Ай батюшка у матушки
Как жил-то молодец да он во дрокушке,
А он ел сладко да и носил красно,
Ай носил красно да работал лёкко.
Похотелось тут дородню добру молодцю
Да й сходит ёму на чужу на сторонушку,
Посмотреть людей да показать собя.
Да ён делал-то одёжицу хорошеньку,
А он шил собе да кунью шубоньку,
По подолу он строчил ю чистым серебром,
По рукавчикам да й окол ворота
Строчил шубоньку да красным золотом;
Ворот шил-то в шубки выше головы,
Спереду-то не видать личка румянаго,
Из-заду не видно шеи белою;
На головушку-ту шапочку он шил да соболиную,
Дорогих-то соболей заморьскиих,
Ай кушачик опоясал он шелковенькой,
Да й перщаточки на ручки с чистым серебром,
Да й сапоженьки на ноженьки сафьянный:
Вокруг носика-то носа яицём кати,
По пяту под пяту воробей лети;
А он денежек-тых взял на пятьдесят рублей,
Пятьедесят рублей-то взял ён со полтинкою,
Да й пошел-то ён на чужую на дальну на сторонушку,
Приходил-то он ко городу ко чужому,
Тут сустигла молодца да ночка тёмная,
Да й не знает он куды да приютитися,
Город чуж, люди ему незнаемы.
Ай пришол-то ён к царевоему к кабаку;
Еще тут-то молодец да запечалился,
Еще тут-то молодец да й закручинился,
Приклонил буйну головушку к сырой земли,
Ясны очушки втопил он во сыру землю*
Из того царевого из кабака
Выходило бабищо курвяжищо,
Да й турыжна бабищо ярыжная,
Ай станом ровна да и лицём бела,
У ней кровь в лици да как у заяца,
Во лици ягодици как цвету макова.
Она стала вокруг молодца похаживать:
— Ты чого стоишь кручинен, доброй молодец?
Ты чого стоишь печален, доброй молодец?
То ли город тоби чуж, люди незнаемы.
Да й не знаешь ты куда да приютитися?
Ты поди-тко молодец да й во царев кабак,
Выпей рюмочку вина зеленаго,
Да и тут ты молодец да раскуражишься,
Тут пойдешь по городу похаживать,
Да й будешь по чужому погуливать,
Да чужих людей да познавать будёшь.
Ен послушал бабища курвяжища,
Да й турыжной бабища ярыжною;
Заходил-то молодец ён во царев кабак,
Выпил рюмочку вина зеленого,
Выпил рюмочку да еще другую,
Испивал-то он да й третью рюмочку,
А и тут-то молодец да й роскуражился,
А он бабищой турыжной позабавился.
Так он денежок-тых пропил пятьдесят рублей,
Пятьдесят рублей он пропил со полтинкою,
Обвалился молодец тут на царев кабак.
Подошли-то к нему голюшки кабацныи
И отпоясали кушачик семишолковый,
Ай то сняли с нёго шубоньку-ту куньюю,
Ай с головушки шапочку-ту сняли соболиную,
С ручок сняли то перщаточки да с чистым серебром,
Да й сапоженьки розули с ног сафьянный,
Ай лапотики обули ёму липовы,
Да й рогозаньку надели ёму липову,
Да й поношену да тую брошену,
На головушку колпак надели липовой,
Да й поношеной да тот и брошеной.
Пробудился молодец да ён от крепка сна,
Да й от крепка сна от молодецкаго,
Пороскинул он свои да ясны очушки,
А вся снята-то одёжа дрогоценная,
Ай надето-то одёженько всё липово.
Тут сидит-то молодец да запечаливши,
Тут сидит-то молодец да й закручинивши,
Ен повесил свою буйную головушку
Да й на правую он на сторонушку,
Ясны очушки втопил ён во кирпичной мост»
Подошла-то к нёму бабищо курвяжищо,
Да й турыжно бабищо ярыжное,
То станом ровна да и лицём бела,
У ней кровь в тшци быдто у заяца,
Во лици ягодици-то цвету макова.
Подносила к нему чару зелена вина:
— Ты удаленькой дороднёй доброй молодец!
Да испей-ко чару зелена вина,
Тоби полно добру молодцю печалиться,
Тоби полно добру молодцю кручиниться.
Выпил рюмочку вина зеленаго,
А и тут-то молодец ён роскуражился,
Выходил-то молодец с царева кабака,
Ен пошел ходить по городу по чужому,
Да он стал-то познавать да он чужих людей.
Проходил ён целой день с утра й до вечера,
Ен зашол к хозяину к басонщичку,
Он задался во работушку в басонскую.
Он живёт-то доброй молодец по год поры,
Да й живёт-то доброй молодец другой год,
Да й живёт-то доброй молодец третей год,
Еще денежок ён нажил пятьдесят рублей,
Пятьдесят рублей ён нажил со полтинкою.
Сшил он соби шубоньку-ту куньюю,
По подолу он строчил ю чистым серебром,
По рукавчикам да й окол ворота
Строчил шубоньку да красным золотом;
Ворот шил-то в шубки выше головы,
Спереду-то не видать личка румяного,
Из-заду не видно шеи белою;
На головушку-ту шапочку он шил да соболиную,
Дорогих-то соболей заморьскиих,
Он кушачик-от купил да семишолковый,
Он сапожки сшил соби сафьянный:
Вокруг носика-то носа яицём кати,
Ай то под пяту воробей летит.
Он пошел ходить по городу по чужому,
Он ходил гулял да день до вечера,
Да й сустигла молодца да ночка темная,
Ен не знает да куды да приютитися,
Подходил-то ён к царевоёму к кабаку,
Припечаливши стоит он прикручинивши,
Приклонил свою головушку к сырой земли,
Ясны очушки втопил он во сыру землю.
Со того ли кабака да со цареваго
Выходило бабищо курвяжищо.
Она стала вокруг молодця похаживать,
Говорила-то й она да таковы слова:
— Ты чого стоишь печален доброй молодец?
