Архивы сайта iamruss.ru за 2015 год

Россия на перепутье

– Сергей Николаевич, читатели знают вас как автора исторических повествований, биографий, исследований. И все‑таки вы писатель, художественно осмысливающий историческое полотно, но именно как историк‑профессионал. Вы «исторический писатель» или историк‑романист?

– Историком я стал по рождению. Нет‑нет, речь не идет о каких‑то там особых талантах, отнюдь. Просто‑напросто есть историческое мышление, особенный исторический взгляд на мир. Вот вы смотрите в перевернутый бинокль, самые близкие предметы отодвигаются куда‑то далеко‑далеко, зато приобретают удивительную четкость. Это есть некое подобие исторического взгляда на мир.

Историческое мышление, как хребет, поддерживает весь воспринимаемый человеком мир. Часто люди, даже исключительно одаренные, не имеют в природе своей мысли хронологической основы. Вот гениальный Достоевский, у него хронология не присутствует вовсе, в романах очень мало точных датировок, сюжеты по времени не очень продолжительны. То же и Чехов в своих рассказах и пьесах. Ясно, что им обоим и в голову не приходило взяться за исторические темы, даже в их набросках и планах ничего подобного не сыскать. Совсем иное дело – Лев Толстой. Нет, не о «Войне и мире» тут речь, возьмем роман из сугубой тогдашней современности «Воскресение», где время очень протяженно, а прошлое сплетается с настоящим. Что уж тут говорить о Пушкине! Он был, помимо прочего, гениальным историком, в каком бы жанре ни выступал.

Признаться, выражение «исторический писатель» мне не очень нравится, тут некоторая неловкость. В советское время были популярные журналы «География в школе», «Математика в школе» и т. д., но было и «Преподавание истории в школе», ибо «история в школе» – так сказать… Но понятие «историческая проза» (роман, повесть), безусловно, точное. Кстати, во второй половине нашего века писателями стали историки‑профессионалы, чего не было во времена Загоскина и Дюма. Таков француз Морис Дрюон или наш Анатолий Левандовский. Думаю, что добротные романы написали бы Петр Павленко или Руслан Скрынников – они к этому уже приблизились.

– Вы считаете себя чьим‑то учеником в историческом плане или приверженцем чьей‑то школы? Кто ваши учителя?

– Учителя… Да, вопрос этот естествен и даже необходим. Есть известнейшая присловка «скажи, кто твой друг…», но не менее значима и несуществующая: «скажи, кто твой учитель…» Более того, вторая характеристика куда долговечнее: человек может изменить наставлениям учителя, даже отречься от него, но это имя до конца дней земных станет сопровождать его.

Так‑то оно так, только для нашего поколения людей, в 1930‑х годах родившихся, тут получается несколько особый случай, который, несомненно, станет когда‑то предметом любопытных исследований. Чтобы не повторяться, процитирую собственные слова из воспоминательной статьи («Москва», 1997, № 3): «Волею судеб получилось так, что Русское Возрождение (да‑да, не побоимся тут прописных букв) началось с насильственно прерванного исторического пути. Вроде бы так: мы, молодые люди тридцатых годов рождения, пришли в школу, не имея ни учителей, ни учебников. Учебники были заперты в «спецхранах», а учителя… Одни были известно где, другие оглушены случившемся. От них глубинного понимания происходящего мы не услышали. И понятно, катаклизм Февраля‑Октября так потряс русское образованное общество, что разобраться в нем, тем паче – отработать глубинные выводы было невозможно. Это хорошо видно по сочинениям русской эмиграции 20–30‑х годов. Учились мы все самодумкой»…

Так оно и было. Винить некого – судьба. На всех нас это сказалось, и в самом неважном смысле: поздно созрели как гуманитарии, путались на подходах к очевидным истинам. И то сказать, в середине шестидесятых, когда началось Русское Возрождение, В. Кожинов был сугубым либералом, соратничал с Евтушенко, О. Михайлов – полудиссидентом, пресловутым «подписантом», я, многогрешный, – автором скандальных статеек в «Новом мире» Твардовского, а В. Чалмаев, напротив, был беспартийным партпублицистом, печатал «установочные» обзоры в журнале «Коммунист» (где его и меня в равной мере потом осуждали). По остроумному замечанию П. Палиевского, который тоже довольно исколесил кривых дорожек, «мы все блуждали по лесу, но все‑таки сошлись вместе на одной поляне». Кажется, никто из нас не смог бы сказать о себе привычные слова: ученик такого‑то… Сюда бы я мог добавить своих добрых друзей В. Белова и В. Распутина, А. Ланщикова и М. Любомудрова, М. Лобанова да и всех прочих. Это Фукидид был учеником Геродота, а Платон – учеником Сократа. Нам такого счастья не выпало. Увы. Но закончим сюжет на доброй ноте! Прежнее положение на нашем русском поле начало меняться. Уже достигают общественной известности воспитанники В. Кожинова, А. Кузьмина, М. Лобанова, М. Любомудрова и многих иных деятелей, которые по праву считаются зачинателями Русского Возрождения. Это только первые побеги, а им расти и расти.

– У историков особенно трепетное отношение к источникам. Вы рассказывали как‑то о двух школах по отношению к источникам: немецкой и французской. Грубо говоря, немецкие историки предпочтение отдают письменным источникам, а французы числят в источниках все, что имеет отношение к материальной культуре и к жизнедеятельности человека. Себя вы отнесли к французской школе. Так что же для вас источник?

– Да, источник есть краеугольный камень любой гуманитарной дисциплины. Сразу же должен тут восхвалить свою отрасль знаний – историю. Только профессионально подготовленный историк четко понимает, что такое «критика толкования источника». Вот образованный человек произносит: Достоевский сказал… Гете утверждал… Позвольте, спросит историк, когда и кому сказал, перед кем и где утверждал? Да, есть бесспорно подлинные тексты, но при углубленном рассмотрении можно (и должно!) выяснить, кем переданы эти слова, нет ли противоречий с другими высказываниями, в каком состоянии находился их автор – болел, нервничал, например, или, прошу прощения, выпил лишнего. А если есть достоверный текст самого автора, то следует установить, не является ли это случайной оговоркой, обмолвкой или сорвавшимся с досады словом.

Филолог или философ к этому всему в общем‑то равнодушны, им важен лишь факт подлинности данного текста – работа исключительно серьезная, но несколько более узкая по задачам. Ну, а что касается толкования папирусов, клинописных дощечек или летописей, то в научных работах комментарий к данным текстам, помещаемый обычно «под строкой», занимает сплошь и рядом не менее половины страницы. А то и поболее.

Не следует полагать, что сказанное относится только к древним историческим источникам. Отнюдь. Когда мы заинтересуемся, скажем, выступлениями Ельцина или Клинтона, то вовсе не фактическое содержание должно нас беспокоить, там все очевидно, следует разбираться в ином: почему, откуда и от каких исполнителей поименно были произнесены (напечатаны) эти слова. Вот пример «критики толкования исторических источников» в наши дни. Мелковата задача, но решать ее, к сожалению, необходимо.

– Вы были лично знакомы с Михаилом Шолоховым, занимались исследованием его творчества, вы автор публикаций и книг, причем именно полемических публикаций. Что же можно сегодня сказать о судьбе шолоховского наследия?

– Жизненная судьба Михаила Шолохова прошла через кручи и топи: ленинский разор, сталинский военный бивак, слякоть хрущевской «оттепели», пресловутый брежневский застой – и конец на самом исходе застоя. Он спасался от внешних наваждений тем, что играл в быту роль деда Щукаря. Партия и весь советский народ его дружно за это обожали, а они тогда были действительно едины. Интеллигенция морщилась, но так ей положено по призванию. Отсюда и столько пересудов. Но не только отсюда. Шолохов отлично понимал, кто такие «враги народа», а они в свою очередь тоже догадались, что он их понимает. За то его не очень любили и любят.

…Помню, как в послеблокадном Ленинграде разбирали завалы вокруг Медного всадника – осенью 1941‑го его заложили мешками с опилками (кинохроника события, к счастью, сохранилась). И вот из горы вонючей грязи проступил божественный силуэт Петра! Сделаем же выводы: любое творение рук людских можно погубить тремя способами: во‑первых, уничтожить, во‑вторых, завалить опилками (грязью). Но есть и третий способ, самый наиковарнейший. Вспомним Шекспира: Ричард III своего соперника герцога Кларенса утопил в бочке с благороднейшим вином – мальвазией. А если утопить в сладкой и тягучей патоке, это как?

«Тихий Дон», как и Эверест, уничтожить невозможно. Но можно завалить вершину грязью. Или патокой залить. Так вот Шолохова и память о нем давно уже пытаются полить и грязью, и патокой в равной мере. Поэтому дал бы совет: возьмите «Тихий Дон», присядьте вдали от еврейского «телика», сосредоточьтесь, начните и… не оторветесь. Не раз придется заплакать, но не страшитесь, то слезы очищения.

А до тех пор книг о Шолохове не открывайте. В том числе и моих. Потом уж разберетесь сами.

– Знаем, что вы – обладатель любопытнейшей исторической коллекции, собранной за многие годы. Чем похвалитесь?

– Да, с приятностью похвалюсь, что моя коллекция российских орденов, медалей и знаков собралась довольно неплохая. Есть редкости, особенно люблю две: орден Св. Станислава второй степени (то есть «шейный») с черной эмалью, что иногда случалось только в царствование Николая I. А второй – знак участника Ледяного похода, того самого, знаменитого, корниловского, весной 1918 года, этой легенды Белой гвардии. Знак имеет номер 836, серебряный, безупречной сохранности. В 1984‑м, находясь в весьма сложных обстоятельствах, я был вознагражден судьбой: случайно увидел знак у фарцовщика, который торговал всем, от икон до дубленок, а кучу разных наград он намедни выиграл в карты (шулер был) у отставного полковника. К счастью, он не понимал ценность этой редчайшей вещи и уступил мне ее буквально за пустяк (денег у меня тогда и не было). В России в частных собраниях таких знаков всего несколько штук.

Есть у меня и неплохое оружие, включая русские сабли, одна времен Бориса Годунова, другая – царя Алексея Михайловича. Приобрел в 1977‑м у одессита, уезжавшего на историческую родину, вывозить такие вещи «за бугор» тогда не допускалось. Ну, тот‑то был не русский простак‑фарцовщик, он с меня содрал прилично, однако неизмеримо менее их подлинной цены. Теперь‑то уж он бы!.. Есть у меня и парадный мундир генерал‑лейтенанта артиллерии, сшитый не позднее 1913‑го, с золотой нитью и эполетами. Его перемерили у меня, кажется, все известные русские писатели. И вот любопытно: надевал ли его высокий и фактурный Ганичев или щуплый Лихоносов, на всех он сидел как влитой!

Благодарен судьбе, что мне удалось собрать такое, это малая часть спасенного нашего национального достояния. Где бы оно оказалось сейчас? А ведь бывает по‑всякому. Один вот русский писатель недавно переуступил музейный бюст генералиссимуса Суворова гражданину Березовскому. Тому самому.

Беседовала Марина Ганичева

– Сергей Николаевич, новейшая история России была настолько бурной на протяжении прошедшего столетия, за исключением, пожалуй, «благословенных лет брежневской безмятежности», что наступившая с начала нынешнего века «путинская стабилизация» воспринимается одной частью нашего общества с горячим одобрением, а другой его частью – с не менее горячими протестами. Правда, эта «оппозиционная» часть общества сегодня настолько разнородна и маргинальна, что воспринимается в народе именно как «другая Россия». Но если оставить в стороне восторги и славословия одних и гневные филиппики других, то чем бы вы объяснили серость нынешнего политического ландшафта, отсутствие, кроме президента Путина, других ярких и сильных политических фигур в стране трех революций?

– Общественная жизнь имеет примерно те же законы, каковы они и в так называемой «мертвой» природе: смена времен года, приливов и отливов и так далее. Конечно, общественная история творится смертными людьми, поэтому не может быть столь, так сказать, «точной». Но разве не случаются задержки с приходом весны или зимы, относительная слабость или сила приливов? И разве вечны нынешние направления океанских течений или границы полярных ледниковых шапок? Историко‑социальное движение тоже имеет свои жесткие закономерности. Многим это суждение покажется неожиданным, но мы станем исходить из наших предпосылок.

Для нашего сюжета отметим два обстоятельства. Все революции, великие и ничтожные, есть форма общественного умопомешательства. Ничего оскорбительного в суждении такого рода для людей нет. Это ныне общепризнанный факт. Уж сколько романтики и героизма с разных сторон оставила Великая французская революция, но нелепые действия ее участников и иступленную жестокость ничем иным не объяснишь. И второе: после революции неизбежно (и довольно скоро) наступает контрреволюция. Люди словно бы приходят в себя после безумного сна и начинают рассматривать, что же с ними случилось.

Наш народ сейчас находится именно в таком состоянии, и оно всегда очень плодотворно в смысле возможного развития. Как всегда, мы, русские, оказались и тут в исключительном положении – нам приходится подводить итоги и обдумывать их сразу в отношении двух революций – Великой и Ничтожной. Обе произошли всего лишь за одно столетие, такого еще не случалось в мировой истории. Вывод уже очевиден, и он быстро внедряется в общественное самосознание: обе революции были АНТИРУССКИМИ и направлены были на разрушение нашего исконного ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО. Значит?.. Значит, надо начинать с излечения того и другого.

– Сейчас очень много в стране страхов по поводу окончания путинского срока. Хотя и есть два т. н. «преемника», нам все время внушают, что может возникнуть на горизонте новая фигура, а вот кто он будет – большой вопрос. Уж если, как вы говорите, все российские революции были антирусскими, то где гарантии, что русского политического деятеля Владимира Путина не сменит представитель другого народа?

– Все граждане России суть русские – от чукчей до чеченцев, до чувашей и всех прочих. Со всеми равными правами и обязанностями. А кто не хочет быть русским – мир велик. Это когда‑то была лишь одна «земля обетованная», а теперь их целая дюжина на любой вкус и цвет. Вот почему шумная оперетта, именуемая всеобщими выборами, которая грядет, меня мало интересует. Если на кремлевском троне воссядет бандит Стенька Разин или нувориш Ромка Абрамович, они все равно станут проводить русскую внешнюю и внутреннюю политику. Такова железная закономерность мировой общественной истории, нравится это кому или не очень.

– Сейчас на Западе много говорят о том, что Россия скатывается к авторитаризму. Да и наша «пятая колонна» трубит об этом на всех углах. Вот отменили прямые выборы губернаторов – уже «попрание демократии». А то ведь как весело было, когда страна не выходила из перманентных выборов от Калининграда до Владивостока. А теперь президент определяет, кому сидеть на губерниях. Что же получается – старая партийная номенклатура сменилась новой, а диктатура ЦК КПСС – диктатурой Кремля?

– Будущее земной цивилизации весьма печально. Грядущее потепление климата – это не сказки о «снежном человеке» или пресловутом «Бермудском треугольнике». Суть приближающейся катастрофы – в неостановимом росте эгоизма нынешнего Запада. Три автомашины и один ребенок на семью – вот «заявочный лист» этой цивилизации. Она противна природе, а потому обречена. Возможное спасение лежит лишь на одном пути: ПРИНУДИТЕЛЬНОЕ обуздание эгоизма и гедонизма западной цивилизации. Потому принудительное, что современный западный гражданин добровольно от своих переизбыточных благ не откажется. Значит, возврат от пресловутой «демократии» (уж мы‑то, русские, познали цену этим «всеобщим и равным» выборам) к авторитарному способу управления обществом неизбежен. Не только во имя его блага, но и его же спасения.

Нынешняя Россия, а русский народ – изначально, наиболее подготовлена к такому переходу среди всех прочих стран и народов европейской цивилизации. В этом открываются для нас самые благоприятные перспективы.

– Не могу с Вами согласиться, что авторитаризм даже в лице такого харизматичного президента, как Владимир Путин, способен в одночасье решить накопившиеся за десятилетия беды и социальные проблемы нашего больного общества. Нам говорят о некоем оздоровлении страны, а что мы видим на деле? Вырождение русского народа, его стремительное вымирание. Деградацию вековых моральных устоев. Люди умирают от пьянства, русские города заполнены выходцами из Кавказа и Средней Азии. Они оседают в России, женятся на русских женщинах, у которых иного выбора не остается. В стране нет общенациональной идеи, поэтому и правят бал чиновники всех мастей. И никакой авторитаризм им не страшен. Они сильнее!

– Тут хотелось бы прежде всего сказать: не сейте панических слухов. Да, торгуют детьми. Но это все же носит (точнее, носило) исключительный характер. Пьянство русских мужчин наблюдается ныне в основном в хозяйственно запущенных местностях. «Перераспределение» русских женщин в пользу народов Кавказа и Средней Азии – это, скорее, словесная метафора, чем факт. Да, все это имеет место, потому нуждается в решительном отпоре, а для начала – в гласном обсуждении этих вопросов, с приведением подлинных фактов, имен виновных, прежде всего руководителей всех уровней, которые попустительствуют тому или ведут с этим недостаточную борьбу.

