "Корейца" под Чемульпо, Шаболовский Пивоваренный завод Карнеев Горшанов и Ко в Москве, Курите лучшия папиросы фабрики "Дукат" в Москве, Русское общество для выделки и продажи пороха, Лучшие в мире галоши товарищество Проводник безусловное ручательство, Нива 1912 Полное собрание Помяловского полное собрание Куприна Полно собрание стихотворений Фета, Россия разоренным окраинам 1915 года, М.И.Глинка Жизнь за царя опера 1892 год, Самые лучшие в мире галоши Российско-Американской резиновой мануфактуры, Пиво воды Шаболовский завод Карнеев Горшанов и Ко Москва.
Картина Василия Нестеренко «Мы - русские, с нами Бог»
всего статей: 1642