Ты чого стоишь кручинен доброй молодец?
То ли город чуж тоби, люди незнаемы,
Да й не знаешь ты куда да приютитися?
Да й поди-тко молодец да й во царев кабак,
Ай ты рюмочку-ту выпей зелена вита,
Еще тут ты молодец да роскуражишься,
Будешь познавать ты чужа города,
Познавать-то будешь ты чужих людей.
Ен послушал бабища курвяжища,
Да й турыжной бабища ярыжною.
Заходил-то молодец ён во царев кабак,
Выпил рюмочку вина зеленого,
Выпил молодец да то и другую,
Выпил молодец да еще й третьюю,
Еще тут-то молодец да роскуражился,
Да он денежек-тых пропил пятьдесят рублей,
Пятьдесят рублей он пропил со полтиною.
Обвалился молодец ён на царев кабак.
Подошли-то к нему голюшки кабацныи,
Отпоясали кушачик семишолковый,
Да то сняли с него куньюю-ту шубоньку,
Сняли шапочку да соболиную,
Да й перщаточки-ты сняли с чистым серебром,
Да й сапожки-ты розули с ног сафьянный.
Пробудился молодец от крепка сна,
Пороскинул он свои да ясны очушки,
То ведь снята вся одёжа дрогоценная,
Ай одёжица одета-то всё лилова,
Да й поношена да тая брошена.
Запечалился ён закручинился,
Да й повесил свою буйную головушку,
Ясны очушки втопил ён во кирпичной мост.
Подошло-то к нёму бабищо курвяжищо,
Ай станом ровна да и лицём бела,
Да то кровь в лици быдто у заяца,
В лици ягодици-то цвету макова.
Подносила к нёму чару зелена вина:
— Ты удаленькой дороднёй доброй молодец!
Да испей-ко чару зелена вина,
А ще тут-то молодец ты роскуражишься.
Тут удаленькой дородний доброй молодец
Испивал он чару зелена вина,
Выходил-то молодец с царева кабака,
Ен пошел ходить по городу по чужому,
Да он сгал-то познавать да он чужих людей.
Проходил ён целой день с утра й до вечера,
Ен зашол к хозяину к басонщичку,
Он задался во роботушку в басонскую.
Он живёт-то доброй молодец по год поры,
Да й живёт-то доброй молодец другой год,
Да й живёт-то доброй молодец по третей год,
Еще денежок ён нажил пятьдесят рублей,
Пятьдесят рублей ён нажил со полтинкою,
Сшил он соби шубоньку-ту куньюю,
По подолу он строчил ю чистым серебром,
По рукавчикам да й окол ворота
Строчил шубоньку да красным золотом;
Ворот шил-то в шубки выше головы,
Спереду-то не видать личка румянаго,
Из-заду не видно шеи белою;
На головушку-ту шапочку он шил да соболиную,
Дорогих-то соболей заморьскиих,
Он кушачик-от купил да семишолковый,
Он сапожки сшил соби сафьянный:
Вокруг носика-то носа яицём кати,
Ай под пяту воробей летит.
Он пошел ходить по городу по чужому,
Он ходил гулял да день до вечера,
Да й сустигла молодца да ночка темная.
Ен не знает да куды да приютитися,
Подходил-то ён к царевоёму к кабаку,
Припечаливши стоит он прикручинивши,
Приклонил свою головушку к сырой земли,
Ясны очушки втопил он во сыру землю.
Со того ли кабака да со цареваго
Выходило бабищо курвяжищо,
Она стала вокруг молодця похаживать,
Говорила-то й она да таковы слова:
— Ты чого стоишь печален, доброй молодец?
Ты чого стоишь кручинен, доброй молодец?
То ли город чуж тоби, люди незнаемы,
Да й не знаешь ты куда да приютитися?
Да й поди-тко молодец да й во царев кабак,
Ай ты рюмочку-ту выпей зелена вина,
Еще тут ты молодец да роскуражишься,
Будешь познавать ты чужа города,
Познавать-то будешь ты чужих людей,
Ен послушал бабища курвяжища,
Да й турыжной бабища ярыжною.
Заходил-то молодец ён во царев кабак,
Выпил рюмочку вина зеленого,
Выпил молодец да то и другую,
Выпил молодец да еще й третьюю,
Еще тут-то молодец да роскуражился,
Да он денежек-тых пропил пятьдесят рублей,
Пятьдесят рублей он пропил со полтиною.
Обвалился молодец ён на царев кабак.
Подошли-то к нему голюшки кабацкыи,
Отпоясали кушачик семишолковый,
Да то сняли с него кунью-ту шубоньку,
Сняли шапочку да соболиную,
Да й перщаточки-ты сняли с чистым серебром,
Да й сапожки-ты розули с ног сафьянный.
Пробудился молодец от крепка сна,
Пороскинул он свои да ясны очушки,
То ведь снята вся одёжа дрогоценная,
Ай одёжица одета-то всё липова,
Да й поношена да тая брошена.
Запечалился ён закручинился,
Да й повесил свою буйную головушку,
Ясны очушки втопил ён во кирпичный мост.
Подошло-то к нёму бабищо курвяжищо,
Ай станом ровна да и лицём бела,
У ней кровь в лици быдто у заяца,
Во лици ягодици-то цвету макова;
Подносила к нёму чару зелена вина:
— Ты удаленькой дороднёй доброй молодец!
Да испей-ко чару зелена вина.
Испивал-то молодец он чару зелена вина,
Выходил ён с кабака да й со цареваго,
Обвернулся доброй молодец серым волком,
Побежал-то он от Горюшка в чисто поле,
А и Горюшко, за ним собакою.
Обвернулся-то да й доброй молодец,
Полетел-то он да ясным соколом,
Горюшко вслед за ним черным вороном...
А и тут-то доброй молодец приставился.