– Тем не менее борьбу ведут не с теми и не там. Сегодня опасно говорить о том, что русский народ притесняем ставленниками мировой закулисы, что вся печать, телевидение, кинематограф и издательства захвачены носителями антирусской идеи! Тут же приклеят ярлык «русского фашиста», а то и обвинят в разжигании межнациональной розни…

– О так называемом «русском фашизме» в нынешних условиях не следует даже упоминать. Его нет, а разговоры по этому поводу лишь на руку врагам русского народа. Значит, даже не стоит вести такие разговоры, избегать их, не поддерживать.

Что же касается глобализма, то есть всемирной власти космополитов‑олигархов, то тут все ясно и очевидно. Эта преступная, ибо полностью незаконная, власть ныне стала не только обнаженной, но и вызывающе наглой. И бесстыжей, ибо какой международной полиции им опасаться? Да, есть Интерпол, но он их же и оберегает. Смешны усилия российской прокуратуры выцарапать из Лондона очевидного мошенника Березовского, подозреваемого к тому же во многих «мокрых делах». Не надейтесь, товарищи, своих чужим не отдают…

– В Библии сказано: Вначале было Слово и Слово было БОГ. Вы человек, который отдал много лет служению русской словесности. Вашими книгами о генерале Брусилове, адмирале Макарове, легендарном батьке Махно зачитывалось и зачитывается не одно поколение русских читателей. Не менее интересна и биография Брежнева. Много написано о русской истории. Сергей Николаевич, хотел бы спросить вас, почему до обидного оскудела сегодня русская словесность? Понимаю, ушли из жизни пронзительные русские писатели – Василий Шукшин, Виктор Астафьев, Федор Абрамов, Виктор Конецкий, совсем недавно Михаил Алексеев. А кто пришел им на смену? Впору сказать: оглянулся я окрест, и скорбью душа моя наполнилась! Книжные прилавки ломятся от новинок, но что там? «Чернуха», «порнуха», «бытовуха»… Что же это за реализм такой? Или сегодняшняя литература – прямое отражение торжествующего хама? Какой капитализм, такая и литература. Хотелось бы узнать ваше мнение о современном литературном процессе. Есть ли сегодня интересные писатели?

– Что такое «сверхреализм», «бытовой реализм» и любое подобное в том же ряду быстро меняющихся определений, я разбираться не стану. Это построения в пустоте, полагаю, и пусть ими занимаются иные. А вот несколько известных писателей, которые представляются мне наиболее влияющими на общественное сознание нынешнего русского народа, точнее – на его наиболее продвинутую часть, я не упомянуть не могу. Просто обязан: возраст и многообразный жизненный опыт призывают меня к этому.

Заметим, что в XXI веке как бы «вдруг» изменилось само древнее понятие «литература». В конце минувшего века медленно потухла в России поэзия, она окончательно скончалась со смертью последнего крупного русского поэта Юрия Кузнецова. Даже студенческая молодежь не интересуется ныне стихами. Прозаическое творчество, разумеется, прекратиться не может, но оно изменилось существенно и быстро.

Этого пока не сумели заметить многие писатели и литературные истолкователи, именуемые критиками. Исчез роман в его классическом виде, а уж какие высокие образцы подарила нам тут русская классика! Скажу никак не кокетничая: если бы сейчас появился роман о современной жизни уровня «Анны Карениной», я бы читать его не стал. Зачем мне знать о заблуждениях и муках каких‑то несуществующих супругов Карениных, если вокруг меня, на моей родине, среди родного мне русского народа творятся ежедневно великие потрясения и подлинные драмы? Нет, я лучше узнаю о них, подлинных.

Скажут: так всегда было. Вспомните у Пушкина: «Над вымыслом слезами обольюсь…» Да, мы и сегодня плачем при кончине Андрея Болконского или над трагическим финалом «Тихого Дона». Это так, но времена меняются независимо от нашей воли, сегодня ничего подобного «Войне и миру» в волнах не видно. И не предвидится, твердо обещаю как в некотором роде знаток современной литературы.

Сегодня мы оцениваем писателей несколько иначе. Что они вносят нового в развитие русской души, заблудившейся в последнем столетии, как и чем просветляют ее, как используют великий, свыше данный им дар – русский язык, какую нравственность исповедуют?

Назову три имени. Александр Байгушев, разносторонне одаренный русский литератор, известен давно. Его два совершенно новаторских романа о хазарах и о мистическом саркофаге Останкинской телебашни пришлись на несчастные девяностые годы, их тогда мало кто оценил. Но недавняя его книга «Русская партия внутри КПСС», немыслимая по литературной смелости, вышла уже двумя изданиями подряд и мигом исчезла. Сергей Кара‑Мурза творит в жанре, вроде бы далеком от привычных представлений о литературном творчестве, но его многочисленные книги последних лет не только будят русскую мысль, но и расширяют наше представление о художественном образе.

Олег Платонов – некое совсем новое явление в литературе, жанр его многочисленных и в высшей степени разнообразных книг даже трудно обозначить привычными определениями. Даже свое сочинение по истории русского народного хозяйства он ухитрился выполнить– мы не преувеличиваем – на уровне отличной беллетристики. А его сочинения на сюжеты новейшей русской истории, его мемуарная книга!.. Об этом надо писать отдельно и подробно.

В последнее время резко возрос интерес к произведениям писателя Юрия Петухова. Ему удалось создать образец художественной публицистики, где в образной форме воплощаются животрепещущие интересы современного русского общества, в особенности его молодой части. Некоторые его произведения прямо‑таки впечатляют своей неожиданностью и остротой. Мы имеем в виду очерки его о знаменитой картине «Мона Лиза», о романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» и его новейшей киноэкранизации.

Беседовал Юрий Глухов

Петр Аркадьевич Столыпин был, что теперь очевидно, кажется, всем, одним из выдающихся деятелей государства Российского за всю тысячу лет его существования. Ни грана преувеличения в этой оценке нет. Однако, и это частенько случалось в России, его поносили со всех сторон при жизни, а потом начисто забыли несколько поколений потомков. Памятник ему снесли сразу после февраля 1917‑го, а в «самостийном» Киеве восстанавливать «москаля» не желают. И более полувека на задворках исторических учебников он упоминался вскользь и с пренебрежительными эпитетами. И завершим: до сих пор биография Столыпина у нас не издана.

А ведь какой блестящий был человек, сколь разносторонне талантлив! Одна родословная чего стоит. Род Столыпиных впервые упомянут в русских летописаниях под 1556 годом, в эпоху Ивана Грозного, когда «второй Титович Столыпин» оставил свою подпись под важным документом (значит, второй сын неизвестного Тита Столыпина). К началу XX столетия в России лишь немногие аристократические семьи имели более древнее происхождение.

Его прадед Алексей Емельянович Столыпин был отцом знаменитой в истории Екатерины Алексеевны, в замужестве Арсеньевой; от ее единственной дочери Марии, в замужестве Лермонтовой, родился великий русский поэт. О Столыпиной‑Арсеньевой, женщине выдающихся дарований и красоты, создана целая литература. Отец преобразователя России, Аркадий Дмитриевич, был двоюродным братом матери Лермонтова. Он занимал крупные государственные посты в правительствах Александра II и Александра III, ушел в отставку в высоком гражданском чине тайного советника. Скончался в преклонном возрасте, когда его старший и поздний сын только‑только начинал свою политическую карьеру.

А начинал он ее весьма скромно. Окончил естественный факультет Петербургского университета, получил отличное гуманитарное образование и, как все в семье, – боготворил Лермонтова, произведения которого знал наизусть, даже большие отрывки из прозы. Отец завещал Аркадию обширные поместья в Ковенской и Гродненской губерниях, ныне это южные районы Литвы и западные области Белоруссии.

Родовитость, природные деловые качества и прекрасные манеры сделали его сперва уездным, а потом и губернским предводителем ковенского дворянства. Выборная должность эта была весьма почетной, но не давала никаких административных прав, более того – требовала немалых расходов: «дворянство любит радушие», как говаривал по сходному случаю один известный гоголевский персонаж.

Однако вскоре молодой юрист‑землевладелец был замечен и отмечен в Петербурге – в 1902‑м его назначили Гродненским губернатором. Должность, прямо скажем, так себе, губерния окраинная, небогатая, но… Номенклатура есть вовсе не советское порождение, как многие полагают. Она существовала по крайней мере со времен Древнего Рима; вот сделался римский гражданин, скажем, прокуратором какой‑либо, хоть и малой, провинции, позже на меньшую должность его направлять уже вроде бы неловко. Так и с молодым губернатором Столыпиным. И года не прошло, а его уже переводят на ту же должность в Саратов. О, тут совсем иное дело, губерния, густо населенная и «хлебная» – в прямом и переносном смысле слова.

Как сказал классик, «чины людьми даются»… Известно, что Столыпину благоволил всесильный тогда министр внутренних дел В. К. Плеве, деятель крутой и сугубо русско‑патриотического направления. Еврейские революционеры его ненавидели и в конце концов убили (точно так же через 7 лет кончил дни и его выдвиженец). Столыпин начал свое губернаторство в Саратове тоже весьма круто. Приступало лихое время, начиналась великая русская смута. В богатой губернии вспыхнули вдруг крестьянские волнения, запахло новым Стенькой Разиным. Столыпин, не колеблясь, распорядился вызвать войска, разрешил применять оружие. Волнения подавили. Это произвело большое впечатление, ибо в назревающей смуте многие госчиновники стали, как водится в подобных случаях, оглядываться и осторожничать. Столыпин за этот пример получил личную благодарность от императора, так началось их сближение.

26 апреля 1906‑го, в разгар пресловутой «первой русской революции», Николай II назначил Столыпина на ключевую должность в тогдашнем правительственном аппарате – министром внутренних дел. Он тоже начал тут круто, вошедшее в фольклор выражение «столыпинский галстук» есть достоверное тому подтверждение. Незадолго до этого ушел с поста председателя Совета министров С.Ю. Витте. Нет сомнений, то был крупный государственный деятель с интересными и в целом плодотворными идеями, в спокойное время он достиг бы многого, но для борьбы с разбушевавшейся смутой он оказался слаб. Не то Столыпин!

Став во главе правительства в июле 1906‑го, сохранив за собой пост министра внутренних дел, он взялся за эти самые дела весьма серьезно. Провозглашенный им принцип – «сначала успокоение, а потом реформы» стал политическим афоризмом, его вспоминали многие, и не только на родине. В ту пору помрачение русского общества, в особенности его образованной части, было поистине чудовищным. Как‑то в Думе Столыпин огласил страшные цифры, сколько чинов полиции было убито революционерами‑террористами. И с депутатских кресел раздались вопли: «Мало! Мало!…» Но сородич Лермонтова был не менее отважен, чем сам поэт. Его краткая фраза, брошенная в лицо подстрекателям бунтов, – «Не запугаете!» стала крылатой, ее не забыли и по сию пору. А эпиграфом для всей его государственной деятельности стали столь же знаменитые слова: «Вам нужны великие потрясения, а нам нужна Великая Россия!»

Как бы то ни было, но некоторого успокоения в потрясенной стране Столыпин постепенно добился. А реформы?

Тут дело оказалось куда сложнее. Премьер был как бы управляющим делами при императоре, именно за тем оставалась решающая подпись. А он ее порой не ставил, затягивал подписание либо просил смягчить особо острые предложения. И так постоянно в течение всех недолгих 5 лет столыпинского премьерства.

Теперь о самих столыпинских реформах. О них сейчас опубликовано очень много, любой интересующийся легко найдет тут искомый материал. Главным считается разработка аграрной реформы. В наших энциклопедиях, например, из всех начинаний Столыпина освещается исключительно она. И надо сказать о ней несколько слов, которые для многих прозвучат неожиданно, ибо много здесь накопилось пересудов.

Напомним, что Столыпин получил опыт сельского хозяйствования в так называемом Западном крае России, где господствовала немецкая система землепользования, занесенная туда германскими баронами еще в допетровские времена. Это система крупного помещичьего землевладения, а также относительно немалых крестьянских хозяйств, не только не составляющих общины, но и вообще никакого взаимного сообщества.

Разумеется, в такой системе необходимы были наемные рабочие, батраки. Да, такое землепользование носит сугубо товарный характер, оно порой прибыльно (не для батраков). Неважно зная русскую сельскую традицию и опыт, решительный Столыпин задумал ввести на наших просторах землеустройство по западному образцу.

Он проводил реформу с присущей ему настойчивостью и размахом. Имя его бранили на крестьянских сходах, порицала либеральная печать, недовольно шипели реакционные круги, проклинали революционные партии, сам Ленин посвятил ему несколько статей. Но Столыпин не отступал. И что же в итоге? Даже к 1916 году воспользовались правом выхода из сельской общины только 13 % крестьянских семей. И характерно: лишь треть вышла на хутора, то есть поселились, как на Западе, отдельно. Остальные две трети предпочли так называемые отруба: дома их остались в селе, лишь земельный участок выделялся им в отдельности от общинного. Хуторянами стали 4 % – один из 25!

Почему же так? А потому, что русский трудовой человек испокон веков был общинным, артельным. Это коренное отличие русского человека, его природное свойство. Таковое не поколебалось со времен Киевской Руси, не пошатнулось петровскими реформами, пережило крепостное право, капитализм, а потом и Советскую власть. И сегодня русская общинность не сдалась криминальному капитализму и его временным хозяевам – «новым нерусским». В этой долгой исторической преемственности попытки аграрных преобразований Столыпина являются лишь эпизодом, вполне неудачным. В революцию 1917 года хутора постигла еще худшая участь, чем помещичьи имения. И не «комиссары в пыльных шлемах» были тому причиной.

Но разве это все о столыпинских преобразованиях? Разумеется, нет и нет, мы лишь сразу постарались отделить зерна от плевел. А добрых зерен он бросил в русскую землю очень много.

Вот, например, его переселенческая политика. Да, Сибирь заселялась русскими людьми еще со времен Ивана III. Однако продуманной государственной политикой это сделалось только при Столыпине. Переселенцам предоставлялись безвозмездные ссуды, большие земельные наделы, многочисленные льготы (освобождение от воинской повинности и прочее). Успех программы был поразительным. За десятилетие с 1906 года в Сибирь и отчасти в Среднюю Азию переселилось из Европейской России более трех миллионов человек! Левые публицисты вопили, что, мол, много переселенцев возвратилось… Еще бы. В таком сложном и массовом деле иначе не бывает. Но вернулось‑то всего чуть более половины миллиона, гораздо меньше пятой части. А сколько среди них было темного люда, погнавшегося за ссудой? Сибирские села, возникшие в ту пору, оказались исключительно жизнестойкими.

Или другое, малоизвестное направление реформаторской деятельности Столыпина, – опора на русский национальный капитал. Да, международное банковское дело насквозь космополитично, и в начале века мировой банковский капитал был враждебен России. Столыпин начал тут очень серьезные меры.

Или – программа мощного военно‑морского флота, столь необходимого для обороны России. Прекрасные слова Столыпина сохранила история: «Флот есть атрибут великой державы». Как это современно звучит!

Или – поддержка отечественной промышленности в ее самой совершенной технологии, развитие независимого от импорта хозяйства.

И наконец – политический опыт Столыпина, его небоязнь идти поперек и против течения, даже имеющего относительно широкую поддержку, его готовность идти на жесткие меры против наглого меньшинства, навязывающего людям свою волю. Его личная отвага. Его патриотизм, бескорыстный и осененный православной верой.

Названо тут не все, но направленность столыпинских преобразований очерчена четко. Почему же у него реформы удались в лучшем случае «наполовину»?..

Главным препятствием на пути реформ Столыпина стали не революционные партии, не косный государственный аппарат, не Дума с ее либеральной говорильней, а… император Николай II. Это известно давно, однако в последние годы словно забылось.

Да, убийство Николая II, его семьи и близких ужасно, слов нет. Но у скольких русских семей случилась такая же злая судьба? И погиб государь, к сожалению, не как «помазанник Божий», а как рядовой гражданин, ибо от престола малодушно отрекся, более того – самовольно сложил с себя обязанности главнокомандующего во время войны, что именуется… не станем называть как.

За Николаем II – бессмысленная авантюра в Маньчжурии, что привело к несчастной русско‑японской войне. За ним же – Кровавое воскресенье, потрясшее Россию до основания. За ним Распутин (да, его роль раздули масонствующие борзописцы, но праведником назвать этого человека никак нельзя). В этом же ряду стоит и вялая поддержка императором смелой, истинно русско‑патриотической политики Столыпина.