Да свезли-то на могилу на родительску,
Положили добра молодца в сыру землю,
Прибегало тут да к нёму Горюшко,
Прибегало Горе, об нем плакало:
— Ай хорош ты был удаленькой дороднёй молодец!
Я топерь пойду во славну в каменну Москву,
У меня там есть еще лучши тобя.
Ай когда-жде (так) воссияло солнце красное
А на том было на нёбушке на ясноем,
Как в ты пору теперичку
Воцарился наш прегрозный царь,
Наш прегрозный сударь царь Иван Васильевич.
Он повывел тут измену из Казань-града,
Он повывел тут измену из Рязань-града,
Он повывел-то изменушку изб Пскова,
Ай повынес он царенье из Царя-града,
А царя-то Перфила он под меч склонил,
А царицы-то Елены голову срубил,
Царскую перфилу на себя одел,
Царский костыль да себи в руки взял.
Заводил же он почестный пир,
А на князей пир, на бояр пир
А на всих гостей да званых браныих,
Вси же на пиру да напивалиси,
Вси же на пиру да поросхвастались.
Поросхвастался прегрозный царь,
Наш прегрозный сударь царь Иван Васильевич:
— Я повывел тут измену из Казань-града,
Я повывел тут измену из Рязань-града,
Я повывел-то изменушку изо Пскова,
Ай повынес я даренье из Царя-града,
А царя-то Перфила я под меч склонил,
А царицы-то Елены голову срубил,
Царскую перфилу на себя одел,
Царский костыль да себи в руки взял.
Я повывел нунь измену с Новгородчины,
Я повыведу измену с каменной Москвы.
Ходит тут Иванушко царевич государь,
Сам же испроговорит:
— Ай прегрозный сударь царь Иван Васильевич!
Не повывести измены с каменной Москвы.
За одным столом измена хлеба кушает,
Платьица-ты носит одноцветный
А сапожки-ты на ножках одноличныи.
Мутно его око помутилоси,
Царско его сердце загорелоси.
— Ай же ты Иванушко царевич государь!
А подай-ко мне изменщика да на очи,
Я теперичку изменщику да голову срублю!
Ходит тут Иванушко царевич государь,
Сам Иванушко да испроговорит:
— Я же глупыим да разумом промолвился.
На себя сказать, так живу не бывать,
Ай на братца сказать — братца жаль,
А и жаль братца не так как себя...
Ай прегрозный сударь царь Иван Васильевич,
Ай родитель наш же батюшко!
Ты-то ехал уличкой,—
Иных бил казнил да иных вешал ли,
Достальниих по тюрьмам садил.
Я-то ехал уличкой,—
Иных бил казнил да иных вешал ли,
Достальниих по тюрьмам садил.
А серёдечкой да ехал Федор да Иванович,
Бил казнил да иных вешал ли,
Достальниих по тюрьмам'садил,
Наперед же он указы да пороссылал,
Чтобы малый да порозбегались,
Чтобы старый да ростулялиси...
А нунечку, теперичку,
Вся изменушка у нас да вдруг повыстала.
Мутно его око помутилоси,
Его царско сердце розгорелоси:
— Ай же палачи вы немилосливы!
Вы возьмите-тко нунь Федора Иванова
За тыи за рученьки за белый,
За тыи перстни да за злаченый,
Вы сведите Федора да во чисто поле
На тое болотце да на житное,
На тую на плаху да на липову,
А срубите Федору да буйну голову
За его поступки неумильнии.
Сидят тут палачи да немилосливы,
Большей тулится за средняго,
Средний тулится за меныиаго,
Ай от меньшаго-то братцу век ответу нет.
Сидит маленький Малютка вор Шкурлатов сын.
— Ай прегрозный царь Иван Васильевич!
Много я казнил князей князевичев,
Много королей да королевичев,
Нунь да Федору я не спущу.
Брал тут Федора Иванова
За тыи за рученьки за белый,
За тыи перстни да за злаченый,
Вел же Федора в чисто поле
На тое болотце да на житное,
На тую на плаху да на липову.
А и Марфа-та Романовна
Кинулась она в одной рубашки без костыца
А в одних чулочиках без чоботов,
А накинула тут шубку соболиную,
Черных соболей да шубку во пятьсот рублей,
Ай бегом бежит на горочку на Вшивую
К тому братцу ко родимому,
Ко Микитушке Романову.
Прибегала тут на горочку на Вшивую
К тому братцу ко родимому,
Ко Микитушке Романову.
Не спрашиват тут у дверей придверничков,
У ворот да приворотничков,
А прочь взашей она да всих отталкиват,
Ай придвернички да приворотнички
Они вслед идут да жалобу творят:
— Ай Микитушка Романович!
Да твоя-то есть сестрица да родимая,
Что ли Марфа-та Романовна,
Ай бежит она не в покрути,
Над тобой она да надсмехается,
Всих же нас да взашей прочь отталкиват.
Говорит же тут Никитушка Романович:
— Что же ты, сестрица да родимая,
Что бежишь, над нами надсмехаешься,
Наших взашей прочь отталкивашь?
Тяжелешенько она да поросплакалась
А Микитушки Романову розжалилась.
— Ай ты, братец ты родимый,
Да Никитушка Романович!
Я ли над тобой да надсмехаюси,
Али ты же надо мной да надсмехаешьси,
Али над собой незгодушки великии не ведаешь,
Али над собой да нуне надо мной,
Над сестрицей да родимою?
Твоего-то племничка,
Племничка да крестника,
Али Федора Иванова,
Увели его да во чисто поле
На тое болотце да на житное,
На тую на плаху да на липову,
Срубить Федору да буйну голову
За него поступки неумильнии.
Старый Никита да Романович
Бросил он кафтан да на одно плечо,
Кинул шляпу на одно ухо,
Тяпнул в руки саблю вострую,
Он садился на коня да не на седлана,
Не на седлана коня да не на уздана,
Он садился на коня одним стегном.