Николай II, благонравный человек, но слабый государь, явно ревновал к Столыпину, хотя столбовой дворянин был убежденным монархистом. Чуть ли не сто лет минуло, ученые обшарили все архивные бумаги, но не нашли никаких выпадов премьера в адрес своего монарха. А вот Николай все более и более тяготился своим премьером. Отставка Столыпина к концу 1911 года была предрешена, ему собирались дать почетную ссылку – в Тифлис наместником Кавказа. По своему обыкновению Николай затягивал решение, но… Неожиданно ему «помог» Мордахей Богров – революционер и агент полиции одновременно. 1 сентября в Киевском оперном театре он выстрелил в премьера в упор. Умирая, Петр Аркадьевич последним своим жестом благословил государя, находившегося неподалеку.

А государь? Через несколько дней он писал своей матери: «6 сентября в 9 час. вернулся в Киев. Тут, на пристани, узнал о кончине Столыпина. Поехал прямо туда, при мне была отслужена панихида. Бедная вдова стояла как истукан и не могла плакать… В 11 час. мы вместе, то есть Алике, дети и я, уехали из Киева с трогательными проводами и порядком на улицах до конца. В вагоне у меня был полный отдых».

В кратком этом письме много примечательного: вдова сравнивается с «истуканом», радость по поводу собственных «трогательных проводов» и что «в вагоне был полный отдых»…

Замечательно глубокую оценку деятельности Столыпина дал в дни его похорон недооцененный русский мыслитель Михаил Осипович Меньшиков: «Политически, мне кажется, он был тем же, чем физически. По наружности – богатырь, высокий, мощный, красивый, свежий, – а на вскрытии у него оказалось совсем больное сердце, склероз, ожирение и порок клапана… Он воистину все отдал Родине, включая жизнь свою, – но среди коренных и глубоких причин его гибели следует отнести недостаток тех грозных свойств, которые необходимы для победы».

Великим провидцем оказался Меньшиков! Прежде всего в том, что для победы в России нужны «грозные свойства». Но не только в этом. Вот что он написал в день отпевания Столыпина: «История, как жизнь, повторяется. И тысячу лет назад Святая Русь нуждалась в «богатырской заставе», и теперь нуждается. В сущности, те же враждебные племена, что тогда терзали Русь, терзают ее и теперь. Та же «чудь белоглазая» в лице «государства», что собственными руками мы создали под Петербургом. Те же половцы и печенеги в лице кавказских разбойников. Та же жидовская Хазария… Что было тогда, то и теперь».

Чеканные слова. Сегодня нам, русским, их должно только повторять.

Марксистско‑ленинский коммунизм возник в Германии в середине XIX столетия. Отличительной его особенностью стал воинствующий атеизм и отрицание всех традиционных скреп общества, прежде всего семьи. На словах это преобразование человечества предполагалось проделать мирно, однако хищные клыки будущих комиссаров и чекистов обнажились сразу. Предполагалось «отмирание государства», начиная с «Коммунистического манифеста», даже Ленин подтвердил это в своей теоретической работе с вызывающем названием «Государство и революция», и всего‑то за пару месяцев до Октябрьского переворота. А потом установили такую «диктатуру пролетариата», что царские жандармы показались либералами. Отметим сразу, что в «ленинском штабе» – Центральном комитете партии не нашлось при жизни Ильича ни одного путиловского или сормовского рабочего (пролетария то есть), зато много детей местечковых лавочников и аптекарей. Ясно, что такой коммунизм оказался несовместимым с подлинной властью Советов. Именно отсюда взяла истоки наша кровавая Гражданская война, и только лишь во‑вторых – от сопротивления «старого мира».

Вот в «Тихом Доне», нашей русской «Илиаде», описывается восстание донских казаков против свирепых красных комиссаров и чекистов. Один из повстанческих вожаков, простой казак‑хлебороб, говорит пленному красному командиру:

«Воевать нам с вами не из чего.
Мы не против советской власти, а против коммуны и жидов».

Яснее не скажешь. Нет, не нужна была трудовому народу коммуна‑казарма с обобществлением всего, вплоть до кухонной посуды (пищу предполагалось готовить в фабриках‑кухнях). А что касается «жидов», то это слово в народной речи не было бранным, а ненавидеть свирепых Троцкого и Свердлова, авторов жуткого «расказачивания», повстанцы, описанные М. Шолоховым, имели все основания.

Вот почему многочисленные восстания фабричных рабочих, крестьян и казаков шли под сходными лозунгами:

1. «За Советы без коммунистов»,
2. «За Советы без жидов»,
3. «Власть Советам, а не партиям».

Идеология коммунизма в России отчетливо выстроена и обоснована в книге Н. Бухарина и Е. Преображенского «Азбука коммунизма». Есть точная дата ее написания – 15 октября 1919 года. Гражданская война бушевала на самом своем пике, и неизвестно еще было, кто одержит верх. Как раз за два дня до завершения «Азбуки» Добровольческая армия белых взяла с боем Орел. Путь на Москву был уже прямой. Ленин и его товарищи сдаваться, разумеется, не помышляли, люди боевые и решительные, но о возможной эмиграции в Европу подумывали. К тому им было не привыкать, не страшила их жизнь вне родины. К тому же вождям мировой революции повсюду там «был готов и стол, и дом», не пропали бы на чужбине и в этот раз.

Но судьба сулила иначе. Уже 20 октября Орел был отбит Красной армией, а армия Добровольческая покатилась на юг. До Крыма и эмиграции. Вот этим пришлось в Европах очень тяжко.

Итак, «Азбука коммунизма» вскоре вышла в красной столице, а ее авторы продолжали править Россией уже без военных помех.

Книга эта переиздавалась без счета раз, не подвергаясь правкам и переделкам. Тираж нам установить не удалось, но он был огромен. Более того, «Азбука» стала учебником для учителей, ею руководствовались в системе образования всех степеней, начиная от курсов по ликвидации неграмотности до университетов. В особенности ею пичкали питомцев множества совпартшкол. Все поклонение руководящих кадров, начиная с ровесников Никиты Хрущева, воспитывалось по ней. «Азбука» была переведена на английский язык (в Англии и США), немецкий (по крайней мере, два издания), французский, чешский, но это примерный лишь перечень.

Но счастье редко бывает вечным, в том числе и авторское. Последнее издание знаменитой книги в СССР произошло в 1932 году. Оба соавтора тогда уже окончательно пали в партийную немилость. Так, но всякий яд, попавший в живое существо, действует долго. К тому же гласного опровержения «Азбуки» не произошло, ее лишь замолчали и изъяли из библиотек. Но идеи те продолжали существовать в иной словесной оболочке и прожили еще долго‑долго, дотянув в неком подобии до относительно недавних времен Горбачева и Зюганова.

Наступила пресловутая «перестройка», все стало разворачиваться как бы наоборот. Переиздали сочинения Троцкого и Бухарина (он тогда подавался как «либерал», бывают и такие странности). Но вот что любопытно: в «избранных» произведениях его, изданных не где‑нибудь, а в Политиздате горбачевского ЦК КПСС в 1988 году, места для знаменитой «Азбуки» не нашлось. В следующем году в Москве перевели книгу американца С. Коэна (по‑русски это Коган) «Бухарин. Политическая биография». И опять об «Азбуке» бегло и невнятно, а это вроде бы самое «политическое» его сочинение.

Какая странная и дружная забывчивость, не правда ли?

Нет‑нет, тут все понятно, объяснимо и логично. Скажем ответственно и с безусловной уверенностью, что не создано на всем белом свете другой такой книги, где были бы в столь сгущенном виде поданы и представлены ядовитые метастазы духовной заразы человечества, которая именуется марксизм‑ленинизм. Скажут: а что тут особенного, да мало ли кто кусает ныне Маркса и Ленина? Нет, это отговорка, ибо та якобы устаревшая идеология вмещает в себе все, пожалуй, язвы нынешнего мира сего: воинствующее безбожие, презрение к отечеству («интернационализм»), попрание семьи как основной общественной скрепы (гомосеки уже правят западным миром) и отсюда полное презрение к людям, где каждый есть Сосуд Божий.

Не правда ли, темным силам мира, которые пытаются в наши дни закрепить свою власть, есть что тут отстаивать?..

Плакатным пером и очень четко написана эта «Азбука», предназначенная для «самых широких масс» и которая есть, по нашему глубокому убеждению, истинная азбука сатанизма. Многое там зашифровано для «посвященных», как это принято в масонских сочинениях, но по прошествии без малого сотни лет все тут можно расшифровать.

Начнем с «Посвящения», которое предпослано всей книге. Тут идут для начала пышные слова, характерные, впрочем, для всякого рода подобных посвящений: «крепкой, как сталь… могучий порыв… славной Коммунистической партии…» Такое постоянно говорилось тогда на партийных митингах и в газетах. Но суть дальше: авторы книги клянутся в любви, и в этом суть их обращения к «старой партийной гвардии». Привычные слова и даже понятные нынешнему молодому поколению, но зашифровка тут очевидна. В чем же?

Разумеется, почтение к заслуженным ветеранам свойственно многим общественно‑политическим движениям. Ныне, скажем, почитают у нас ветеранов Отечественной войны. Так, но никому в голову не приходит разделять их по разной степени заслуг, например, по срокам пребывания на фронте. А вот в партии мировой революции было именно так. Служебная номенклатура ее строилась с учетом партийного стажа как одного из важнейших показателей на занимаемую должность в партаппарате. Устав ВКП(б) четко предписывал, сколько лет партийного стажа должен иметь любой секретарь первички, райкома, губкома, и это соблюдалось строжайшим образом.

К чему это приводило на практике? Годы стажа, нередко чисто формальные, а то бывшие лишь плодами анкетного творчества или подтвержденные порой сомнительными свидетельствами – в подполье архивы не сохранялись, – ставились выше подлинных революционных заслуг. Например, лихие командиры красных эскадронов в Гражданскую, будущие маршалы Г. Жуков и К. Рокоссовский стали членами партии в 1919 году. А какой‑нибудь местечковый член РСДРП исчислял свой партстаж аж с 1905‑го, когда поучаствовал в местечковых демонстрациях и митингах. Ясно, кто тут перед кем имел преимущество.

Троцкий, Бухарин, Преображенский и все прочие вожди‑интернационалисты были всецело за «старую партийную гвардию», ибо она состояла из их духовных и даже в немалой степени родоплеменных братьев. Пресловутый партстаж стал на долгие годы основным пропуском в партийную верхушку. Понятно поэтому, кто в нее входил. Сталин это видел, все понимал, но помалкивал до поры. Постепенно, не спеша, но твердо и неуклонно он оттеснял эту «гвардию» с командных верхов. Сопротивлявшихся и несогласных он беспощадно устранил и отчасти даже уничтожил.

С ними погиб и партстаж как пропуск наверх. В марте 1938 года на XVIII съезде ВКП(б) по докладу ближайшего сталинского единомышленника А. Жданова этот кастовый признак окончательно отменили в партийном уставе. Заметим, что евреев среди 139 членов и кандидатов ЦК тогда набралось 13. Много это или мало? Сложно ответить одним словом, но вот сравнение: на VI съезде партии в составе членов ЦК среди 21 члена евреев было шестеро (если не считать таковыми Дзержинского, Крестинского и самого Бухарина). Изменения тут существенные.

Коротко говоря, вся «Азбука коммунизма» написана с одной и главной целью, которую четко ставили перед собой авторы, но скромно упомянули только в своем кратком посвящении: увековечить в России, а потом на всей планете («мировая революция»!) власть этой самой «железной когорты» (так в ту пору любили выражаться) тех интернационалистов с долгим партийным стажем. Навсегда. Но исполнители подобных тайных планов не должны догадываться об истинных замыслах тех, кто эти планы возглашает в искаженной, лживой, но самой привлекательной форме. Исполнителю обещают рай на земле. С одной очень существенной оговоркой: этот самый рай должен наступить не сегодня – сегодня‑то как раз требуется перенесть тяготы и лишения, – а завтра. Или послезавтра.

Вот одна из картинок такого рая, одна из первых в «Азбуке», но далеко не последняя. Цитируем полностью, без сокращений:

«Ведь теперь так: если человек– сапожник, то он всю жизнь тачает сапоги и, кроме колодки, ничего не видит; если он – пирожник, он всю жизнь печет пироги; если человек – директор фабрики, он все время управляет и приказывает; если он – простой рабочий, он всю жизнь исполняет чужие приказания и повинуется. Ничего подобного нет в коммунистическом обществе. Тут люди все получили разностороннее образование и знакомы с разными производствами: сегодня я управляю, подсчитывая, сколько нужно произвести на следующий месяц валяных сапог или французских булок; завтра я работаю на мыловаренном заводе, через неделю, может быть, – на общественных парниках, а еще через три дня – на электрической станции. Это будет возможно, когда все члены общества будут получать надлежащее образование».

И в этот вздор обязаны были верить «молодые строители нового мира»! А ведь почти все они были из трудовых семей, с детства знали, что род занятий приобретается чаще всего на целую жизнь, а нередко и передается от отца к сыну. Но верить приходилось, насилуя себя, ибо высказывалось подобное вождями партии, которые ссылались на великих мыслителей Маркса и Энгельса. Невозможно было не согласиться, ибо ученость на Руси уважали искони.

Пока не построен коммунистический рай на всей земле, партия осуществляет «диктатуру пролетариата». Ну, о тогдашнем понимании пролетариата уже сказано кратко выше, а диктатура– это всем понятно, и тогда, и теперь: ЧК и ревтрибуналы с бессудными и массовыми расстрелами, заложники, трудовая повинность и лишение всех прав детей священников, офицеров и «буржуазной интеллигенции», а селу – раскулачивание и расказачивание. Затем наступит рай и «государство отомрет». Но то случится не послезавтра даже, а… читаем:

«Разумеется, так будет в развитом, окрепшем коммунистическом строе, после полной и окончательной победы пролетариата, и не особенно даже скоро после нее. Ведь рабочему классу придется долго бороться со своими врагами, потом со всеми остатками прошлого: лодырничаньем, расхлябанностью, преступностью, барством, которое долго придется выколачивать. Поэтому пройдет смена двух‑трех поколений, выросших при совсем новых условиях, пока исчезнет необходимость в законах и наказаниях, в подавлении рабочим государством всяких остатков капиталистической старины».

Заметим, что ключевым словом в деле превращения пролетария в полноправного гражданина коммунистического общества тут употреблено слово «выколачивать», что, конечно, гораздо гуманнее, чем расстрелы. Но даже при таких решительных мерах срок этого самого перевоспитания оказывается довольно длительным – при жизни «двух‑трех» поколений». Как же это выглядело тогда применительно к самим авторам «Азбуки»? О потомстве Преображенского нам ничего не удалось узнать, а у Бухарина была дочь от второй жены и сын от третьей. Дочь прожила долго, сыну теперь семьдесят лет, внуков своему отцу они не принесли. Итак, «первое поколение» Бухарина еще здравствует, а коммунистического рая ни на всей планете, ни даже в России пока нет. Долго пришлось бы ожидать бедным пролетариям и их потомкам.

Просто смехотворным сказкам о постоянной перемене рода занятий и трудовой профессии противоречит, кстати говоря, сама тогдашняя жизнь и деятельность самого Бухарина. Он провел на одной должности ровно 11 лет, не думая ее изменять, согласно своим же предписаниям: с 1918 по 1929 год он был бессменным руководителем газеты «Правда». Это было не только крупнейшее в стране печатное издание, но также издательство и еще многие различные учреждения. Бухарину такое долговременное занятие одним видом работы никак не наскучило, он и дальше бы там сидел, да товарищ Сталин его вытурил.

Итак, одно для «пролетарских масс», но нечто иное для «старой гвардии» революционеров, включая, разумеется, авторов «Азбуки».

Одним из главнейших, основополагающих постулатов марксистского мировоззрения, начиная еще с «Коммунистического манифеста», сделался так называемый интернационализм. Это слово у нас толкуется не совсем точно, как дружба и братство всех без исключения народов. Интернациональное – всегда выше национального, то есть патриотизма, любви к своей родине, народу. Спорное понятие, но это слишком обширный вопрос, о нем в ином месте. Но вот латинская приставка «inter» означает в точном переводе «между». Значит, интернационалист находится как бы «между» нациями и народами, ни с кем из них полностью не сливаясь. Это очень точное определение для всех так называемых «профессиональных революционеров», которые готовы всегда были затевать бури в любых странах, а пребывание в эмиграции являлось для них делом совершенно привычным.

Именно таковых имел в виду Пушкин, прозорливо написавший, еще не ожидая Герцена, Ленина и Бухарина: «Ты нежно чуждые народы возлюбил // И мудро свой возненавидел».

Именно так, в точку: «свой», то есть в данном случае наш, русский, народ они все дружно ненавидели и презирали.

Разумеется, эту злобу и презрение нельзя было открыто выражать в учебнике, рассчитанном на самые широкие круги, подавляющее большинство которых составляли русские по происхождению люди. Многим из них это стало бы обидно, и они, пожалуй, могли бы распространить это свое отрицательное отношение и на другие поучения «Азбуки». Троцкий, Бухарин и прочие в иных сочинениях вдоволь потоптали русский народ, о бухаринской оценке Сергея Есенина уже говорилось. Но тут пошли в ход иносказания и шифровки, в изобилии принятые во всей марксистско‑ленинской пропаганде для широких масс. Вот соответствующий отрывок такого рода, где есть простоватая на вид словесная маскировка подлинного смысла. Но он тем не менее очевиден.

«Громадное большинство российского населения – это мелкие хозяйчики. Они хотя и стонали под гнетом капитала и помещиков, но так привыкли к особному, своему собственному, личному хозяйству, что сразу их очень трудно приучить к общему делу, к строительству общего, товарищеского хозяйства. Урвать кус себе, нажитый на другом, заботиться только о своем хозяйстве – эта привычка крепко засела у каждого мелкого хозяйчика, и от того дело строительства коммунизма в России есть дело величайшей трудности, даже если не считать других причин.

Слабость наша отражается и на рабочем классе. В общем он воспитал в себе революционный, боевой дух. Но есть в нем и отсталые части, не привыкшие к организации. Не все рабочие таковы, как в Питере. Есть много отсталых и несознательных, которые тоже еще не привыкли работать на общий котел. Много есть рабочих, еще недавно пришедших в город. Они во многом думают так же, как и крестьяне, и вместе с ними ошибаются».

Ну, все понятно? Большинство русского народа («населения») – крестьяне, «хозяйчики» (не хозяева на своей земле), они жадны, тупы, а потому не понимают прелести коммунистического труда. Да и русский пролетариат, он хоть и героический, царя сверг и прогнал буржуев, но вот незадача… «есть много отсталых». А все потому, что тоже недавно вышли из темной русской деревни. Воистину не повезло авторам «Азбуки» с географией революции.

Есть в этой связи любопытный рассказ английского разведчика Р. Локкарта. Летом 1918 года он беседовал с Радеком, одним из самых мерзких во всех отношениях тогдашних деятелей; член ЦК, всю жизнь был приятелем Бухарина. Отличался редкостным цинизмом и даже не считал нужным скрывать этого. В своих воспоминаниях о революционной Москве Локкарт передал слова Радека. Тот жаловался, что судьба, дескать, забросила их в Россию (сам он был австрийским евреем), в эту отсталую страну; ну, ничего, утешал себя Радек, скоро будет революция в Германии, и мы все туда уедем.

Не повезло Радеку со «страной проживания». Как и авторам «Азбуки».

Особенно не устраивали революционную «старую гвардию» русские женщины той поры.

Тут уж черной краски не жалели нисколько! Вот: «Женщина осталась бесправным существом и домашним животным, а также постельной принадлежностью для мужчины». Продолжать эти смачные оценки не станем, но характерны меры, которые тут же предлагались, дабы вызволить русскую женщину из этого животного состояния. Тут все было предусмотрено просто и четко: питаться на фабриках‑кухнях, младенцев отдавать в приюты общественные, а деток передавать на воспитание в разного рода учреждения, где их станут обучать перво‑наперво «Азбуке коммунизма». Об «отмирании семьи» прямо не говорилось, чтобы не сеять смуту и недовольство среди не очень сознательных пролетариев, но таковое, безусловно, предполагалось.

Конечно, фабрики‑кухни – дело будущего, их еще надо было создать. А вот законы коммунистического царства о семье были созданы сразу, уже в пору написания бухаринского учебника. Прежде всего, отрицались церковный обряд венчания, законным считался лишь брак, записанный в соответствующем районном учреждении. Зато с немыслимой широтой облегчалась процедура расторжения брачных уз. Развод теперь осуществлялся предельно просто и быстро – всего лишь по заявлению одного из супругов. Это кажется невероятным, но так было: достаточно мужу или жене зайти в соответствующий отдел исполкома и заявить о расторжении брака по его желанию, как этот брак сразу же и окончательно расторгался. Да, так было и продлилось довольно долго.

Конечно, семейные устои и традиции в православной Руси были крепки, поэтому дикими новшествами пользовались немногие, но среди части молодежи, в особенности комсомольцев, это процветало. В двадцатых годах возникло немыслимое ранее дело об изнасиловании. Один молодой человек поспорил с приятелями, что добьется близости девушки, она отвергла ухаживания, пока он не предложил ей вступить в брак. Она согласилась, а на другой день по заключении брака и, так сказать, брачной ночи молодой человек пришел в загс и брак этот расторг. Но оказалось много свидетелей, дело получило огласку. Возник общественный интерес к дикому случаю, дело перешло в суд, и негодяя признали виновным, определив преступление как форму изнасилования. Судебный казус такой был, разумеется, исключительным, но сколько судеб людских было искалечено при сходных обстоятельствах, не сосчитано никем, но ясно, что было их немало.

Все это законодательство, как и призывы Коллонтай, выступавшей тогда от имени компартии с проповедью «свободной любви», не могли не оказать развращающее влияние на молодежь. В романе «Как закалялась сталь» описано, как некий небольшой молодежный вожак обращается к девушке: «Если ты сознательная комсомолка, то сперва удовлетвори мою половую потребность, а потом уж спи». Чудовищную «свободу разводов» Сталин смог отменить лишь на исходе тридцатых годов. Но тогда Бухарин и Преображенский были уже накануне своего конца.

Уничижительное отношение к русскому народу, русофобия, были не только в основе идейных воззрений Маркса и Ленина, но и реальной практикой коммунистического государства в России в 20‑х – начале 30‑х годов. В «Азбуке» отчетливо проповедуется, что русский народ якобы имел преимущественное положение в Российской империи и даже угнетал другие народы страны.

Например: «Царское правительство преследовало евреев. Не давало им жить по всей России, не пускало на государственную службу, ограничивало поступления в школы, устраивало погромы. Одним словом, когда в государстве одна нация пользуется всеми правами, а другая – только частью этих прав, если одна более слабая нация насильно присоединена к более сильной, это – национальное угнетение и национальное неравенство».

Среди «угнетаемых» русскими народов в многостраничной «Азбуке» упоминаются только евреи и малороссы («украинцы», которых в дореволюционной России не существовало).

О них есть лишь одно краткое упоминание, зато о евреях – часто и подробно. Вот, например: «К числу наиболее опасных видов национальной травли относится антисемитизм», который, и это особо отмечено, «есть один из видов борьбы с социализмом» (стр. 172). В условиях Гражданской войны, когда составлялись эти указания, подобное обвинение приравнивалось к «контрреволюции» – со всеми вытекавшими отсюда политическими последствиями. В том же году, когда писалась «Азбука», был принят особый декрет о борьбе с антисемитизмом, по которому всех «погромщиков» полагалось «ставить все закона». Заметим, что в отношении украинцев, тунгусов (это эвенки, они тоже почему‑то названы) и всех прочих «угнетенных народов» таких исключительных мер по защите их «равноправия» никакими декретами не предусматривалось. Значит, были народы, так сказать, более равные, чем иные.

Вывод сделан четкий: все национальное, всюду, везде и всегда – безусловно, плохое, отрицательное явление, ибо только пролетариату принадлежит «весь мир, все его богатства», а пролетариат, как провозглашено еще в «Коммунистическом манифесте», не имеет своего отечества. Со всеми национальными проявлениями следует бороться…

Вся марксистско‑ленинская теория и особенно государственная политика в 20‑х годах носила отчетливый русофобский характер. Достаточно взглянуть на Большую и Малую советские энциклопедии, что там говорилось о России («тюрьма народов») и о русских как народе‑угнетателе. В «Азбуке» в связи с этим предписывалось, что преподавание во всех школах должно вестись исключительно на национальных языках. На практике из этой затеи ничего не вышло, ибо многие народности вообще не имели своей письменности, а главное – как вообще могли общаться меж собой граждане государства без общего для всех языка? Однако у Бухарина, Радека, Луначарского и иных прочих неприязнь к русскому языку, как языку угнетателей, засела надолго. Даже в начале 30‑х годов они настаивали, что следует заменить славянский алфавит латинским. Но… спасибо опять товарищу Сталину.

Воинствующий атеизм был непременным и самым, пожалуй, постоянным признаком марксистской идеологии.

Казалось, совсем уж выдохлась и одряхлела эта идеология при Никите Хрущеве, но нет: пустоголовый самодур, рожденный в курской деревне, не забыл уроков безбожия своей молодости. В начале шестидесятых опять учинил в России церковный погром, хотя никакими политическими или какими‑либо иными обстоятельствами он не вызывался. Видимо, основательно изучил Никита Сергеевич в свое время «Азбуку коммунизма». В отличие от русской грамматики, которую, напротив, не усвоил до конца долгой жизни. Ну а во времена Бухарина атеизм бушевал с немыслимой яростью.

Здесь не следует даже поминать о многочисленных казнях священнослужителей, об издевательствах над ними и их семьями, о глумливом осквернении храмов, ныне это хорошо известно и не нуждается в пояснениях. Конечно, авторы «Азбуки», бывшие гимназисты и студенты почтенных университетов, не поминали обо всем этом, дабы попытаться выглядеть «европейски образованными» людьми, кем они тщились всегда быть. Но вот так называемое «вскрытие мощей», начавшееся в 1919‑м, в год написания «Азбуки», кратко, но твердо одобрили.

Об этом надо напомнить в двух словах, дело забытое, поминают о том редко. Началось с почитаемой издавна Троице‑Сергиевой лавры. Собрали толпу прокоммунистического народа, поставили киносъемочный аппарат и расковыряли могилу святого преподобного Сергия, высокочтимого заступника православной Руси, осквернили прах, а потом сатанинское это действо показывали в кинотеатрах. Пленка эта частично сохранилась до наших дней. Смотреть ее невозможно без содрогания.

Таковые мерзостные действа выглядели у соавторов вполне благопристойно. Атеистическое мировоззрение, мол, «достигается чтением лекций, устройством диспутов и изданием соответствующей литературы, так и общим распространением научных знаний». Опять перед нами очевидная зашифровка: расстрелы именуются «лекциями», а осквернение могил русских православных подвижников – «литературой».

Далее идет забавное рассуждение по атеизму, которое выглядит смешным даже в том трагическом сюжете. Видимо, написал это Бухарин, который почему‑то почитал себя крупным экономистом, хотя в данной области ни одного дня не работал и базового образования не имел. Приводятся данные на 1909 год, что в России в 455 мужских монастырях находилось 9987 монахов и 9582 послушника, а в 418 женских– 14 008 монахинь и 46 811 послушниц. Итого, следовательно, чуть более 80 тысяч человек. Бухарин заключал по этому поводу, не понимая, как все самоуверенные и самовлюбленные люди, что его глубокомысленные выводы и предложения по этому поводу выглядят просто комично, вот: «Вся эта масса, вместо того, чтобы получать огромные деньги от населения за поддержание народного невежества, могла бы, наоборот, создавать огромное количество ценностей физическим трудом. Социалистическое государство с усовершенствованием своего хозяйственного аппарата проведет трудовую повинность для духовенства и других непроизводительных классов, обратив их в рабочих или крестьян» (стр. 217). Замечательная картина рисовалась тут Бухарину: монахи в рясах куют пролетарскими молотами, а монахини серпами жнут овес.

Естественно, что в «Азбуке» сугубо запрещалось, как зловредное явление, преподавание основ Православия в школах, хотя бы в качестве необязательного предмета. Казалось бы, чего такой мелочи страшиться при свирепой «диктатуре пролетариата»? Но, видимо, были основания к тому. Ведь даже сегодня, почти сотню лет спустя, в совершенно иных историко‑политических обстоятельствах, наши правящие либерал‑космополиты яростно сопротивляются тому же – преподаванию Закона Божиего в русских школах. Видна тут явная наследственность.

И последнее в богоборческом разделе этой назидательной книги. Там в осторожных выражениях, но твердо говорится о некоторых не вполне сознательных членах партии: некоторые вот думают, что можно‑де сочетать христианскую веру с коммунизмом, но это грубейшая и пагубная ошибка… Тут следует задержаться и поразмыслить.

Мы уже говорили о противоположности коммунизма и Советской власти.

Коммунизм и Советская власть — это не одно и то же

Теперь скажем, что необходимо уточнить понятие «социализм». Латинское слово «socialis» означает по‑русски «общественный». Коротко говоря, социалистический образ жизни предполагает превосходство, примат общественного над личным. Это, разумеется, полная противоположность сугубо буржуазной идеологии индивидуализма. Ныне это пресловутые «права человека», где человек уже давно лишен души и духовности, от которого остался лишь, по остроумному выражению русского философа Михаила Бахтина, лишь «материально‑телесный низ». Да, именно только «низ», к сожалению, – в прямом и переносном смысле.

Русский народ издревле был народом общинным, артельным, то есть именно общественным, в западном обозначении – социалистическим. Вот почему идея социализма как мира всеобщего братства и подлинного равенства, мира нестяжательства – в противоположность буржуазной власти денег, пресловутого «золотого тельца», была горячо и искренне принята русским народом. Политическая надстройка в виде подлинной, неусекновенной власти Советов этому вполне соответствовала. Этим прежде всего и был обеспечен успех Октябрьского переворота и в особенности – прокатившемуся потом по всей России, от Петрограда до Владивостока, единому народному движению, которое осталось в истории как «триумфальное шествие Советской власти».

Однако судьба решила иначе. Диктатура партии коммунистов‑интернационалистов придавила народные Советы. История России пошла в ином направлении. С великими испытаниями и свершениями.

Встает вопрос, а совместимо ли Православие с социализмом? Это слишком большой вопрос, чтобы отвечать на него походя, ограничимся лишь одним примером из недавней нашей идейной истории. В знаменитом ныне «Русском клубе», сложившемся в Москве в конце 60‑х годов минувшего уже века в палатах Высоко‑Петровского монастыря, тоже горячо обсуждался вопрос о соединении Православия с большевизмом. Опять же тут требуется пояснение: большевизм – это обрусевший коммунизм. Ставить между двумя этими понятиями знак равенства никак нельзя. Более того, понятия эти даже противоположные, ибо большевик Сталин уничтожил ленинскую коммунистическую «старую гвардию». Мы тогда твердо решали: да, слияние Православия с большевизмом возможно и даже необходимо. Потом сделано было существенное уточнение: необходимо преображение большевизма в Православие. До сих пор большинство «наших» полагает так же, хотя есть и иная, противоположная точка зрения.

Большевизм – это обрусевший коммунизм

Вот уж так, не зря предупреждали зловещие авторы «Азбуки» о полной несовместимости Православия с коммунизмом. Отметим, именно Православия, ибо многие нынешние протестантские толки благословляют Святым крестом «браки» между гомосеками и прочей нечистью. В этой связи надо напомнить, что в погромные 20‑е годы именно Православие и его служителей мучили комиссары и чекисты. А вот баптисты в те же времена процветали, прочие секты тоже. Не трогали до поры мечети и тем паче синагоги. Позже‑то взялись и за них, и крепко, но это уже особая история.

Коммунистический план построения общества, причем обязательно во вселенском масштабе, есть в чистом виде утопия. Так тянулось от Томаса Мора до сочинений Фурье. Эти планы были не только неосуществимы на практике, но и пронизаны злобным, человеконенавистническим духом их составителей. «Не хочешь вставляться в нами изобретенный рай? Так мы тебя заставим, сволочь этакая!» – так вот и слышатся эти непроизнесенные слова всех утопистов от Кампанеллы до нашего Бухарина.

Вот пример, один из бесчисленных», подкрепим его цитатой: «Приближение города к деревне, соединение промышленности с земледелием, привлечение к сельскому хозяйству фабричных рабочих– вот ближайшие цели коммунистического строительства. Начало положено здесь припиской нескольких десятин советских земель к различным заводам, учреждениям и предприятиям, намечающимся планомерным и организованным привлечением городских рабочих в советские хозяйства, созданием огородных хозяйств отдельными заводами и фабриками, коммунистическими субботниками городских рабочих в пригородных деревнях, мобилизацией советских служащих на уборку городских огородов и т. д.» (С. 269).

Без малого сотня лет прошла с тех пор, как была обнародована эта очередная утопия, и что же? Где, в какой части земного шара осуществились подобные планы в подлинной, а не в придуманной жизни? Бессмысленно даже спрашивать. И объяснять тут ничего не надо.