Городом-то еде голосом кричит,
Голосом крычит да сам шляпой машет:
— Ах ты маленькой Малютка вор Шкурлатов сын!
Не клони-тко нунь же Федора Иванова
На ту было на плаху да на липову,
Не руби-тко Федору да буйной головы
За него поступки неумильнии.
Срубишь же ты Федору да буйну голову, —
Не тот же кусок съешь, а сам подавишься,
Не тот же стокан выпьешь, сам заклекнешься!
А не спрашиват Малюгка вор Шкурлатов сын,
Клонит Федора Иванова.
А скричал же тут Микитушка Романович:
— Ай ты Федор да Иванович!
Не клони-тко своей буйный ты головы,
Царский род на казени не казнится.
А не стал же Федор да сдаватися,
А не стал клонить своей да буйной головы
А на тую он на плаху да на липову.
А разъехался Микитушка Романович
А к тому же палачу да немилосливу,
К малому Малютке да Шкурлатову.
Не клонил же он Малютки да Шкурлатова
На тую на плаху да на липову,—
Как смахне он да саблей вострою,
Он отсек Малютки буйну голову
За него поступки неумильнии,
Что зачим везе на казень царский род
А срубить-то ему буйну голову.
Он брал Федора было Иванова
За тыи за рученки за белый,
Целовал в уста его сахарнии,
Посадил его да на добра коня,
На свое садил было да на право стегно,
Повез Федора Иванова
А на ту было на горочку на Вшивую,
А к тому было к подворьицу Микитину, —»
Севодни, братцы, день суботнии,
Завтра день да восресеньицо,
Им итти-то ко божьей церкви.
А ставал же тут прегрозный царь Иван Васильевич
Он по утрышку ранехонько,
Умывается он да белехонько,
Снаряжается он хорошохонько,
Одевае платья опалёныи,
Коней подпрягают воронёныих.
Ай поехал тут прегрозный царь Иван Васильевич
Он поехал ко заутрены.
А ставае тут Микитушка Романович
Ай по утрышку ранехонько,
Умывается он да белехонько,
Снаряжается он хорошохонько,
Одевае платья красный,
Коней подпрягают все же рыжиих,
Кареты подпрягают золоченый.
Приезжае он да тут же ко заутренки.
Испроговорит Микитушка Романович:
— Здравствуй ты, прегрозный сударь царь Иван
Васильевич,
Со своей да любимой семьей
А со Марфой-то Романовной,
Да со Федором Ивановым,
Со Иваном-то Ивановым!
Говорит же тут прегрозный царь,
Наш прегрозный царь Иван Васильевич:
— Ай ты старый Никита да Романович,
Ай ты шурин да любимый!
Ты незгодушки не ведаешь,
Надо мной великою незгодушки:
Твоего-то племничка,
Племничка да крестничка,
Что ли Федора Иванова,—
Нету Федора во живности.
Старый Микитушка Романович
Снова тут его да он проздравствовал:
— Здравствуй ты, прегрозный сударь царь Иван
Васильевич,
Со своей да любимой семьей
А со Марфой-то Романовной,
Да со Федором Ивановым,
Со Иваном-то Ивановым!
Говорит же наш прегрозный царь,
Наш прегрозный царь Иван Васильевич:
— Ах ты старый Никита да Романович!
Что же в речи ты не вчуешься,
Сам ты к речам да не примешься?
Твоего то племничка,
Племничка да крестничка,
Нету Федора во живности.
Говорит же тут Микитушка да в третий раз:
— Здравствуй ты, прегрозный сударь царь Иван
Васильевич,
Со своей да любимой семьей
А со Марфой-то Романовной,
Да со Федором Ивановым,
Со Иваном-то Ивановым!
Мутно его око помутилоси,
Царско его сердце розгорелоси.
Отвечае тут прегрозный царь Иван Васильевич:
— Ах ты старый пес Микитушка Романович!
Надо мною знать, Микита, надсмехаешься?
Выдем от великодённыи заутрены —
Прикажу теби Микита голову срубить.
Тяжелешенько тут царь да поросплакалсяз
— По ворах да по разбойничках
Е заступнички да заборонщички.
'По моем рожоноём по дитятки
Не было нунь да заступушки,
Ни заступушки ни заборонушки!
Говорит же тут Микитушка Романович:
— А бывает ли тут грешному прощеньицо?
— А бывает тут да грешному прощеньицо.
Того грешнаго да негде взять.
Говорит было Микитушка во другой раз:
— А бывает ли тут грешному прощеньицо?
— А бывает тут да грешному прощеньицо,
Того грешнаго да негде взять.
Говорит же тут Микитушка да в третий разз
— А прости-тко того грешнаго!
— Того грешнаго нунь бог простит,
Того грешнаго нунь негде взять.
Отвечает тут Микитушка Романович:
— Ай прегрозный сударь царь Иван Васильевич!
Не отрублена да Федору да буйна голова,
А отрублена Малютке да Шкурлатову
За него поступки неумильнии,
Да зачим же иде казнить царский род:
Царский род на казени не казнится.
Говорит же наш прегрозный царь,
Наш прегрозный сударь царь Иван Васильевич
— Ах ты старый Микитушка Романович,
Ай да шурин да любимый!
Что теби Микитушка пожаловать?
Города ли теби дать да с пригородками,
Али села дать да со приселками,
Али силушки тобе-ка-ва по надобью,
Али золотой казны тобе-ка-ва по надобью,
Али добрых комоней тобе-ка-ва по надобью?
Отвечает тут Микитушка Романович:
— Не надо мне-ка городов да с пригородками,
Не надо мне-ка сел да со приселками,
Мне-ка силушки по надобью,
Золотой казны по надобью,
Добрых комоней по надобью:
Золота казна, у молодца не держится,
Добра комони у молодца не ездятся.
Дай-ко мне Микитину да отчину:
Хоть коня угони, хоть жену уведи,
Хоть каку ни е победушку да сделай ли,
Да в Микитину да отчину уйди,
Того добраго же молодца да бог простил.—
Ай прегрозный царь Иван Васильевич
Дал Микитину да отчину,
Задумал царь государь,
Задумал женитися,
Во земли во неверный.
Брал шурина любезнаго,
Тако брал во приданыих
Молода Кострюка Мастрюка,
Молода Чемерюковица,
Этот ли млад Кострюк,
Молодой Чемерюковиц,
Сидит за дубовым столом,
Хлеба соли он не кушает
И бела лебеди не рушает.
Говорил ему царь государь:
— Ай же ты млад Кострюк,
Молодой Чемерюковиц!
Что же хлеба соли не кушаешь,
И белой лебеди не рушаешь?
Говорил ему млад Кострюк,
Молодой Чемерюковиц:
— Ай же ты царь государь!
Дай же ты мне-ко борцов,
Да и дай удалых молодцов,
Все названыих мастеров.
Государь припечалился,
Послал молодых послов,
Послал по всёй орды,
И кричать во всё горло,
Накликивать им борцов,
И борцов удалых молодцов,
Все названыих мастеров.
Эти молоды послы
Пошли по всёй орды
Кричать во всё горло,
И накликивают оне борцов,
Да и борцов удалых молодцов,
Все названныих мастеров.
Сошлись на единый двор
Один Сенюшка маленький,
Другой Васенька невелик тоже был,
Два братца родимыих.
Говорят таковы словеса:
— Мы пойдем с Кострюком поборотися
Да й пойдем с молодым покидатися.
Эти млады послы
Пошли в полату белокаменную,
Во гридню столовую,
Говорят таковы словеса:
— Ай же ты млад Кострюк,
Молодой Чемерюковиц!
Тебе хлеб соли есть на столи
Да и бог-от есть на стени.
А борцы на широком дворцы.
Этот млад Кострюк,
Молодой Чемерюковиц
Скочил из-за дубова стола,
Задел ножкой за скамеечку:
Пятьдесят-то татар он убил,
И пятьдесят он бояр погубил.
Выходит на крылечко белодубовое,
Взглянул на широкий двор,
Говорил таковы словеса:
— Это-то есть мне не борцы,
Да й то не удалы молодцы!
Я братца во руку возьму,
Да и другого во другу возьму
Я братцями вместо хлесну,
У них кости расхлебаются,
И все суставы рассыплются.
Один Сенюшка маленький
Говорил таковы словеса:
— Уж ты, братец, родимый мой!
У тебя силы есть с два-то меня,
А смелости в пол-меня.
Мы пойдем с Кострюком поборотися,
Мы пойдем с молодым покидатися
Пошли с Кострюком поборотися,
Пошли с молодым покидатися,
Раз-то Кострюк поборол,
Да й другой раз Кострюк поборол,
Токо третий раз Кбстрюка,
Токо третий раз младаго,
Они силу его смитили
Да и брали тут Кострюка
На ручки на белый,
Кидали тут Кострюка
Выше церкви соборныя
Со кресты леванидовы.
Пал тут млад Кострюк,
Он пал о сыру землю.
Рубашка-та трёснула,
И на себе кожа лопнула,
Он свой сором долонью закрыл,
И побежал с каменной Москвы,
Говорил таковы словеса:
— Не дай-ко мне, господи,
В каменной Москве пббывати,
Да й борцов поотведывати,
Да й борцов удалых молодцов,
Все названыих мастеров.
Не детям, не внучатам,
Да не роду нашему Карачанам.
Да на стули на бархати,
На златом на ременчатом,
Сидел туто царь Возвяг,
Да Возвяг сын Таврольевич,
Да он суды рассуживал,
Да дела приговаривал,
Да князей бояр жаловал,
Да селами, поместьями,
Города с пригородками.
Да Фому дарил Токмою,
Да Ерёму Новым городом.
Да любимого зятюшка,
Да Щелкана Дудентьевича
И на дворе не случилосе,
Да уехал Щелканушко
Во землю жидовскую,
Ради дани и выходу,
Ради чортова прйвежу.
Он-де с поля брал по колосу,
С огороду по курици,
С мужика по пяти рублей,
У кого тут пяти рублей нету,
У того он жену берет,
У кого как женЫ'ТО нет,
Так того самого берет.
У Щелкана не выробишься,
Со двора вон не вырядишься.
Да приехал Щелканушко
Из земли из жидовские
Да к царю на широкий двор.
Говорит же Щелканушко:
— Да ай же ты царь Возвяк,
Да Возвяг сын Таврольевич!
Ты князей бояр жаловал,
Да селами поместьями,
Города с пригородками,
Да Фому дарил Токмою,
Да Ерёму Новым городом,
Да любимаго зятюшка,
Да Щелкана Дудентьевича
Подари Тверью городом,
Токо Тверью славною,
Токо Тверью богатою,
Двума братцами родныма.
Да князьями благоверныма,
Да Борисом Борисовичем,
Да и Митриём Борисовичем.
— Да ой же Щелканушко,
Да Щелкан сын Дудентьевич!
Заколи чада милаго,
Токо сына любимаго,
Нацеди токо чашу руды,
Токо чашу серебряную,
Да и выпей ту чашу руды,
Стоючись перед Звягой царем,
Перед Звягой Таврольевичем.
Подарю Тверию городом,
Токо Тверию славною,
Токо Тверью богатою,
Двума братцами родныма,
Да князьями благоверными:
Борисом Борисовичем,
Да и Митриём Борисовичем.
Да туто Щелканушко
Заколол чада милаго,
Токо сына любимаго,
Нацедил-де он чашу руды,
Токо чашу серебряную,
Да и выпил ту чашу руды
Стоючись перед Звягой царём,
Перед Звягой Таврольевичем.
Да и тут царь Возвяг
Подарил Тверию городом,
Токо Тверию славною,
Токо Тверью богатою,
Двума братцамы родными,
Да князьями благоверными:
Да Борисом Борисовичем,
Да и Митриём Борисовичем.