Или вот в «Азбуке» имеется целый раздел, озаглавленный: «Слияние производства с наукой». Тут мы можем привлечь, так сказать, художественную литературу. Талантливый русский поэт Маяковский стал – к великому горю для самого себя – горячим и искренним певцом коммунистической утопии, воспевал, кстати, и средства насильственного ее внедрения. Он мечтал в стихах о ближайшем будущем крестьянина: «Землю попашет, попишет стихи». Вот истинное слияние производства, в данном случае сельскохозяйственного, с искусством, а искусство в глазах поэта Маяковского было даже важнее и выше науки…

«Азбука коммунизма» провозглашает как высшую степень общественной справедливости «равную плату» для всех видов трудовой деятельности. Мол, «академик и герой, и мореплаватель, и плотник» должны оплачиваться одинаково. Ясно, что такое утопическое суждение противоречит простому здравому смыслу. Да, сегодня в нашей расхристанной стране эстрадные проститутки и гомосеки, футболисты и теннисисты получают многажды больше любого академика или плотника, но это явное уродство все же не может оправдать уравниловку.

Сочинение это, с нашей точки зрения, следовало бы назвать «Азбукой сатанизма», столько тут бесовской злобы, но это уж на чей вкус.

«Азбука коммунизма» не потеряла своего значения и по сей день. Вот почему ее содержание стоит вспоминать в современных, совершенно новых исторических условиях. Не надо повторять ошибок прошлого.

Бывает, нередко бывает в литературе, что произведение, вызвавшее невероятный шум и читательский успех при своем появлении, вскоре напрочь уходит от всякого общественного внимания, оставив после себя только самый факт того громкого и краткого успеха. Именно такую судьбу получил роман А. Рыбакова (Аронова) «Дети Арбата», изданный впервые в 1987 году и продолженный романом «Тридцать пятый и другие годы» в 1988‑м.

Книги сразу сделались (как, впрочем, и многое тогда!) пресловутым «дефицитом», многолюден был хор восторженных критиков (весьма, впрочем, однообразных по составу). Почему же?

Скажем сразу, и вполне недвусмысленно – случайностей в общественных явлениях такого рода не бывает. Значит, автор сумел заинтересовать общество, высказал вслух нечто такое, о чем до него не знали или не говорили. Рыбаков‑Аронов был еврейским патриотом, именно с этой точки зрения он описал то, что мы теперь называем сталинской контрреволюцией, как в середине тридцатых годов Сталин кровавыми усилиями заменил всевластие Коминтерна на советско‑патриотическую державность. Рыбаков описал это с сугубо отрицательным знаком, эту точку зрения разделяют и поныне многие его единомышленники у нас и за рубежом. Тогда же это было ново.

Но не только. Рыбаков взрослым человеком пережил ту эпоху, многое знал и видел, а главное – в переломное время конца восьмидесятых годов впервые рассказал обществу о многих делах и людях, о которых большинству его читателей было известно очень немного. Вот почему тогдашними согражданами Рыбакова его беллетристика воспринималась как некое историко‑политическое откровение.

Скороспелое то впечатление современников всячески подогревалось неумеренными восторгами либерально‑еврейской критики. Простенькая проза Рыбакова выдавалась ими не только как правдивейшее истолкование отечественной недавней истории, но и как художественный шедевр. Теперь‑то, когда газетная пыль времен давно осела, авторы тех восторгов стараются их не вспоминать и тем паче не переиздавать (например, самый заметный из той среды – Лев Аннинский). Но тогда, на исходе суматошных восьмидесятых, только один критик кратко выразил суть рыбаковской, так сказать, эстетики – это покойный ныне Вадим Кожинов. Он ядовито заметил, что тайные разговоры Сталина с Ягодой напоминают, как Дюма‑отец описывал заговорщические беседы кардинала Ришелье с коварной Миледи… Верно, хотя Дюма все же талантливее Рыбакова.

Теперь, когда шум забыт, можно говорить о том спокойно. В те поры мы назвали книгу «Дети Арбата» не иначе как «Дети Арбатова», в честь видного героя «перестройки» Георгия Арбатова, бессменного советника Брежнева‑Андропова‑Горбачева. Нельзя теперь не признать, очень точная была поправка заглавия! И рыбаковские обитатели Арбата, и современные роману Арбатовы в равной мере не любили Сталина и являлись либеральными коммунистами с четкой прозападной направленностью.

А. Рыбаков попытался создать эпос той эпохи. На первом плане, конечно, высшие деятели партийного руководства и Лубянки, но не забыты и рядовые советские интеллигенты, и даже приангарские колхозники. Замах широк, поэтому интересно, какие же общественные вопросы той поры заняли главное внимание автора?

Прежде всего – «необоснованные репрессии» партийных вождей, верхушки советской интеллигенции, разного рода оппозиционных групп, даже участников сионистского движения. Не забыто и «завинчивание гаек» в столичном искусстве, например, про ругань в газетах Камерного театра. Это, как и многое иное, было новым, неизвестным или забытым. Еще больший интерес привлекли описываемые Рыбаковым интриги в сталинском окружении – никогда, скажем, ничего не писалось о «Кремлевском заговоре» 1935 года, а Рыбаков рассказал. По своей версии, конечно, оценив «заговор» грубой инсценировкой Сталина; считавшегося главой «заговора», тогдашнего секретаря ВЦИКА. Енукидзе назвал «человеком кристальной честности и порядочности». Впервые в советской литературе предстали Н. Ежов, Г. Ягода и даже их никогда доселе не поминаемые подчиненные с огромными полномочиями – Паукер, Слуцкий, Миронов и иные (подлинная фамилия Льва Миронова была Каган, но о том не сказано, хотя осведомленный Рыбаков этого не мог не знать).

Словом, новаций для той поры набралось немало. На их фоне высвечивалась жизнь советского народа в «тридцать пятый и другие годы». Получалось, что все, кроме, конечно, коварного Сталина, страдали и мучились: тонкие большевики‑ленинцы от грубых большевиков‑сталинцев, модерновые театралы от кондовых реалистов, арбатские интеллигенты от арбатских же русских хамов, а приангарские колхозники… ну, те от собственной дикости и невежества. Более того, никакого просвета в жизни не намечалось, все клонилось к худшему.

В ту пору размашистые рыбаковские описания нельзя было соотнести с подлинными историческими документами, они уже полвека были наглухо заперты в архивохранилищах. Теперь в этой области положение круто изменилось. Опубликовано, причем полно и добросовестно, с точными пояснениями и примечаниями великое множество подлинных исторических документов. Из тех самых ранее запертых архивов. И «новации» Рыбакова сразу оказались… выдумками.

Для начала – мелочь, но очень типичная для данного сюжета. В романе подробно описана сцена, как Сталин принимает Маленкова в своем кремлевском кабинете и дает ему важное секретное поручение. Точно названа дата – 9 июля 1935 года. Но вот опубликован полный и точный список всех посетителей Сталина в Кремле с конца двадцатых годов и до кончины, и что же? Впервые Г.М. Маленков, тогда сотрудник аппарата ЦК ВКП(б), не более, попал в кремлевский кабинет Генсека лишь 3 февраля 1937 года. Пояснять тут нечего…

Теперь в свете многих научных публикаций можно ясно представить себе подлинную картину того, как и чем жил советский народ, все его общественные слои в те самые тридцать пятый и другие годы. Какие сдвиги происходили в ту пору во внутренней политике страны и в каком направлении? Сопоставление подлинной исторической реальности с описаниями Рыбакова безусловно показывает явную односторонность, более того – предвзятость автора. А кроме того – направленность его внимания на очень узкий общественный слой.

Назовем важнейшие публикации последних лет, много‑много спустя после выхода «Детей Арбата». Это два солиднейших документальных сборника – «Сталинское политбюро 1930‑х годов» и «Сталин и Каганович. Переписка. 1931–1936 гг.», а также научные работы академического историка Юрия Жукова, в особенности последняя из них – «Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933–1937 гг.». Все изданы в столице на высоком научном уровне, последняя в 2003 году.

Давно было известно, что после убийства Кирова из Ленинграда органами ОГПУ было выслано множество людей из числа так называемых «лишенцев» – бывших священнослужителей, дворян, офицеров, купцов, чиновников, а также – подчеркнем это! – их детей. Набралось тех несчастных около 12 тысяч, ни малейшего отношения к Кирову вообще не имевших (А. Солженицын назвал это «кировский поток», видимо, из разговоров той поры). И вот 13 мая 1935 года новоназначенный прокурор СССР А. Вышинский направил письмо на Политбюро, что многие из тех граждан были высланы незаконно. Вскоре часть из них была возвращена без всякого поражения в правах.

26 июля того же года Политбюро утвердило решение «О снятии судимости с колхозников», согласно которому освобождались из заключения или ссылки все осужденные на срок менее пяти лет (речь шла, в частности, о пресловутом «законе о колосках», под который попадали в основном женщины и подростки). В результате такой меры были освобождены от любых форм наказания без малого 770 тысяч граждан, причем со всех были сняты ограничения в правах. Если в первом – ленинградском – случае речь шла в основном об интеллигенции, то во втором – о полуграмотных колхозницах или деревенских несмышленышах, никак не могших себя защитить в тенетах сурового судейского крючкотворства. Как видно, в обоих случаях решения касались судеб множества рядовых граждан.

Проследим далее важнейшие государственные решения той поры, имевшие, без преувеличения, всенародное значение. С 1 октября 1935 года была отменена карточная система, открылась свободная продажа продовольственных товаров, а несколько позже и товаров промышленных. Это привело к улучшению жизни всего общества, в особенности его громадного большинства– карточки выдавались властью и, разумеется, во властных интересах, магазины же были открыты для всех. Всевозможные пайки и нормы выдачи существовали в советской России с 1918 года, строго подразделяясь по так называемому «классовому принципу» (священники, бывшие дворяне и купцы, «буржуазная интеллигенция» были, конечно, классами враждебными для «диктатуры пролетариата», хотя сам‑то правящий «пролетариат» был происхождения весьма не пролетарского). И вот пайки и карточки отменены. Как оказалось, навсегда. Годы Отечественной войны тут не в счет.

Вскоре в этой же сфере произошло событие вроде бы не очень важное, но чрезвычайно характерное – 1 февраля 1936 года был упразднен Торгсин. Тут необходимы пояснения, ибо этот уродливый образец тогдашнего «новояза» давно выветрился из русского языка. Еще в начале НЭПа «пролетарское государство» разрешило гражданам сдавать драгоценности или иностранную валюту, а взамен получать особые чеки, по которым можно было бы купить на соответствующую сумму продовольствие или одежду в магазинах так называемого Торгового синдиката (Торгсин). Уродливое это явление до сих пор выпало из нашей истории, ни одной научной работы нет. Зато отразилось в советской художественной литературе, вспомним хотя бы главу из «Мастера и Маргариты», где кот Бегемот попадает в этот самый Торгсин, после чего там происходят умопомрачительные события.

Всю желчь обездоленного и «классово чуждого» русского человека той поры излил Михаил Булгаков в этой своей сатире! Устроители Торгсина предусмотрительно постановили, что сдаваемые к ним ценности вознаграждаются лишь по весу драгоценного металла или камней. Вот и получалось, что золотой орден екатерининских времен ценился, как «зубное золото», а серебряная римская монета, как советский полтинник. Вроде бы странно, ведь учредители Торгсина были весьма опытны в купле‑продаже ювелирных изделий. Нет, то было продумано четко и хладнокровно. Какому‑нибудь «лишенцу» не полагалось масла по карточкам, а оно позарез нужно было семье. Вот и отдавали драгоценности за бесценок. А куда они потом девались, пока не выяснено. В этой связи не стоит удивляться обилию русского антиквариата на современных западных аукционах. Как бы то ни было, но Торгсин отменили. И тоже навсегда.

К первому января 1936 года все русское, все христианское население Советского Союза получило неожиданный и радостный подарок – разрешение праздновать Новый год с рождественской елкой. Тут опять требуются пояснения. При Ленине и Троцком новогодние праздники приравнивались к религиозным предрассудкам, даже с черносотенным душком, и запрещались. В 1928 году Наркомзем Российской Федерации специальным строгим циркуляром запретил рубку елей для праздников, виновные карались. И вот вдруг в газетах появились рассуждения, что новогодняя елка, мол, хороший детский праздник, ничего страшного… Тут же ЦК комсомола дал соответствующее распоряжение для школ и дворцов пионеров. Более того, Совнарком и ВЦСПС постановили перенести выходной с 30 декабря на 1 января. Впервые советским гражданам разрешили безбоязненно и открыто встретить наступающий Новый год. 1936‑й.

То была не мелочь, отнюдь! Граждане страны как бы возвращались к естественной жизни после без малого двадцатилетнего атеистического ущемления. И касалось это миллионов русских людей самых различных общественных слоев. Событие это надолго осело в народной памяти. Хорошо помню в детские годы рассказы о том взрослых. Примечательно также, что в книгах А. Рыбакова про то не поминалось. Видимо, дети Арбата Новый христианский год не праздновали… По коммунистическим или иным каким соображениям.

Отмена жестоких «классовых ограничений», раскалывавших советское общество, неуклонно продолжалась и расширялась. 30 декабря 1935 года «Известия» опубликовали постановление правительства, озаглавленное очень скромно: «О приеме в высшие учебные заведения и техникумы». Уже пятнадцать лет по заветам Троцкого, Луначарского, Бухарина, Покровского и прочих марксистов‑космополитов, управлявших в красной России наукой и культурой, дети «бывших» в университеты и даже техникумы допускались с величайшим трудом, преодолевая всяческие трудности и унижения. И вот наконец: «Отменить ограничения, связанные с социальным происхождением лиц, поступающих в эти учебные заведения». О том, какое облегчение наступило для молодых людей (и родителей!), нет пока ни одной хоть краткой работы. А ведь это судьба миллионов людей!

21 апреля 1936 года в той же газете появилось постановление, тоже коренным образом изменившее судьбы миллионов российских граждан. «Учитывая преданность казачества советской власти, – говорилось там, – отменить для казачества все ранее существовавшие ограничения в отношении их службы в рядах Красной Армии».

…Потомки донских, кубанских, терских и оренбургских казаков рассказывали автору, что известие о том вызвало ликование в станицах и городах всех одиннадцати казачьих войск. Унизительное тавро было снято со славного российского военного сословия! Более того: вскоре Политбюро по предложению К. Ворошилова постановило воссоздать казачьи части, причем с их исторической формой. Само собой с казаков снимались и все прочие ограничения в гражданских правах, возложенные на них Свердловым, Троцким, Сырцовым, Шеболдаевым и прочими евреями‑комиссарами в пору кровавого «расказачивания». Гражданская война для казаков наконец‑то закончилась.

В 1935‑м и в особенности в начале 1936 года (напомним, время основного сюжета Б. Рыбакова) в высшем руководстве страны напряженно обсуждался проект новой Конституции. Во главе всего дела стоял непосредственно Сталин. Напомним, что первая Советская Конституция 1918 года была сугубо классовой, то есть права крестьянства были строго ограничены по сравнению с правами «пролетариата». Следует подчеркнуть, что принадлежность к этому самому «пролетариату» рассматривалась в двадцатые годы довольно‑таки широко: помимо промышленных рабочих туда зачислялись представители так называемых в прошлом «угнетенных наций»; дети буржуазии, раввинов или мулл беспрепятственно шли тогда в университеты.

1 июня 1936 года открылся пленум ЦКВКП(б) о подготовке новой Конституции. Выступил Сталин. Его речь в контексте того времени и той политической среды следует признать безусловно революционной (или контрреволюционной, это уж на любой вкус). Вот суть сказанного: «Пролетариат – это класс, эксплуатируемый капиталистами. Но у нас класс капиталистов ликвидирован… Можно ли после этого назвать рабочий класс пролетариатом? Ясно, что нельзя… Наше советское крестьянство является совершенно новым классом… Изменился состав интеллигенции, самый характер деятельности интеллигенции. Она является теперь равноправным членом общества, где она вместе с рабочими и крестьянами, в одной упряжке с ними, ведет стройку нового, бесклассового социалистического общества».

При Троцком и Дзержинском за такие слова расстреляли бы сразу.

При «кровавом Сталине» это воплотилось в жизнь, в повседневный быт всего советского народа. Жители деревень перестали считаться – согласно Марксу и Троцкому – «порождающими капитализм» во вред «пролетариату». Инженеры и учителя, врачи и доценты стали пользоваться общественным уважением, а ведь только вчера слово «интеллигент» было бранной кличкой. Повторим, то касалось судеб миллионов и миллионов рядовых граждан, причем не когда‑нибудь «в следующей пятилетке», а сегодня, сейчас. Как тут было не радоваться, как не запеть дружным хором популярнейшую песню тех лет: «Золотыми буквами мы пишем всенародный сталинский закон».

И еще лишь одно дополнение в этом впечатляющем перечне положительных перемен, хотя можно было бы продолжить тут. Как известно, Ленин был ярым богоборцем, так и воспитал свою партию. В ходе Гражданской войны дело усугубилось тем, что многие православные священнослужители открыто, с церковной кафедры, сочувствовали белогвардейцам. Трагический сюжет этот ныне хорошо известен. При обсуждении проекта Конституции многие деятели «ленинской гвардии», еще сохранившие влияние, требовали законодательно «запретить отправление религиозных обрядов».

Ответ Сталина был не только тверд, но и красноречив: «Я думаю, что такая поправка должна быть отведена… Во‑первых, не все бывшие кулаки, белогвардейцы или попы враждебны советской власти. Во‑вторых, если народ кой‑где и изберет враждебных людей, то это будет означать, что наша агитационная работа поставлена плохо…» Итак, несчастные «лишенцы», пораженные в правах, навсегда исчезли из гражданской жизни. В том числе и те, кто попал в их число за «отправление религиозных обрядов»…

Итак, именно в 1935–1936 годах в судьбах громадного большинства народа громадной страны произошли резкие и существенные изменения. И они были, безусловно, к лучшему. Однако обо всем этом из романов А. Рыбакова читатели ничего не узнали, а восторженные певцы автора ничего им не пояснили. Очевидец событий Рыбаков о таких существенных изменениях в окружавшей его тогдашней жизни не мог не знать и не запомнить. И он совсем не лгал полвека спустя, составляя «Детей Арбата». Дело в ином, в обоих хронологических уровнях те глубинные для народа события его просто‑напросто мало интересовали. А что же осталось в памяти и вызвало писательскую сосредоточенность? Прежде всего, «дело Енукидзе», именуемое также в литературе как «кремлевский заговор».

Рыбаковская оценка Енукидзе приведена выше, а самый «заговор» писатель счел грубой сталинской провокацией. Но так ли?

Авель Енукидзе, сын грузинского крестьянина Кутаисской губернии, с юности был участником революционного движения в Закавказье, потом в России, большевик. Слета 1918 года стал при Свердлове секретарем ВЦИК(по тогдашнему новоязу – Всероссийский центральный исполнительный комитет), оставался на этой должности и при М.И. Калинине с завидной для той бурной поры устойчивостью, вплоть до июня 1935 года, когда был неожиданно сброшен со всех постов, потом арестован и погиб. Считался «жертвой культа»…

Теперь‑то, наконец, документально установлено, что Енукидзе выделялся среди всего тогдашнего партийного руководства пристрастием к роскоши и всякого рода излишествам, вплоть до распутства с несовершеннолетними. Увы, это так. Подробности известны и публиковались, приводить их не станем, окружающая нас ныне действительность и без того переполнена такой гадостью.

Ну, а «кремлевский заговор»? Это тоже историческая реальность. По обычаям того сурового времени никаких достоверных подробностей не оглашалось, а слухи ходили самые разнообразные. Они осели в памяти тогдашнего поколения, а потом передавались долгие годы изустно, – как всегда в таких случаях, все более теряя свою подлинную историческую достоверность. Что же в действительности обнаружилось в Кремле весной и летом 1935 года?

К середине тридцатых годов в правящих верхах партии вновь начало складываться организованное сопротивление Сталину. Он уже был признанным общенародным вождем и стал проводить внутреннюю политику, явно расходящуюся с догматами первых лет Октября. Особенно это касалось сферы идеологии. Осторожно, без всякого шума, но твердо и последовательно Сталин устранял интернационально‑коминтерновскую линию, заменяя ее государственно‑патриотической. Напомним, что понятие «патриот» для Троцкого, Бухарина и прочих было сугубо отрицательным, бранным. Это шло еще от Маркса.

Такое нравилось далеко не всем в партийном руководстве, особенно из числа так называемой «ленинской гвардии». Потом, когда эта «гвардия» была политически разбита и устранена от власти, ее идейные потомки начали задним числом противопоставлять Ленина – Сталину. Мол, партийного демократа (и его такое же окружение!) заменил деспот‑азиат со своими такими же подручными. Схема эта не только примитивна, но и сугубо недостоверна исторически.

Зиновьев и Бухарин, Эйхе и Рудзутак, Тухачевский и Гамарник, все прочие, потерпевшие поражение, были ничуть не «демократичнее» Молотова или Ворошилова. Более того, двое последних, как и их сотоварищи по сталинскому ЦК, были деятелями в существенной степени народными. У них не было высокомерия «старой гвардии» в отношении к руководимому ими «международному пролетариату», который, по старой марксистской установке, собственного мировоззрения самостоятельно выработать не способен. За него этим должны заняться вселенские революционеры‑интернационалисты.

В двадцатые годы Троцкий, потом Зиновьев, потом Бухарин со своими немногочисленными в общем‑то присными выступали против сталинской линии открыто. Чем это кончилось для них, известно, а подавляющая часть партии, которая уже к тому времени существенно «обрусела», безусловно поддержала своего народного вождя. Тогда противники Сталина перешли к действиям тайным. К заговорам.

Один из них вызрел в столичном Кремле как раз в 1935 году. Енукидзе был не только руководителем Президиума Верховного Совета СССР, но и руководил всеми внутренними службами Кремля, включая его охрану. Напомним, что там располагались в ту пору квартиры всех руководителей партии и государства, от Сталина до опального уже Бухарина. Комендантом Кремля был латыш Рудольф Петерсон, подчинявшийся непосредственно Енукидзе. Так сложилось уже к 1920 году и тянулось без изменений до 1935‑го. Все сотрудники Кремля подбирались ими, вплоть до библиотекарей и подавальщиц в столовой.

Енукидзе был во властных верхах деятель известный и влиятельный. По служебному положению и давним партийным связям он знал, что называется, «всех». Поворот Сталина от интернациональной мировой революции к национальной государственной идее не устраивал Енукидзе, как и многих его сотоварищей. Отсюда – один лишь шаг до создания и объединения круга недовольных Сталиным и его политическим поворотом. Разумеется, то не был «Заговор Фиеско в Генуе», не мальчишки его создавали, а опытные конспираторы. В число осторожных заговорщиков входили отдельные партийные деятели – И. Пятницкий (Таршис), Р. Эйхе и др., военные чины (впоследствии проявившиеся в «деле Тухачевского»), ответственные работники НКВД, за которыми в отдалении маячил коварный Ягода.

«Кремлевский заговор», как это обычно и бывает, раскрылся случайно и в мелочах. Расследование возглавил Н. Ежов, ставший именно с 1 февраля 1935 года секретарем ЦКВКП(б). Поначалу все закончилось полумерами, Енукидзе и Петерсон были удалены из Москвы с понижением, но оставлены в партии. Однако Сталину и его твердым сторонникам стало ясно, что круг их противников широк и что они готовым на самые решительные действия. Дальнейшее хорошо можно было предсказать, и оно известно из реальной истории. Что ж, уместно подвести предварительные итоги. И о значении сталинских преобразований в середине 1930‑х годов, и о популярной когда‑то книге «Дети Арбата». Что же получится «в сухом остатке»?

Книгу эту не переиздают, критика о ней не поминает, в учебники литературы она так и не вошла. Однако телесериал о ней вдруг создали. Более того. Уже в июле 2004 года о романе Рыбакова‑Аронова вспомнил вдруг социолог Лев Гудков. И не где‑нибудь, а в сугубо еврейской «Ноге» («Новой газете» то есть). Сказал, как приговор зачитал: «Дети Арбата»? Это несерьезно, поверхностно, это, по существу, социалистический роман». Приговор этот мы обжаловать не станем…

А. Рыбаков осуждал не только внутреннюю политику Сталина, но и внешнюю. Прежде всего – его внешнеполитический поворот середины тридцатых годов, попытку отойти от вечно неверных Англии и Франции и найти некое соглашение с быстро крепнущей Германией.

Теперь у нас появилась и тут великолепная возможность сверится с исторической реальностью по новейшим документам. Речь идет об исключительно интересной монографии, опубликованной в 2004 году.

Данная книга, выполненная на высочайшем уровне современных научных требований, посвящена вопросам геополитики (Молодяков В.Э. Несостоявшаяся ось: Берлин – Москва – Токио).

В знаменитом словаре В.И. Даля такого слова нет, есть «геометрия», потом сразу «георгина». Добрые старые и наивные времена!.. Действительно, само понятие «геополитика» есть детище XX столетия. В советских словарях слово это толковалось четко: «Реакционная антинаучная доктрина, используемая для…» ну, ясно для чего. С девяностых годов сочинения о геополитике у нас резко пошли в ход и приняли, как и многие новации той поры, вид газетно‑карикатурный. Появились даже скороспелые «авторитеты», поначалу имевшие некоторый успех. Но то была наука на уровне Жванецкого.

Теперь‑то на этом поле многое прояснилось. Не станем давать определение сложному понятию геополитики, сошлемся для простоты на выразительный пример истинного знатока в этой ученой сфере – Наталью Алексеевну Нарочницкую: «Существуют известные геополитические реальности. Со времен Омейядов и Аббасидов Дамаск соперничает с Багдадом. Сеул боится Токио, Варшава, раздвоенная между славянством и латинством, вечно интригует против России, у нее же ища защиту от тевтонства». Не правда ли, как все ясно и понятно для сложного научного предмета? А теперь – к нашему сюжету.

Представим сперва автора заинтересовавшей нас монографии, он пока мало известен широкому читателю, хотя не сомневаемся – слава его еще впереди. Василий Молодяков относительно молод для такой сложной научной специальности – тридцать шесть лет, получил историческое образование, востоковед, знает японский и основные европейские языки. Ныне преподает в Токио.

Цель данного научного исследования заявлена автором кратко и четко уже на самых первых страницах его книги: «Был ли возможен в 1939–1941 гг., а более всего осенью 1940 – зимой 1941 гг., военно‑политический союз СССР, Германии и Японии (с Италией в качестве младшего партнера), то есть держав евразийского континента, против атлантистского блока США, Великобритании и их сателлитов? Если да, то почему он был возможен? И почему не состоялся? Полагаю, важность этих вопросов для всей мировой истории XX века объяснять не приходится».

Да, безусловно. Ключевыми, определяющими событиями в мировой истории XX столетия стали: Октябрьская революция в России и Вторая мировая война, последствия которой в глобальной политике живы до сего дня. Так вот векторы мировой войны определялись именно в 1939–1941 годах, в чем сомнений нет.

Поистине великую задачу взял на себя В.Э. Молодяков.

Подчеркнем, он решает ее прямо и открыто, не прячась за обтекаемые оговорки. Не станем в наших заметках касаться сугубо теоретического вопроса об извечном, в толковании автора, противостоянии «моря» и «суши», хотя, как правильно подчеркнуто в работе, оно «может быть прослежено на протяжении всей человеческой истории». Сосредоточим внимание на сугубо историко‑политической реальности, которая чрезвычайно созвучна нашей современности.

В.Э. Молодяков четко предуведомляет читателя: «Историография обеих мировых войн, особенно Второй, до сих пор остается открыто идеологизированной, что, несомненно, препятствует ее развитию. Официальная американская, западно‑, а теперь и восточноевропейская наука в целом находится в жестких рамках «политической корректности», а «перестройка» отечественной историографии во многом свелась к замене одной ортодоксии на другую». Верная и жесткая оценка, хотя и выраженная в очень взвешенных словах.

Нельзя не привести также точного и остроумного замечания нашего автора о современном состоянии гуманитарных исследователей: «В России степень свободы академических дискуссий сейчас много больше, чем за ее пределами». Истинно так! Западные гуманитарии дружно свидетельствуют, что в Париже, Лондоне или Бостоне многие книги наших известных авторов не могли быть изданы – по причине именно пресловутой «политкорректности», а попросту говоря – идеологической цензуры. На современном Западе она прикрыта, но очень строга. Порнуха – пожалуйста, гомосеки – еще лучше, а вот за печатные сомнения о так называемом «холокосте» могут в тюрьму посадить. И сажали уже, и не одного автора.

Вот почему в нынешней России, обобранной «олигархами», загрязняемой «ихним» телеящиком, в нашей стране пока есть полная свобода научного творчества. У нас свободно и даже небоязно выходят работы о масонстве и мировом сионизме, причем с самых различных точек зрения. Как дальше, никто не ведает, но пока дело обстоит именно так. Примером тому, одним из многочисленных в последние годы, как раз и является книга В.Э. Молодякова. Ныне работающие русские гуманитарии должны перестать осторожничать и воспользоваться в полной мере милостью, явно оказанной свыше. Что будет завтра?.. От нас зависит, в том числе от нашей решимости.

Хорошо известно, каким яростным нападкам со стороны Запада и наших домашних либерал‑космополитов подвергался сам факт договоренностей советского правительства с правительствами Германии и Японии на стыке 1930–1940‑х годов минувшего века. Тут никаких бранных слов не жалеют, хотя напирают не на политические доводы, а более на чувства, доводя их до истерии: как, переговоры с Гитлером?., с японской военщиной?.. Однако общеизвестно, что союзников приходится выбирать из тех, кто имеется в наличии. И разве парламентские республики Англия и Франция не шли на постыдные уступки Гитлеру и Муссолини в Мюнхене в 1939 году? И не те же Англия и Франция настойчиво, хоть и осторожно, разве не подталкивали гитлеровскую Германию к поискам «жизненного пространства» на «Востоке», то есть на пространстве нашей страны? Да, и это хорошо известно.

Исследование В.Э. Молодякова необычайно насыщено новым историческим материалом. Самый наглядный пример – подробный разбор внешней политики Японии. Подчеркнем, сделано это по японским документам, многие из которых не переведены на европейские языки, а на русский – тем паче. В России вообще, как это ни странно, до сих пор плохо знают историю нашего дальневосточного соседа, сведения тут порой ограничиваются кругозором посетителя универмага в Токио: «Тойота», «Тошиба», «Сейко»… Это взгляд даже не российского, а американского обывателя. Кратко говоря, рекомендуем данную книгу всем, всерьез интересующимся японскими делами.

Однако главнейшее достоинство книги – мысли, наблюдения и выводы автора. Многое тут окажется для самого осведомленного читателя новым и неожиданным. И смелым, ибо автор не опасается затрагивать весьма острые сюжеты.

Знаменитый Уинстон Черчилль был сугубым «атлантистом», врагом континентальной Германии и России (императорской или советской, все равно). Четко выражая интересы британской финансовой верхушки, он заявил сразу после окончания Первой мировой войны в феврале 1919 года (был военным министром): «Если союзники не помогут России (имелась в виду Россия, ослабленная вконец. – С. С.), Япония и Германия непременно сделают это, и через несколько лет мы увидим Германскую республику, объединившуюся с большевиками в России и с японцами на Дальнем Востоке в один из самых могущественных союзов, которые мир когда‑либо видел». Сказано за 20 лет до пакта Молотова – Риббентропа! Злоба иногда тоже бывает дальновидной…

Попутно об известном Черчилле сообщаются неизвестные нам, но примечательные подробности. В середине тридцатых годов в Лондоне на деньги Ротшильдов, Сассунов и прочих подобных был создан антигерманский политический центр во главе с будущим президентом Израиля Хаимом Вейцманом. Они привлекли группу «гоев‑сионистов» из числа видных британских политиков. Среди них оказался Черчилль. Как замечает автор, это событие совпало «с его финансовыми затруднениями»… Карл Маркс иногда был прав, полагая, что бытие определяет сознание. Русский читатель узнал о том факте впервые.

В книге не обойден и пикантный сюжет о масонах. Видное место в ложах занимали руководители французской политики Клемансо и Тардье, в Чехословакии – Масарик и Бенеш. Воистину, придется поставить тут «и т. д.» Видимо, среди руководителей великих держав только в окружении Сталина не было масонов (уточним: уже не было…).

В памяти нашего народа Иоахим Ульрих фон Риббентроп, потомственный военный, гусарский офицер Первой мировой войны, а потом министр иностранных дел у Гитлера, остался таким, как изображали его газетные карикатуры времен войны. Ну, на войне, как на войне, однако пришло время и тут, как и во многом ином, разобраться спокойно и объективно. Именно этим занялся В.Э. Молодяков.

То был одаренный дипломат и политик. Главное же для нас, что он придерживался традиций Бисмарка в отношениях с Россией, называемой тогда неудобопроизносимой аббревиатурой СССР. Линию на союз континентальных держав Германии – Италии – СССР – Японии он отстаивал перед фюрером вплоть до рокового июня 1941 года. Он в Берлине был главным двигателем в соглашении с Москвой, пренебрегая идеологическими обстоятельствами как второстепенными. Более того, он воздействовал в меру своих возможностей в этом смысле на Молотова и даже Сталина, хоть тот был сдержан и недоверчив.

Деятельность фон Риббентропа в подготовке пакта с Советским Союзом досконально исследована. Вот один из ключевых документов – инструкция для германского посла в Москве фон Шуленбурга, составленная Риббентропом для Молотова 15 августа 1939 года. Обратим внимание на дату, а также на то, что Шуленбург также был твердым сторонником сближения с СССР‑Россией. В документе предлагалось с предельно допустимой для языка дипломатов откровенностью:

«Германское правительство и Советское правительство должны на основании всего своего опыта считаться с тем фактом, что капиталистические демократии Запада являются неумолимыми врагами как национал‑социалистической Германии, так и Советского Союза. Сегодня, заключив военный союз, они снова пытаются втянуть СССР в войну против Германии. В 1914 году эта политика имела для России катастрофические последствия. В общих интересах обеих стран избежать на все будущие времена разрушения Германии и СССР, что было бы выгодно лишь западным демократиям».