Поехал Щелканушко
Да во Тверь-ту город-от,
Да заехал Щелканушко
Ко родной сестры проститися,
Токо к Марье Дудентьевной:
— Да и здравствуй ты, родна сестра,
Да и Марья Дудентьевна.
— Да и здравствуй-ко, родной брат.
Уж ты по роду родной брат,
По призванью окаянной брат.
Да чтобы тебе брателку
Да туда-то уехати,
Да назад не приехати.
Да остыть бы те, брателко,
Да на востром копье,
На булатнем на ножичке.
Дунай, Дунай, боле вперед не знай.
Славные старые король Бахмет турецкие
Воевал он на землю российскую,
Добывал он старые Казань город подлесные.
Он-де стоял под городом
Со своей силой армией,
Много поры этой было времени,
Да й розорил Казань город подлесные,
Разорил Казань-де город на-пусто.
Он в Казани князей бояр всех вырубил,
Да и княгинь боярыней —
Тех живых в полон побрал.
Полонил он народу многи тысячи,
Он повёл-де в свою землю турецкую,
Становил на дороги три заставы великие:
Первую заставу великую —
Напускал реки, озёра глубокие;
Другую заставу великую —
Чистые поля широкие,
Становил воров разбойников;
А третьюю заставу — темны лесы,
Напустил зверьёв лютыих.
Только в Казани во городи
Оставалась одна молодая жонка Авдотья Рязаночка
Она пошла в землю турецкую
Да ко славному королю ко Бахмету турецкому,
Да она пошла полону просить.
Шла-де она не путём, не дорогою,
Да глубоки-ты реки, озёра широкие
Те она пловом плыла,
А мелкие-ты реки, озёра широкие,
Да те ли она бродком брела.
Да прошла ли она заставу великую,
А чистые поля те широкие,
Воров разбойников тех о полдён прошла,
Как о полдён воры лютые
Те опочив держа.
Да прошла-де вторую заставу великую
Да темны ты леса дремучие,
Лютых зверей тех о полночь прошла,
Да во полночь звери лютые
Те опочив держа.
Приходила во землю турецкую
К славному королю Бахмету турецкому,
Да в его ли палаты королевские.
Она крест-от кладет по-писаному,
А поклоны-ты ведё по-ученому,
Да она бьё королю-де челом, низко кланялась.
— Да ты осударь король-де Бахмет турецкий!
Разорил ты нашу стару Казань город подлесную,
Да ты князей наших бояр всех повырубил,
Ты княгинь наших боярыней тех живых в полон побрал.
Ты брал полону народу многи тысячи,
Ты завёл в свою землю турецкую,
Я молодая жонка Авдотья Рязаночка,
Я осталасе в Казани единешенька.
Я пришла, сударь, к тебе сама да изволила,
Не возможно ли будет отпустить мне народу сколько-
нибудь пленного,
Хошь бы своево-то роду племени?
Говорит король Бахмет турецкие:
— Молодая ты жонка Авдотья Рязаночка!
Как я розорил вашу стару Казань подлесную,
Да я князей бояр я всех повырубил,
Я княгинь боярыней да тех живых в полон побрал,
Да я брал полону народу многи тысячи,
Я завёл в свою землю турецкую,
Становил на дорогу три заставы великие:
Первую заставу великую —
Реки, озёра глубокие;
Вторую заставу великую —
Чистые поля широкие,
Становил лютых воров разбойников.
Да третью заставу великую —
Темны леса-ты дремучие,
Напустил я лютых зверей.
Да скажи ты мне, жонка Авдотья Рязаночка,
Как ты эти заставы прошла и проехала?
Ответ держит жонка Авдотья Рязаночка:
— Ай ты славный король Бахмет турецкие!
Я эты заставы великие
Прошла не путём, не дорогою.
Как я реки, озёра глубокие
Те я пловом плыла,
А чистые поля те широкие,
Воров-то разбойников,
Тех-то я о полден прошла,
О полден воры разбойники
Они опочив держа.
Темные леса те лютых зверей,
Тех-де я в полночь прошла,
О полночь звери лютые
Те опочив держа.
Да те ли речи королю полюбилисе,
Говорит славный король Бахмет турецкие:
— Ай же ты молодая жёнка Авдотья Рязаночка!
Да умела с королем ричь говорить,
Да умей попросить у короля полону-де головушки,
Да которой головушки боле век не нажить будё.
Да говорит молодая жёнка Авдотья Рязаночказ
— Ай ты славный король Бахмет турецкие!
Я замуж выйду да мужа наживу,
Да у мня буде свёкор, стану звать батюшко,
Да ли буде свекровка, стану звать матушкой.
А я ведь буду у их снохою слыть,
Да поживу с мужом да я сынка рожу,
Да воспою вскормлю, у мня и сын будё,
Да стане меня звати матушкой.
Да я сынка женю да и сноху возьму,
Да буду ли я и свекровой слыть,
Да еще же я поживу с мужом,
Да и себе дочь рожу.
Да воспою вскормлю, у мня и дочь будё,
Да стане меня звати матушкой.
Да дочку я замуж отдам,
Да й у меня и зять будё,
И буду я тещой слыть.
А не нажить-то мне той буде головушки,
Да милого-то братца любимого.
И не видать-то мне братца буде век и по веку.
Да те ли речи королю полюбилисе,
Говорил-де он жонке таково слово:
— Ай же ты молодая жонка Авдотья Рязаночка!
Ты умела просить у короля полону ли головушки,
Да которой-то не нажить и век будё.
Когда я розорял вашу стару Казань город подлесныв
Я князей бояр-де всех повырубил,
А княгинь боярыней я тех живых в полон побрал,
Брал полону народу многи тысячи,
Да убили у мня милого братца любимого,
И славного пашу турецкого,
Да й не нажить мне братца буде век и по веку,
Да ты молодая жонка Авдотья Рязаночка,
Ты бери-тко народ свой полоненые,
Да уведи их в Казань да единого.