В этих почти откровенных словах был известный политический резон, причем, повторим, вне зависимости от идейных расхождений. Долгое время для либеральной интеллигенции слово «демократия» звучало почти магически – ну, теперь‑то все набрались этого самого «демократического» опыта, после чего можно более основательно оглянуться на свое недавнее прошлое.

23 августа 1939 года в Москве был подписан пакт о ненападении между СССР и Германией. Теперь безусловно ясно, что это стало несомненной победой советской внешней политики. Впервые за 25 лет на западных рубежах страны установился мир. Да, он продлился неполных два года, но заговор западных держав был тем не менее сорван. Это в общем ныне хорошо известно. Хуже понимают до сих пор, как этот пакт облегчил положение СССР на Дальнем Востоке. Ведь именно в двадцатых числах августа шли решающие сражения с японской армией на реке Халхин‑Гол в Восточной Монголии. Московский пакт был для Токио полной неожиданностью. Это значительно облегчило действия советской дипломатии в установлении вскоре более или менее приемлемого для нас сосуществования с Японией – чрезвычайно сильной тогда в военном отношении. Более того, это привело к коренному улучшению обстановки на советском Дальнем Востоке. И это важнейшее политическое событие тоже стало следствием Московского пакта!

Либералы международные, а в особенности – «российского разлива», очень любят скорбеть о судьбе «несчастной Польши». Да, народ польский, попавший под свирепую лапу Гитлера, нельзя тут не пожалеть. Но кто стал первопричиной? Несомненно, тогдашняя националистическая верхушка в Варшаве, буквально помешанная на застарелой русофобии. В монографии к этому в общем‑то известному сюжету добавлено многое и весьма впечатляющее. Разведотдел польского Генштаба подготовил доклад в декабре 1938 года, суть его в одной краткой фразе: «Главная цель – ослабление и разгром России». Через девять месяцев польское государство вместе со своим дальновидным Генштабом перестало существовать. А освободили разрушенную Варшаву опять‑таки советские (российские) солдаты. (Сейчас вот шесть тысяч польских вояк направлены в далекий Багдад. Зачем? Видимо, правы были античные авторы, что история никого ничему не учит.)

В монографии подробнейшим образом и по новым документам исследован сложнейший ход взаимоотношений СССР и Германии с осени 1939‑го по весну 1941 года. Никогда еще этот сюжет так обстоятельно не освещался. Кульминацией несомненно тут стали переговоры Молотова с немецким руководством в середине ноября 1940 года в Берлине. Документы переговоров с нашей стороны были строжайше засекречены и опубликованы лишь несколько лет назад. Нам довелось уже давать оценку этому событию. Процитируем ее, ибо то публиковалось два года ранее книги В.Э. Молодякова, и наши оценки в целом совпали:

«Молотов, получив четкие и жесткие установки от Сталина, держался на переговорах очень твердо и решительно, Риббентроп и Геринг даже несколько тушевались перед ним, обходя наиболее острые вопросы. Решающий разговор произошел с Гитлером 13 ноября. Тот был не менее тверд и совершенно безоговорочен во мнениях. Советская сторона хотела видеть зоной своего влияния Финляндию, Румынию и Болгарию с претензией на Черноморские проливы. Гитлер эти намерения, безусловно, отверг, давая намеком понять, что Европа и все Средиземноморье являются сферой интересов Германии и ее союзницы Италии. Германская сторона без обиняков предполагала, что «центр тяжести интересов СССР лежит в направлении на юг, то есть к Индийскому океану». Гитлер, по сути, предлагал передел мира: за Германией – Европа, за СССР – Средний Восток, за Японией – Тихоокеанская Азия. То есть столкнуть нас с Британской империей, которая была еще очень сильна и совсем не собиралась сдаваться. Ясно, что переговоры в Берлине ни к какому положительному решению не привели. Война становилась все более очевидной» («Сталин: уроки жизни и деятельности», 2002).

В.Э. Молодяков обращает внимание еще на одно обстоятельство, которое до сих пор замалчивается: за Британской империей стояли масонские Соединенные Штаты. На выборах в США в ноябре 1940‑го 90 % граждан были безусловно против вмешательства в европейскую войну. Масон Рузвельт, женатый на еврейке, это избирателям пообещал. А через год устроил провокацию в Перл‑Харборе. О том теперь в Голливуде снимают слащавые фильмы и дают по нашему еврейскому телеящику. Сталин, разумеется, имел это в виду, принимая решения.

Подробнейшим образом и на совершенно новых источниках разобраны советско‑японские отношения в тот драматический период. Они завершились безусловной победой нашей дипломатии, причем личная заслуга тут самого Сталина бесспорна и очевидна. 18 апреля 1941 года в Москве министр иностранных дел Японии Мацуока подписал пакт о нейтралитете. Дипломатической легендой остался факт, что на Ярославском вокзале японского министра провожал сам Сталин. Это вызвало гул во всем мире, и было отчего! Только в Берлине молчали, ибо Гитлер и все германское руководство поняли: Япония на совместную войну против СССР с ними не пойдет. Так позже и случилось. Сталину удалось вбить клин между Германией и Японией накануне 22 июня.

Исследование завершается выводом, как всегда у автора кратким и четким: «На рубеже 1940–1941 гг. «континентальный блок» был возможен. Причем возможен в силу не «сговора диктаторов» и тем более не «единства тоталитарных идеологий», но в силу общности глобальных геополитических интересов трех сильнейших стран Евразии… Почему же не состоялась «ось» и кто в этом виноват? В первую очередь Гитлер… Он остался верен атлантическим и русофобским настроениям своей юности… Отказ Гитлера даже обсуждать сталинские контрпредложения обрекал так и не родившийся блок на смерть. Помочь делу могло только чудо. Но чуда не случилось».

Нам всем остается только гадать или мечтать, что было бы, если…

А вот о преобразованиях в Советском государстве в тридцатых– сороковых годах можно было бы выразиться старомодной фразой: «Дело Сталина живет и побеждает!» Уже в людской памяти как пример для потомков. В частности, ныне живущих.

Историки призваны подводить итоги политиков, когда уже видны начала и концы, весь пройденный путь. Это, видимо, единственная точка зрения историка: итог, «финиш», подводит окончательную черту. Ну а политолог? Он ведь не может ждать «конечного результата», это порой затягивается на годы или даже десятилетия, а предвидение следует сформировать сегодня, не отлагая. Вот почему представляется, что не только «финиш», но и «старт» политического деятеля весьма характерен. По нему с большим основанием можно установить главный вектор последующего движения, вплоть до «финиша».

Присмотримся же к типологии начальных шагов политического соревнования политиков (спортивный лексикон выбран туг намеренно: нынешний российский президент говорит, что он мастер спорта по волейболу). Сделаем краткие оценки того, как стартовали крупнейшие деятели советской эпохи: Ленин, Сталин, Хрущев, Брежнев и Горбачев. А затем, вооружившись опытом, попробуем оценить старт Ельцина.

Поистине беспримерный старт взял с первых же дней революционного соревнования Ленин. Одиннадцать лет отсутствуя в России, едва тут осмотревшись после мирной Швейцарии, он громыхнул «Апрельскими тезисами» так, что потряс не только своих многочисленных противников, но и весь небольшой круг соратников. Зато его будущие сторонники сразу и повсюду услыхали желанный призыв и увидели высоко вздернутое знамя. Дальнейшее известно.

Удачный старт, помимо личных качеств политика, определяется сильной и дальновидной стратегией. У Ленина это: захват власти в стране, а потом и во всем мире, но не лично им, а идущей вослед идеократической олигархией. Ни Наполеоном, ни Чингисханом он не был и стать таковым не хотел. Его олигархия именовалась «партией нового типа». И действительно, в мировой истории это было новшеством. Хотя то, что «цель оправдывает средства», было известно задолго до Макиавелли, но ничего подобного ленинскому двоедушию и цинизму мир еще не ведал. Несчастной России первой пришлось испытать это на себе.

Сталин начал старт относительно осторожно и неторопливо, но в несколько кратких лет он, как хоккеист высшего класса, расшвырял всех остальных наследников Ленина, одним из которых (и что бы ни писали потом – не самым популярным из них) был он сам. Стартовав вроде бы с малой скоростью, но сразу и успешно подставив ножку соперникам, он повел дальнейшую политическую гонку в одиночестве. Все случившееся потом тоже хорошо известно.

Ленин правил олигархически, партийная верхушка при нем сделалась чем‑то вроде боярской думы, допускалось известное разномыслие (при свирепом терроре для «чужих»).

Суровый Сталин поставил стратегической целью замену олигархического правления императорским. И он добился своего, превратив олигархов в таких же подданных, как рядовых колхозников. Одновременно он заменил космополитический коммунизм Ленина, совершенно чуждый народу, на более популярную для России имперскую идеологию. Наконец, он правильно определил главного врага страны в Гитлере, сумел мобилизовать все силы и в итоге одержал победу, пользуясь поддержкой значительного большинства народа (меньшинство было уничтожено или направлено в ГУЛАГ).

Следует заметить, что блистательный старт Хрущева совершенно недооценен общественностью как нашей, так и зарубежной. Через четыре месяца после смерти Сталина именно он возглавил заговор, сокрушивший всесильного палача Берию, по сути, правившего от имени слабого и безыдейного Маленкова. Через шесть месяцев после смерти Сталина Хрущев на знаменитом сентябрьском пленуме ЦК выдвинул программу подъема народной жизни, особенно на селе, а в ту пору там проживало более половины населения страны, и жили они очень плохо. Однако в удачном старте уже просматривалась решающая слабость. Хрущев не ведал никакой стратегической идеи, понятия о том не имел, смысла слова, небось, не понимал. Он лишь случайно угадал то, что с облегчением принял народ: разрушил империю ГУЛАГа и взял госбезопасность под строгий контроль партократии – дело оказалось жизненным и поддерживалось вплоть до времен Крючкова. Народ получил частичную отмену сталинского крепостного права, а интеллигенция – некоторые свободы. Однако, несмотря на быстрые и крупные успехи, отсутствие стратегической цели скоро сказалось, а в итоге Хрущев скоро остался в полном политическом одиночестве и был легко устранен.

Старт Брежнева был очень осторожным и осмотрительным, отчасти даже вялым, в чем угадывалась грядущая слабость, нерешительность и вторичность его будущего долгого правления. Тем не менее следует признать, что старт его оказался успешным и сулил хорошие перспективы. Через пять месяцев после свержения Хрущева устами Брежнева была зачитана мартовская (1965) программа умеренных преобразований, исключавшая хрущевские истерики и связанную с ними лихорадку общественно‑политической жизни страны.

Что бы ни говорили сегодня, но определенную популярность режим Брежнева приобрел в широких слоях партии, армии и госбезопасности, отчасти и у народа, когда он умерил грубое и просто глупое поношение Сталина, что для Хрущева стало какой‑то мозолью на языке. Но и тут, как и везде, дело ограничилось полумерами. Как видно, в благоприятном в целом старте брежневской группы содержались и зародыши будущего политического тупика, в какой они затащили нашу родину, а именно – отсутствие сильных и решительных идей и средств.

Над Брежневым теперь глумятся, этим без всякого стыда занимаются его вчерашние подручные – Арбатов, Бурлацкий и далее до конца алфавита. Нашему народу Брежнев запомнился как косноязычный придурок, примерно таким он и сделался к концу жизни, но на заре своего правления он был иным. Да, Брежнев имел свою стратегию, хоть и очень простую, примитивную даже. Твердой основой его линии стало последовательное и настойчивое избегание крайних мер и резких решений. Под гипнозом «демократов» мы не осознаем, что именно в брежневской теплице зародилось плохо пока изученное Русское возрождение. Против первых же его ростков сразу же начали беспощадную борьбу коминтерновцы со стажем (Суслов) и начинающие карьеристы от русофобии во главе с А. Яковлевым.

Ну последнему‑то временно не повезло, не угадал настроений Хозяина, бедолага! Брежнев велел убрать интригана из аппарата ЦК в провинциальную Канаду. Как передавали тогда люди сведущие, слова при этом Брежневым были произнесены такие: «Этот м… хочет поссорить нас с русской интеллигенцией!» Нынешним русским интеллигентам не след забывать такое…

Во время брежневского правления Суслов (мы звали его «Кощей») не раз подталкивал партийное руководство к новому выступлению против Православия (этот «серый кардинал» и стоял за простоватым Хрущевым во время гонений того на Церковь). Тщетно. Никаких выпадов против религии при Брежневе не произошло. Лишь 22 сентября 1981 г., когда Брежнев уже сильно ослаб, «Кощею» удалось протолкнуть постановление «Об усилении атеистической пропаганды». Оно было настолько секретным, что даже идеологические руководители высокого ранга его в глаза не видели, и провалилось оно в бюрократическую пустоту. Вспомним и тут добрым словом Леонида Ильича.

На кратких и безликих правлениях Андропова и Черненко задерживаться не станем. (Любопытно лишь, что наши «демократы» с придыханием вспоминают «Юрия Владимировича», какой о был в душе либерал. А ведь речь идет о кураторе политлагерей и психушек, с чего бы так уж? Есть тут причина: Андропов был злобным и последовательным русофобом – об этом мы еще поведаем когда‑нибудь.) У Горбачева возможность для удачного старта была благоприятной, как ни у кого из помянутых деятелей. За предшествующее тягостное десятилетие гражданам Союза обрыдли полумертвые старцы и стариковская вялая медлительность. Молодой, подвижный и статный, с приятной улыбкой, он уже этим одним вызвал расположение народа. Казалось, что он ни делай, все будет во благо. Однако воспользовался он такой прекрасной возможностью очень плохо, хотя поначалу получил некоторую телепопулярность.

Главная слабость Горбачева выявилась сразу, хотя далеко не всеми была замечена. У генсека‑президента не имелось ни малейшего понятия о политической стратегии, им двигало лишь одно простейшее и до маниакальности настойчивое стремление – удержаться на вершине власти любой ценой. В сравнении с этим для него ничего не значили ни партия, ни держава, ни тем паче интересы многострадального народа, в особенности русского.

Старт свой Горбачев начал с опереточного «сухого закона» (хотя и тут даже творцом примечательной меры был не он, а Лигачев). Дальнейшие его метания, бесчисленные ложные клятвы и заверения, уступки во все стороны за счет интересов страны, наконец, предательство товарищей по партии – все это хорошо известно, а перечислять неприятно. Итогом стали темные игры в Форосе. Опереттой начал, тем же и закончил. Горбачева сейчас ненавидит вся страна, исключая кучку пожилых «демократов». Если он не поспешит уехать за рубеж, неважная судьба ждет его тут, первый звоночек ему тут – оправдание генерала Варенникова. (Видимо, бывший генсек к этому готовится; недавно один московский журналист заснял «купленное» им обширное имение в Калифорнии, а это и от России далеко, и самая дорогая земля в мире.)

У Ельцина политический старт оказался поистине блистательным. «Борец с привилегиями», «правдолюбец», «страдалец» – все эти общенародные призы ему выдали еще до коронации в президенты. Он стал этаким партийно‑советским Стенькой Разиным, борцом за народные права и свободы, готовый сурово покарать бояр‑партократов. Неопытный и благодушный народ наш видел в нем только это, не замечая, да и не желая замечать его долгого обкомовского прошлого, сноса дома Ипатьева, сомнительное падение с моста и многое, многое иное.

Победа Ельцина на выборах 1990 года была поистине триумфальной. Тогда почему‑то никто не обратил внимания (не осознают, кажется, и сейчас), что большинство избирателей голосовало за него – не ведая, что творят! – именно как за «честного коммуниста», «настоящего ленинцам», каковым добрым дедушкой якобы был для трудящихся «Ильич». Тем самым Ельцину выдали грандиозный политический аванс, который он, бесспорно, никогда не сможет оплатить. Не смог бы, если бы даже хотел, но он, небось, уже и не вспоминает обо всем этом и по своей поверхностной натуре даже не понимает, что и как его вынесло наверх.

Далее ему опять крупно повезло. Убогий форосский «недоворот» сделал из него героя. Конечно, многое тут смахивало на уличный цирк: танки глупо застыли, осаждаемые весьма пестрой толпой, включая проституток, связь «Белого дома» с заграницей почему‑то не прерывалась, а среди защитников «баррикад» оказались Кобзон и Петросян (это уже не цирк, а какой‑то «капустник»). Нельзя не признать и того, что в те августовские дни Ельцин проявил свои лучшие качества – решительность и политическую удаль. Разом прихлопнул КПСС и отобрал все ее огромное имущество, арестовал «путчистов», включая председателя Верховного Совета и премьера, обезглавил армию и госбезопасность. Законность этих и иных действий весьма сомнительна, но… победителей не судят.

Итак, старт Ельцина оказался бурным и победным. Мешал ему Горбачев, судорожно цеплявшийся за призрачную власть. Ельцин, кем‑то подученный, не постеснялся развалить Союз, чтобы под его обломками окончательно похоронить соперника. Так появился новый, только еще худший, «Брестский мир» и… на этом сразу завершился победный старт Президента России. Оказавшись у власти, он не обнаружил ни малейшего умения ею пользоваться. Политической идеи у него не оказалось никакой, а по слабости образовательного и просто умственного развития он сегодня уже не помнит, о чем говорил и что сулил вчера. В сущности, он так и остался «парт‑диссидентом», нацеленным сугубо на «борьбу против». Борьба вроде бы закончилась, началось – вернее, должно было начаться – созидание. Так что же?

Дальнейшее у всех на виду и на слуху. За три года ельцинского правления такой горький путь прошла страна, что и напоминать о нем тяжело. Да и зачем? О бедах, на нас свалившихся, знает на собственной шкуре каждый сын ограбленного и уничтожаемого народа, как и помнит о нелепых, трагикомических порой «реформах»… Результаты всего этого не трудно было бы предвидеть и дурных последствий избежать, если бы бывший работник провинциального стройтреста обратился к знающим профессионалам за справками. Не обратился. Напротив, окружил себя хищными недоучками‑дилетантами. Умение подбирать себе помощников («команду», как выражаются теперь) есть непременное свойство каждого политика. Вспомним блестящее окружение Наполеона, или вот наш Ленин – подобрал головорезов, каких свет не видывал: Троцкого, Зиновьева, Свердлова, Дзержинского. Зато какие убожества толпились вокруг Хрущева или Брежнева! Каков поп, такой и приход, дело известное.

О присных Ельцина не хочется даже говорить. Чего стоит один лишь тимуровец‑гайдаровец, это истинное пугало нынешнего телеэкрана: ожиревший, рыхлый, плешивый, старообразный, странно чмокающий человечек, создавший уже третью семью, – зато какая карьера! Внук пионерского классика, сын номенклатурного политработника, всегда кое‑как учившегося, он в тридцать лет стал заведующим отделом в главном печатном органе ЦК – журнале «Коммунист», обзавелся собственной, в дополнение к папиной, «кремлевкой» и «авоськой». Советский плейбой, совершенно не знакомый с подлинной жизнью, он беззастенчиво принялся ставить опыты на людях. На нас с вами.

Главное же, конечно, что омрачало старт Ельцина, – безумное повышение цен с начала 1992 года. То, что никакое это не введение «рынка», а тем паче никакая не «экономическая реформа», а чистое обирательство трудящихся, ясно теперь всем, тут и споров не возникает уже. Только рептильное телевидение Яковлева‑Попцова пытается беспорядочно лгать, что скачка цен якобы нам самим выгодна…

Ельцин чрезвычайно быстро оказался на склоне политической популярности, он усугубляет свое положение, беспрерывно раздавая ложные обещания: лягу на рельсы… все улучшится через полгода… через год… Однако совершенно ясно, что в обозримое время ничего у нас не улучшится. Как же он станет в эпоху бирж и Шейлоков платить по просроченным векселям?

В неважном старте политического деятеля можно открыть многое для будущего. И в случае с Ельциным долгих разысканий проводить не надо – все на виду. Как и у Горбачева, у него нет никакой цели, кроме простейшей – властолюбие любой ценой. А еще – пристрастие к «сладкой» номенклатурной жизни. Сообщала «Литературная газета» и другие, как во время президентского визита в Рим он прихватил с собой пять (!) «членовозов», а из Вечного города гонял один из своих самолетов в неблизкую Ирландию для какой‑то там особой маркировки… Что ж, недавний секретарь провинциального обкома стал главой полугосударства. Вот и вся цель. Вся стратегия.

А вскоре Ельцин сразу стал похож на… Брежнева и Горби! На первого, ибо от некоторых излишеств он стал бормотать речи по бумажке, еле‑еле спускается с лестницы и избегает всякого общения с «посторонними». На Горби, ибо, как и тот, стал заискивать перед Западом, идя на капитулянтские соглашения.

…В бессмертной книге «Робинзон Крузо» описан говорящий попугай, который утешал одинокого обитателя острова человеческой речью – способная, видать, была птица. Любимым его речением было такое: «Робби, бедный Робби, куда тебя занесло!»

Было бы прекрасно, если бы гайдаровец‑тимуровец или бурбулис‑чубайс, входя в кабинет шефа, напоминали ему, как тот умный попугай: «Борри, бедный Борри, куда тебя занесло!»

Довольно близкий уже финиш Борри совсем нетрудно определить. В России и у русских за ее нынешними пределами он полностью растерял свой авторитет. Это по самой мягкой мере, а вообще – его многие просто ненавидят. На Западе – примерно то же (там ценят надежную прислугу, а не ту, что может впасть «в отключку»). На открытую диктатуру у него и его присных сил, слава Богу, нет, а внешняя полуприкрытая диктатура никого не пугает. Никакого улучшения хозяйственной жизни в стране и тем паче – жизни трудящихся при правлении Борри ждать нам не приходится.

Как он закончит свою личную жизнь не народные, а его личные заботы.

Итак, наше коммунистическое руководство и те, кто ему шептал на ухо и вел под локоток, не смогли воспользоваться благоприятной возможностью. Проиграли они, а главное – проиграла наша несчастная страна и ее народ, обреченные ныне на хаос и голод.

Для начала позволю себе представиться возможному читателю: автор этих заметок– коренной великоросс, деды его по отцу – из купцов Олонецкой губернии (промышляли лесом), по матери – из сельских священнослужителей Валдайского уезда. Кстати уж, оба моих деда были «раскулачены» в самом начале двадцатых годов и вскоре от пережитых потрясений скончались, оставив после себя соответственно одиннадцать и восемь детей. В том числе моих будущих отца и мать.

Это во‑первых. А во‑вторых – автор данных заметок есть не только сугубо русский по происхождению человек и верующий православный христианин, но и всю свою взрослую жизнь был русским патриотом, борцом против всякого рода русофобии (дело известное по обе стороны Атлантики, кто заинтересуется – библиография налицо).

Это вместе взятое дает мне природное право судить о современном состоянии русского народа, не оглядываясь ни на кого и ни на что. Так я и позволю себе сделать, хотя сразу признаюсь: размышления мои ныне весьма печальны.

Вот бытовые впечатления современника: я имею несчастье жить у одного из крупнейших московских вокзалов. Каждодневно с утра и до позднего вечера толпы небрежно одетых людей волокут за собой тележки с тюками, коробками, узлами и т. п. Особенно жуткое впечатление производят женщины: потные, растрепанные, со сбившимися головными уборами и прическами; они не имеют в своем облике не только ничего женского, но и человеческого. Сочувствовать ли им или пожалеть их? Давайте присмотримся.

Вроде бы надо пожалеть, и не только из христианского человеколюбия, но что‑то, что‑то колет глаз и смущает сердце в этом безусловно тяжком зрелище.

При изучении нашей жуткой Гражданской войны мне стало хорошо известно по доподлинным документам и свидетельствам, что несчастные «мешочники» того времени добывали всеми средствами муку, крупу и сахар для голодающих своих семей. Да и дети порой тем же занимались, вспомним хотя бы «Ташкент – город хлебный». Людей этих гнали тогдашние красные власти, вплоть до применения пулеметов. Да, и семьдесят лет спустя судьба несчастных не может не вызвать сострадания.

А ныне? Чем загружаются тюки и коробки на московских привокзальных площадях? Ответственно свидетельствую как очевидец: нет, не мукой или сахаром, хотя эти продукты в Москве есть в достаточном количестве и относительно недороги. Потные женщины и небритые мужчины («гости столицы») скупают целыми ящиками «Сникерсы» и «Мальборо», чтобы, приехав домой, в Курскую или Николаевскую губернии, перепродать их поштучно. Ради незначительных, в общем‑то, доходов эти тысячи (или миллионы?) людей сутками томятся в переполненных и расшатанных вагонах, ночуют на грязном полу вокзалов, подстелив под бок газетку. Большинство из них явно не тяготится этим, они привыкли, не осознают своего тяжкого и унизительного положения. Такого рода «массы» стремительно отвыкают от повседневного и упорного труда, и вряд ли большинство сможет к нему когда‑либо вернуться. А ведь у всякого имелись свои профессии и трудовые навыки. Сочувствовать ли им? По совести сказать, не могу.

Еще недавно, накануне тысячелетия крещения Руси, мы, православные русские интеллигенты, мечтали: вот бы хоть дюжину‑другую храмов открыли… Прошло всего лишь несколько лет, и открылись на Руси сотни храмов. Слава Богу, конечно, когда‑то несомненно это скажется. Но сегодня, когда все русские рэкетиры вешают на шеи православные крестики, ясно, что нам придется долго ждать тут плодоносящих всходов. Недавно я беседовал с одним православным священником из большого прихода под Москвой – молодой он, умный, сильный, образованный. Спросил я его: «А многие ли сейчас венчаются?»– «Да почти все», – отвечает. «Так это хорошо», – то ли спрашиваю, то ли утверждаю я. «Нет, – говорит он сурово, – очень плохо». И пояснил: если невеста в девственной фате находится уже на пятом месяце беременности, а жених уже рассчитал, что, прописавшись в доме будущей жены, вскоре разведется и поделит жилье, а он, священник, не имеет права не совершить над ними венчального обряда – то что туг хорошего?.. Да, призадумаешься тут над этим неожиданным (для меня, во всяком случае) суждением.

«Народ‑богоносец»… Выражение давнее, но в современной культурной традиции у нас принято связывать его с именем Ф. Достоевского. Да, он много писал на эту тему, писал горячо и талантливо. Существовал ли на Руси народ‑богоносец во времена Достоевского – вопрос неизученный, а потому не доказуемый с любой стороны. Отметим, однако, бесспорное: у самого писателя, среди его героев, отыщется ли русский «богоносец»? Раскольников, семья Мармеладовых, полоумный князь Мышкин или (положительные!) герои «Бесов»? Тут же предвижу возражение: Алеша Карамазов. Но ему по сюжету всего лишь лет семнадцать, он еще юноша, и характер его еще не сложился. Заметим также, что автор романа «Братья Карамазовы» предполагал в дальнейшем сюжете книги сделать Алешу цареубийцей (чтобы потом покрепче раскаяться). Ну, остановлюсь, но все же назвать героя «богоносцем» никак нельзя.

Можно сделать осторожный вывод, что для Достоевского «народ‑богоносец» был все же некой идеальной теорией, а не художественной практикой. Впрочем, это второстепенное в нашей теме.

Теперь рассмотрим время, когда Достоевский уже оставил этот мир, – XX век, столь многострадальный для России и ее народа. Рассмотрим с точки зрения исторической или даже узкодемографической. Выводы, кажется, будут интересными.

Русско‑японская война – 270 тысяч убитых или искалеченных, Первая мировая война – около семи миллионов жертв, страшное число! Подчеркнем, что погибшими тут сделались преимущественно молодые и здоровые мужчины, подавляющее большинство которых были неженатыми, а потому, естественно, ушли из жизни бездетными. Значит, тут убивались не только участники кровавых событий, но и их неродившееся потомство. Далее – ужасающая Гражданская война, число жертв которой никогда не будет точно установлено, однако счет тут следует вести на многие миллионы. Один лишь сыпной тиф косил всех: старых и юных, сильных и слабых. Итогом той междоусобной бойни был выброс из страны около двух миллионов эмигрантов, преимущественно опять‑таки молодых мужчин. Огромное большинство их бесследно растворилось в чужой среде.

А потом: уничтожение священства и работящего крестьянства, сколько их пошло на смерть – пока не известно. Далее – так называемые жертвы «тридцать седьмого года». Долгое время эта тема была вотчиной нынешних, а ранее сугубо партийных «демократов». Теперь‑то положение изменилось, и на данную тему можно говорить спокойно и объективно. Выскажу свое сугубо личное мнение: товарищей Троцкого и Тухачевского жалеть нам нечего, они получили в конечном счете то, что заслужили. Только вот трагедия – за ними пошли гекатомбы «троцкистов», которые и словом не слыхали о своем «вожде», а также великое множество командиров, старших и младших, здоровых физически и нравственно мужчин, а их семьи… Ну, тут даже не следует продолжать.

Великая Отечественная война, которая у нас изучена чрезвычайно плохо, опубликованным трудам и воспоминаниям верить следует очень осторожно, а главнейшие документы до сих пор («гласность»!) закрыты, тут вообще полный информационный провал. Оттого и возникают тут у нас страстные и пристрастные споры: одни возносят до небес маршала Жукова, другие – генерала Власова. Не станем вмешиваться в эти поверхностные распри.

Скажем кратко лишь о бесспорном: да, потери России (называемой тогда «СССР») были грандиозны, они превосходили потери всех воевавших стран, вместе взятых. Кстати многие наши маршалы и их генералиссимус потерями своих войск даже не интересовались, беспощадно гнали их на немецкие окопы. Сколько получилось у нас потерь, пока неизвестно, числа назывались в разное время разные, но важен сам факт – после войны грады и веси России стали по сути безмужними.

Ни один народ, включая многострадальных немцев или китайцев, таких потерь (в относительном исчислении) не переживал. Ну, а потом?

Перекрытия великих рек и отравление Байкала, химизация земли, а параллельно тому жизнь в общагах, скверная пища, беззащитная работа на атомных и прочих подобных станциях – всего тут не перечесть, да и не надо.

Не очевидно ли, что для любого народа, даже такого одаренного и выносливого, как русский, такие потери не могли пройти без глубочайших изменений в его генофонде? И это должно вызывать глубочайшую скорбь не только у нас, русских, но и у всех объективных людей мира.

А сфера духовно‑политическая? Обещали построить социализм и коммунизм– обманули. Обещали в шестидесятом году построить рай на земле через двадцать лет – солгали. Затем замелькали продовольственные и всякие иные «программы», дурацкая «борьба с алкоголизмом» – все это было ложью и демагогией. В итоге русский народ (как, впрочем, и другие народы «бывшего СССР») потерял всякую веру. В любой сфере – материальной или духовной, все равно.

Тут возникает весьма ответственный вопрос: каков же он сегодня, этот нынешний русский народ? Какова должна быть его оценка? Не станем толковать тут о «народе‑богоносце», существовал ли он во времена Преподобного Сергия или Святого патриарха Гермогена – вопрос сугубо исторический, точнее – духовно‑исторический. Скажем лишь с полной уверенностью, что мешочники с привокзальных площадей и толпы торговцев‑перекупщиков к этой чистой ипостаси никакого отношения не имеют.

Так что же? Русский народ вступал в XX век, имея типичным своим выразителем Григория Мелехова. Рядовой казак‑воин, он же середняк‑крестьянин, умелый хлебороб, мастер на все руки, рачительный и трезвый хозяин, заботливый домочадец и отец и, что немаловажно, сильный, смелый и независимый мужчина, – каков подбор качеств! А ведь таких Мелеховых были миллионы, они составляли не только костяк нации, но и ее большинство.

А теперь?.. Будем сравнивать с тогдашним среднего «постсоветского» мужчину или, может быть, воздержимся? Не стоит, конечно. Вот вам и вывод: «Русские мы теперь не те», – как говаривал один давний партийный деятель. Не знаю, как насчет Ахматовой или Зощенко, но тут он был совершенно прав.

Такова сегодня в России реальность, нравится она кому или нет. А тем, кто по упрямству или по залежалой книжности судачит о «богоносности» применительно к нынешнему дню, тем советуем посетить бескрайние вороватые торжища. И не только в Москве.

Ну, а подрастающее русское поколение, оно‑то как?

О нынешней молодежи даже говорить не хочется. Элитная часть ее – глубоко прозападная и безнациональная. А дети современных мешочников сидят и скучают в «комках», обслуживая неведомые нам мафии. Не случайно нынешняя молодежь полностью деполитизирована: на многих митингах (раньше – «демократических», теперь – патриотических) она не присутствует. Она занята собой – и только собой. Ждать от них чего‑то благого для России, к сожалению, не приходится.

…Когда‑то над Римской республикой нависла страшная угроза со стороны финикийских агрессоров, ведомых Ганнибалом. И тогда, в безнадежном, казалось, положении, раздался общенародный глас: «Ганнибал у ворот!» Объединяйтесь, сограждане, отступать некуда, а враг беспощаден.

И не отступили. И победили страшного врага.

Но сейчас хоть и раздаются у нас подобные призывы, только вот кто их слышит? И тем более – кто следует им?..