Да за твои-ты слова за учливые,
Да ты бери себе золотой казны
Да в моей-то земли во турецкие,
Да ли только бери тебе, сколько надобно,..
Туто женка Авдотья Рязаночка
Брала себе народ полоненые,
Да и взяла она золотой казны
Да из той земли из турецкие,
Да колько ей-то было надобно.
Да привела-де народ полоненые,
Да во ту ли Казань во опустелую,
Да она построила Казань город наново,
Да с той поры Казань стала славная,
Д с той поры стала Казань-де богатая,
Да тут ли в Казани Авдотьино имя возвеличилось,
Да и тем дело кончилось.
Ай диди диди диди диди,
Князи, послушайте,
Да бояры, послушайте,
Да вы все, люди земские,
Мужики вы деревенские,
Да солдаты служивые,
Да ребятушки маленькие,
Не шумите, послушайте.
Да старушки вы старенькие,
Не дремлите, послушайте,
Молодые молодушки,
Не прядите, послушайте,
Да красные девушки,
Да не шейте, послушайте.
Да как я вам пословицу скажу,
Да пословицу хорошенькую,
Про того ли про большого быка,
Про быка Рободановского.
Да как тот ли великие бык,
Да как степи рукой не добыть,
Промежду роги косая сажень,
На рогах подпись княжеская:
Василья Богдановского,
Да еще Рободановского.
Да как наш-от великие князь,
Афонасий Путятинской,
Да не ест он гусятинки,
Да не белые лебедятинки,
Да не серые утятинки,
Не индейской курятинки.
Да свинина отъеласе,
Баранины не хочется,
Захотелосе говядинки,
Да урослой телятинки.
Да как сам-то похаживаёт,
Да как сам-то покрякиваёт,
Бородой-то потряхиваёт.
Да как сам выговариваёт:
— Да как есть ли у меня на дворе
Да такие люди надобные.
Да сходили бы на барской двор,
Да на поместьё дворянское
По того ли по большого быка,
По быка Рободановского.
Да как был-то Зеновей слуга.
Да он часто по Волги ходил,
Да он много-то сёл там громил,
Да и тем голову кормил.
Хватил конопля на плетень,
Да скочил за Москву за реку
Ко двору-то боярскому,
Да к поместью-то дворянскому.
Да как свил-то ведь вязивцё,
Да как он вор догадлив был,
Быку липовы лапотци обул,
Наперёд он пятами повернул,
Да как-так-то быка увёл.
Да завёл быка в рощицу,
Привязал быка к деревцу.
Да как сам-то похаживаёт,
Да как сам поговариваёт:
— Да как кто-то быка-то увёл,
Да и тот-то безвестно ушол,
Да как кто с быка кожу сдерёт,
Да и тот концом пропадёт.
Да как был-то Алёша мясник,
Да у него кулаки мясны,
Да у него клепики востры.
Да как ткнул быка палкой в лоб,
Да как ткнул клепиком-то в бок,
Да как взял с быка кожу слупил,
Да слупил — в трубу завертел,
Завязал его вязивдём,
Да и чуть на плечо воротил.
По несчастью Алёшенькину,
По навожденью по дьявольскому,
Да как люди-те пробаяли,
Да собаки-те облаяли,
Да обстали собаки в круг,
Да лише тольки кожа кинуть с рук
Да скочил за Москву за реку,
Да как к Митьке к Кожевникову.
Полтора годы в деле была,
Да не удала из дела вышла:
Да серёдочка выгнила,
По краям не осталось ничто.
Да Алёши-то мясникову,
Да как Митьки-то Кожевникову,
Как кожи по рядам провели,
Да кожи те кнутом набили,
Да как справили двести рублей,
Да по двести с полтиною,
Да еще не покинули,
Кабы нё люди добрые,
Да не заступы те крепкие,
Да не гости те Строганова
Да лище только головы отстать,
Та-то беда — не беда,
Да лишь бы боле той не была.
Да к тому ли к большому быку,
Да к быку Рободановскому,
Да были два те харчевничка,
Да молодые те поспешнички,
Да как губки обрезывали,
Да бедёрки обрезывали,
Да как сделали студеньцу
Молодую да с прорезью,
Да на здоровье и с лёгкостью,
Да не на что не подумати.
Выносили на базар продавать,
Да как гости подхаживали,
Да бояра подхаживали,
Да студенечку подкушивали,
Да как ей-то подхваливали:
Да как-то это студеньца
Молодая да с прорезью,
На здоровье и с лёгкостью,
Не на что не подумати,
Да не тово ли большого быка
Да быка Рободановского.
Да как двум-то харчевиникам,
Да молодым-то поспешникам.
Да как кожи- по рядам провели,
Да как кожи те кнутом набили,
Да как справили двести рублей,
Да по двести с полтиною,
Да еще не покинули,
Кабы не люди добрые,
Не заступы те крепкие,
Да не гости те Строганова,
Лише только головы отстать,
Да как то-то беда — не беда,
Да лишь бы больше той не была.
К тому ли к большому быку,
Да быку Рободановскому.
Да била Марья харчевенка,
Молодая поспешенка,
Да кишочки обрезывала,
Да как их-то начинивала
Толоконцем да крупочкой,
Да лучком да и перечком,
Выносила на базар продавать.
Да как гости подхаживали,
Да бояра подхаживали,
Да кишочки подкушивали,
Да как их-то подхваливали:
Да как-то это кишечки
Молодые да с прорезью,
На здоровье и с лёгкостью.
Не на что не подумати,
Не того ли большого быка,
Да быка Рободановского,
Да как Марьи-то харчевенки,
Да молодой-то поспешенки,
Да как кожу по рядам провели,
Да как кожу-то кнутом набили,
Да как справили двести рублей,
Да по двести с полтиною,
Да еще не покинули,
Кабы не люди добрые,
Не заступы те крепкие,
Да не гости те Строганова,
Лише только головы отстать,
Да как та-то беда — не беда,
Да как бы больше той не была,
Да к тому ли к большому быку,
Да к быку Рободановскому
Да был нёкаков волынщичёк,
Да молодой-от гудошничёк.
Да он другом пузырь доступил,
Да как сделал волыночку
Да на новую перегудочку,
Да как стал он на рынок гулять,
Да как стал он в волынку играть,
Да как гости подхаживали,
Да бояра подхаживали,
Да волынку послушивали,
Да как ей-то подхваливали:
Да как-то это волыночка
На новую перегудочку,
Да не на что не подумати,
Не того ли большого быка,
Да быка Рободановского,
Да тому ли-то волынщику,
Да молодому-то гудошнику,
Да как кожу-то кнутом набили,
Да как справили двести рублей,
Да по двести с полтиною,
Да еще не покинули,
Кабы не люди добрые,
Не заступы те крепкие,
Да не гости те Строганова,
Лише только головы отстать,
Да как та-то беда — не беда,
Да как боле бы той не беды,
Да к тому ли к большому быку,
Да к быку Рободановскому,
Да как кажная косточка
Да как стала-то в пять рублей,
Да как кажное рёбрышко
Да как стало-то в семь рублей,
Оприче становых костей,
Ровно тысяча сёмьсот рублей,
А становым костям
И цены не знай.
Проезжал борец было неверный,
Много городов прошел,
Много он борцов повалил,
Иныих он до смерти убил.
Приезжае он в Москву да белокаменну,
Сам же князю похваляется:
— Ай же князь ты московский!
Дай мне нуньчу поединщичка.
Ты не дйдешь нам да поединщичка—
Я вашею Москву да всю огнём прижгу.
Много находилоси младых борьцов,
А никто не может с ним да супротивиться,
Ай борец против его да не находится.
Из той же из-под северной сторонуш::и
А стоят же мужики да балахонники,
Ай самы оны да испроговорят:
— Кабы наш-то же да Рахта рагнозерскии,
Этого борьца он бы нунь в кучку склал.
Подходит человек да незнакомый,
У тых же мужиков он да спрашиват:
— Вы откуда мужички да балахонники,
А какой же у вас Рахта рагнозерскии?
Отвечали мужики да балахонники:
— Наш бы Рахта рагнозерскии
Этого борьца да он бы в кучку склал.
Подхватили мужиков да балахонников
А держали их-то в крепости,
Отправляли тут скоро гонца
В ту деревню Рагнозерскую,
За тым Рахтой рагнозерскиим.
Приезжает тут гонец было московский
В ту деревню Рагнозерскую.
Не случилось было Рахты дома ли,
При тоем гонци да при московскоем,
Находился Рахта в лисях е.
Спрашиват гонец было московский:
— Этта ль есть да Рахта рагнозерскии?
Отвечает тут ему да было женщина:
— Тут живет же Рахта рагнозерскии.
Ты откудова удалый добрый молодец?
— Я из той Москвы да белокаменный,
Тот гонец да было скорый
А за тем было за Рахтой рагнозерскиим,
Требуе тут было князь московский
С тым борьцем да поборотися
А с неверныим поратиться.
Отвечает ёму женщина:
— Ай же ты гонец было московский!
Как из лесу приде Рахта рагнозерскии,
Не серди ты-тко его голоднаго,
Ай голоднаго его да холоднаго.
Дай ему волю хлеба нунь покушати,
А тожно ты его да нуньчу спрашивай.
Тут приходит с лесу Рахта рагнозерскии.
Зготовляет обед да ему женщина,
Он же сел тут хлеба кушати,
А поел же тут нунь Рахта рагнозерскии.
Ты ставае да гонец было московский
Ай ему же тут нунь поклоняется:
— Ты есть нуньчу Рахта рагнозерскии?
Требует тя князь нунчу московский
С тым борьцом да поборотиться,
Что ль с неверныим да попытатися.
— Отправляйся-ко, гонец да ты московский,
Нунь в Москву свою да белокаменну,
Я послушаю нунь князя да московскаго
А прибуду я в Москву да на борение,
Да прибуду нунь попрежде вас.
А прибуду буде раньше вас,
Гди искать мне князя да московскаго?
— Ты прибудешь нунь в Москву да белокаменну,
Спросишь же ты князя там московскаго,
Там тебе-ка-ва покажут ли.
Ай гонец в Москву да отправляется;
Рахта тут на лыжи было ставится,
Что ли Рахта тут в Москву да отправляется,
Да попрежде тут гонца в Москву он ставится.
Отыскал же тут он князя да московскаго,
А кормили тут его да было досыти,
А поили тут его да было допьяна.
Тот гонец в Москву было прискакивал,
А про Рахту он у князя было спрашивал.
Отвечае тут да князь было московский:
— Здесь-ко Рахта что ль в Москвы да объявляется,
Именем своим да Рахта называется.
Говорит гонец было московский
Что ли князю да московскому:
— Ты держи-тко ёго сутки да голоднаго,
Тожно ты спусти к борьцу да-на борениё
А к неверному на показаниё.
Выдержали сутки да голоднаго
А спустили тут его да на борениё.
Говорит тут Рахта рагнозерскии:
— Я бороться князь да нунечу не знаю ли,
Я поратиться с борьцом да не умею ли,—
Да привычка нунь у нас да была женская.
Как ухватит он борьца за плеча ли
Да топнет тут борьца да о кирпичен мост,
Сбил его всего да в кучку вдруг.
— Ай же ты да Рахта рагнозерскии,
Чим-тебя да нунечу пожертвовать?
— Ничего мне князь не надобно,—
Дай-ко мне-ка бласловеньицо,
Что ль на нашем было на озерушке
Не ловили да мелкою там рыбушки
А без нашего да дозволеньица.
Дал ему князь было московский,
Дал ему да князь тут дозволеньицо,
Чтоб не ловили без его благословленьица.
всего статей: 1642
